Реферат: Кризис родового строя и возникновение холопства на Руси конца Х- начала XI века

Современные исследователи по-разному понимают сообщение автора Повести временных лет о “думе” Владимира с дружиной насчет “строя земленого” и “устава земленого”. Д. С. Лихачев считает, что здесь “дана характеристика не личным свойствам Владимира, а ти-личному для того периода положению дружины”. Полагаем, что он слишком сузил смысл летописного известия, сконцентрировав внимание на дружине и оставив в стороне заботы князя и дружинников о “строе и уставе земленем”, что, на наш взгляд, является главным в данном известии. Нередко историки подходят к летописному свидетельству с мерками феодализма. А. А. Зимин, приведя его в своей работе о феодальной государственности и Русской Правде, заключает: “Итак, Владимир уже думает о "строе земленом", т. е. именно в его переломную эпоху князь и дружина все более и более оседают на землю... "Земляной устав" продолжал, очевидно, строительство княжеского хозяйства, начатое еще бабкой Владимира Ольгой. Какие именно статьи позднейшего домениального устава восходят к установлениям Ольги о "перевесах" и "уставу земленому" Владимира, сказать трудно”. Понятие “земленой” А. А. Зимин, таким образом, тесно увязывает с земельной собственностью князей и дружинников, сведя проблему к интересам зарождающихся феодальных землевладельцев, что вряд ли правомерно.

Более широко, казалось бы, смотрел на вопрос Л.В.Черепнин, когда говорил, что в Повести временных лет и Новгородской Первой летописи “речь идет о деятельности киевского князя с дружиной в области государственного устройства, о выработке ими устава (закона), регулирующего общественно-правовые отношения в Древнерусском государстве”. Но затем он, как и А. А. Зимин, перевел законотворческую деятельность князя в плоскость “устанавливающихся феодальных порядков”: “"Устав земленой" Владимира продолжал ту же политическую линию, которую наметила своими "уставами" и "уроками" княгиня Ольга. Ее задачей являлось, во-первых   укрепление власти над общинниками-данниками, жившими на земле,  считавшейся верховной собственностью киевских князей; во-вторых, устройство вотчинного хозяйства на земле, перешедшей в дворцовую, княжескую собственность. И то и другое вызвало сопротивление со стороны крестьянских общин. "Устав земленой" князя Владимира и направлен на подавление этого сопротивления,  возлагая на общины-верви всю ответственность за враждебные действия их членов против устанавливающихся феодальных порядков”.

А.А.Зимин и Л.В.Черепнин находились под сильным воздействием господствующей в советской историографии идеи о феодализме в Древней Руси и потому видели во Владимире поборника феодального развития, радеющего о нарождающемся классе земельных собственников. Отсюда их построения, тенденциозность которых для нас и ясна и, разумеется, понятна. Самая откровенная, с нашей точки зрения, натяжка—“Устав земленой”. будь то сугубо домениальный кодекс или законодательный сборник с более дальним, так сказать, прицелом. Его связь с “законотворчеством” княгини Ольги, обнаруживаемая исследователями, — плод фантазии, подогреваемой мыслью о феодализации древнерусского общества в переломную эпоху князя Владимира. Достаточно сравнить летописный рассказ об “уставах” и “уроках” Ольги с известием о “думах” Владимира, чтобы убедиться в их несопоставимости. Ольга, как явствует из сообщений о ее пребывании в Древлянской и Новгородской землях, упорядочивала взимание даней, тогда как в связи с Владимиром о данях лето-писец хранит полное молчание, характеризуя стиль его деятельность в качестве правителя, озабоченного строