Реферат: Т. Шанин. Россия как "развивающееся общество". Революция 1905 года: момент истины. (Главы из книг)

Именно в России определилась "вторая поправка" к исходной теории "классического" капитализма, и она нашла теоретическое выражение и полигон для нового типа "революции сверху" в "столыпинских реформах". Революционная эпоха в России оказалась взаимосвязана с концептуальными революциями, принявшими как данное то, что в странах, где индустриализация проходила позднее, она не могла быть стихийной, как в Англии, что уже утверждал Лист. Однако его рецепт дополнили: протекционистское государственное вмешательство в обществе типа России могло сработать только через коренную перестройку социальной ткани. Необходима была "революция сверху", чтобы устранить препятствия, связанные с системой организации общества и государства, на пути развития капитализма. Таким образом столыпинский этап (вторая поправка к классической теории) должен был предшествовать листовскому этапу (первой поправке к классической теории), и лишь после осуществления обоих развитие страны типа России можно было направлять в русло классической теории Смита и Рикардо.

На этом эксперименты в российской истории не закончились. За столыпинской "революцией сверху" быстро последовала ее противоположность - в 1917 г. произошла первая "революция снизу", революция нового типа, опять-таки характерная для "развивающихся стран", которая была также замыслена и осуществлена с учетом уроков революционного опыта 1905 - 1907 гг.

Поэтому не случайно, что, в то время как многочисленные "западные" интеллектуальные моды приходят и уходят, аналитические взгляды, выражающие российский опыт начала века, сохраняют удивительную стойкость, когда речь идет о вопросах "экономического роста" и о социальных группах в "развивающихся обществах", будь то крестьяне, "государственный аппарат" или интеллигенция, об элитах или революционных кадрах, об аграрной реформе, накоплении капитала или "скрытой безработице". Поэтому также слова Витте и Ленина, Столыпина и Сталина звучат и сегодня так, словно они обращены к нынешним политикам и борцам по разные стороны идеологических баррикад в "развивающихся странах" во всем мире. В значительной степени этими людьми и был представлен практически весь поныне существующий спектр альтернативных стратегий, теоретических и практических (разве что сюда стоило бы добавить Мао?).

Итак, специфические черты России как "развивающегося общества" обусловили значительное отличие ее социальной структуры от других "догоняющих" стран в процессе индустриализации (т.е. США, Германии и Японии) и принадлежность ее к иной категории общественного развития. Виднейшие западные историки России обычно придерживаются другой точки зрения. Для Гершенкрона, самого авторитетного американского специалиста по экономической истории России (через работы которого в Гарварде будущие элиты США и узнавали о спорах российских экономистов и реформаторов начала века), "в количественном отношении различия были огромны..." однако "...основные элементы отсталой экономики в целом в России были те же в девяностых годах [XIX в.], что и в Германии в тридцатых годах" [XIX в.]) (5). Позже работы фон Лауэ (6) развили однолинейную модель истории, отбрасывая не вполне логичные, но интеллектуально продуктивные искания Гершенкрона и утверждая вместо них обусловленность развития России сугубо внешними причинами. Для него Россия представляла "склон" горы, вершина которой была в Европе.

Несмотря на отличие цитируемых авторов, источников и используемой терминологии, в советской науке решались схожие вопросы и велись подобные дискуссии, которые строились в основном вокруг вопросов об иностранном капитале и его роли, о действительной степени экономического прогресса в предреволюционной России, о сохранившихся "феодальных пережитках" и т.д. В области аграрной истории эти споры разворачивались особенно полно, что объясняет ее важность в рамках общей дискуссии и в академических столкновениях прошлого, настоящего и, несомненно, будущего. Никто не попытался применить модель "развивающихся обществ", чтобы предложить альтернативу однолинейному объяснению, однако все, кто подчеркивал своеобразие социальных преобразований в российской деревне, "полуфеодализм" или "особенности эпохи империализма", в сущности, выражал ту же идею. Ленинское любимое ругательство "азиатчина" в применении к России никогда не было должным образом оценено по существу, однако многократно повторялось советскими учеными, чтобы подчеркнуть своеобразие российского капитализма, его "половинчатую" природу, т.е. не вполне капиталистическую и не вполне западноевропейскую. Фундаментальные различия и споры по существу часто скрывались за количественными определениями, т.е. для кого-то капитализм был очень "полу-", для кого-то менее "полу-" и совсем не "полу-" для тех, кого уже Маркс назвал "русскими поклонниками капиталистической системы" (т.е. российских последовательных эволюционистов).

Отголоски принципиального несогласия среди советских историков слышны были также в обсуждении вопроса об "империалистической стадии капитализма" в России.

Очевидно, что все эти общие проблемы не могут быть разрешены путем простого накопления фактов, архивных документов или цифр. Невозможно подвергать сомнению важность тщательного изучения фактического материала, однако нам представляется, что прояснению этих проблем мешают прежде всего недостатки концептуальных схем. Когда ученые начинают спотыкаться о слова или прятаться за ними, необходимо предпринять анализ этих слов и выявить их смысл. В нашей книге мы предложили понятие "зависимое развитие" в качестве важнейшей социальной характеристики России.


Россия как "периферия":
общее, типическое и своеобразное

За вопросом "Является ли это общество капиталистическим, феодальным и т.д.?" всегда должны следовать два добавочных вопроса: "Если да, то в каком смысле?" и "Что именно мы можем узнать, от каких элементов знаний нам придется отказаться, если мы будем пользоваться определенным понятием?". Альтернативные модели могут быть одинаково верными, и их параллельное употребление может углублять знание.

Охарактеризовав Россию как "развивающееся общество", мы должны прежде всего определить ее прочие характеристики. Начать можно было бы с разделения этих характеристик на общие, типические и особенные (своеобразные). Предельно обобщая, эти черты представляют собой в качестве общего - капитализм, в качестве типического - "развивающееся" (или периферийное) общество, в качестве особенного (своеобразного) - история российского государства, этническая история и некоторые характеристики российской деревни (т.е. большинства населения страны).


Из второй книги: Революция как момент истины:
Россия 1905-1907 гг.


Уроки истории: отличники и тугодумы
Границы политического воображения

Моменты истины

Революция есть момент истины для тех, кто в ней участвует. Это не просто метафора ожесточенного противостояния политических противников, но и в буквальном смысле означает постижение собственных исходных позиций, представлений и идей через безжалостную призму опыта. Ставки высоки, уроки жестоки, и нет времени на неспешные размышления о своеобразии личности твоего шахматного противника и возможных вариантах ходов. Переиграть партию нельзя. Результат окончателен.

В ходе революции представления и действительность сталкиваются и формируют друг друга в фундаментальном процессе познания. Коренной разрыв преемствености времен срывает маски с того, что считается само собой разумеющимся: со "здравого смысла" и партийной риторики, давая жесткий и объективный политический урок, наиболее драматический из всех уроков. В какой степени уроки 1905-1907 гг. были восприняты и усвоены населением Российской империи, ее политическими деятелями, администраторами и лидерами? Учит ли история?

В самом общем смысле многочисленные афоризмы на тему "уроков истории" нельзя считать ни истинными, ни ложными. Истина состоит в том, что некоторым людям и группам людей удается "извлечь уроки из истории", а некоторым - нет. После поражения первой русской революции XX в. самым главным стал вопрос о том, насколько способны или не способны были разные стороны конфликта отрешиться от старых представлений и пересмотреть свои позиции, т.е. кто какие уроки извлек, кто их не извлек и почему.

Суммируя, надо сказать, что проверка в 1905 - 1907 гг. теорий и моделей революции, заимствованных из Европы XIX в. (которые в основном строились на опыте революции 1848 г. и на экстраполяции экономических процессов, возникших после нее в Западной и Центральной Европе), дала многие факты, которые не вписывались в структуры познания и самосознания, укоренившиеся в России в 90-х годах XIX в., особенно в среде социалистического и либерального политического инакомыслия. Давайте перечислим самые важные из этих "фактов".

Крестьянство выступило в качестве основной революционной силы и продемонстрировало значительное единство политических целей, хотя очевидно, насколько трудно это было, учитывая огромные пространства страны и репрессивный режим. Не оправдались ожидания социал-демократов относительно радикализма или особых социалистических наклонностей со стороны сельских наемных рабочих (за исключением, может быть, Латвии). На национальных окраинах, включая районы, которые никак уж нельзя назвать "развитыми" с точки зрения индустриализации, урбанизации или пролетаризации, например в Грузии, накал революционной борьбы оказался выше, чем в центре. К тому же, политическую оппозицию там, в "докапиталистических" регионах, обычно возглавляли и направляли местные марксисты. (Самый яркий пример - Гурия. В этой горной пограничной области, населенной крестьянами, социал-демократические "ортодоксальные" марксисты дольше всего удерживали контроль над территорией, опираясь на массовую поддержку и консенсус крестьянских интересов, - подобная ситуация потом почти в точности повторилась в китайском Шэньси 30-х, вьетнамском Вьетбак 40-х и в индусском Наксалбири 60-х XX в.) Противоречия внутри властной элиты и государственного аппарата России трудно было приписать просто различиям в классовых интересах, и тем не менее они явились одним из основных факторов, определявших ход революции. Способность вооруженных граждан противостоять войскам в ходе уличных боев и на баррикадах играла весьма незначительную роль, поскольку дисциплина правительственных войск была неколебимой. Но массированное политическое давление было очень эффективным, особенно когда власти не могли или колебались применить военную силу в полном объеме, в то время как революционный лагерь выступал единым фронтом. Новый характер и невиданный ранее масштаб политической мобилизации продемонстрировали важность неожиданного "взрыва легальности" - ослабления беспредела власти, разрешения открытого выражения взглядов массам населения, которое до этого было лишено возможности высказываться. Также стала очевидной исключительная важность альтернативных центров авторитетной власти и организаций, образованных де-факто. Это был главный результат всеобщей стачки и деятельности ее комитетов, политических партий, профсоюзов, Советов рабочих депутатов и "Союза Cоюзов", Всероссийского крестьянского союза и крестьянских "республик".

Обратимся теперь к анализу действовавших тогда социальных сил, если мы их определяем в общепринятых самими участниками классовых категориях. К 1906 г. помещичий класс превратился в мощную консервативную силу. Промышленные и транспортные рабочие в целом также подтвердили ожидания марксистов и наиболее проницательных жандармов в том, что касается их революционного потенциала. Но буржуазия (в классическом смысле владельцев капиталистических предприятий) в очень малой степени заявила претензии на власть, - напротив, "профессиональный" слой эти претензии очень ясно продемонстрировал, выражая свои конституционные и либеральные требования (большинство теоретиков социалистического крыла стали считать его после этого суррогатом буржуазии). Идеологическая конфронтация в недрах оппозиции между революционной и реформистской тенденциями внутри интеллигенции стала на время определяющим аспектом революционной борьбы, формирующим политические движения и различия. Студенты сыграли исключительно важную роль, и их воинственность часто объединяла рабочих с "образованными классами" в едином политическом действии. Однако основную массу тех, кто сражался на улицах городов и потом поплатился за это в тюрьмах и на каторге, составляли молодые рабочие тяжелой промышленности и транспорта, а также - особенно на западе и юге страны - рабочие небольших мастерских и торговых предприятий (включая приказчиков).

Что касается монархических сил, защитная реакция правого популизма из лагеря лоялистов, выразившаяся в погромах и оформленная в "Союзе русского народа", оказалась - по крайней мере для левого крыла и либералов - неожиданно сильной. Так же неожиданно сильным оказался контроль самодержавия над армией, несмотря на значительное число локальных военных мятежей. В целом одетые в солдатскую форму крестьянские рекруты вели себя весьма отлично от своих братьев в деревне. В некоторых полках солдаты, моряки и унтер-офицеры впервые поднялись против офицерства как "класс против класса", однако очень быстро, в считанные часы, от силы дни, они были приведены в повиновение. Более понятными были верноподданнические настроения большинства государственных чиновников и офицерства. Также не может вызывать особого удивления тот факт, что и в этой категории оказались отдельные перебежчики на сторону оппозиции. Что касается международной реакции, то никто из союзников российского самодержавия не счел возможным послать войска, чтобы помочь Романовым. Но именно финансовый капитал республиканской Франции в 1906 г. помог восстановить российское государство и его машину подавления, предоставив крупный заем. Общественное мнение во Франции поддерживало российских конституционалистов и/или революционеров, однако призыв российских либералов к либералам во Франции не допускать финансовой поддержки царю был проигнорирован.

Реакции на этот впечатляющий список "неожиданностей" были различными. Это мог быть отказ принимать очевидные факты либо ссылки на их преходящий, случайный или внесоциальный характер (например, голод, административные ошибки, революционная пропаганда из-за границы или пагубное влияние всех инородцев, которые пользовались поражением в войне, чтобы воздействовать на структуру подлинно русского, монархического общества). В другом случае новизна и противоречивый характер реальных фактов побуждали частично пересмотреть и исправить те элементы анализа, которым противоречили некоторые особенно вопиющие факты, не ставя, однако, под сомнение фундаментальные теоретические объяснения прошлого. Именно этот подход отражен в нарисованной Каутским картине внутренне противоречивой революции, "которая по своей природе должна и может быть только буржуазной, однако происходит в период, когда в остальной Европе возможна только социалистическая революция".

Третий возможный вариант состоял в том, чтобы считать отклонения от ожидаемого не исключениями и поправками, а признаком того, что социальная реальность последовательно и систематически отличалась от используемых концептуальных моделей. В нашем случае это означало признание особой природы того, что впоследствии получило название "развивающихся обществ" как типа структуры общества, и того факта, что Россия явилась носителем его основных черт, которые впервые проявились в полном масштабе во время революции 1905 - 1907 гг. Крестьянский радикализм, радикальный национализм, сила и независимость государственного аппарата, значительность государственной экономики, важность альтернативных источников власти и широкомасштабность общественной мобилизации, политическая слабость буржуазии, особо важная роль интеллигенции, армии и революционных движений, условия специфического международного положения страны - все это можно более реалистично рассмотреть и исследовать заново, если исходить из новых теоретических посылок. Этот подход позволяет также поместить несомненный революционный потенциал и тенденции, продемонстрированные российским промышленным рабочим классом начала ХХ века, в определенный исторический контекст, создаваемый данным этапом развития и данными социальными условиями, а не рассматривать их как абсолют, что стало одной из серьезнейших ошибок тактики Третьего Интернационала в 20-х и 30-х годах, приведшей к ужасным результатам во многих странах, например в Германии 1920 - 1930-х гг. Этот подход позволяет подчеркнуть особую важность в аналитическом плане мировой системы, структурного неравенства и неравномерного развития в рамках этой системы для определения природы и способов разрешения революционных ситуаций. Следует думать, что это также наиболее эффективный способ постичь новые реалии первой русской революции. Чтобы понять Россию на рубеже веков, лучше всего рассматривать ее не как исключение и не как очередной случай общей схемы развития по типу западноевропейского - отставший вагон, катящийся по наезженной колее. Россия сразу смотрится гораздо менее исключительной, если сравнивать ее не только с Западной Европой, но и с Азией, однако ленинское любимое ругательство "азиатчина" в отношении России является опять же только частью истины и слишком узко. В конце XIX в. Российская империя проявляла черты особого, так называемого "развивающегося общества", не признавая себя таковым.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10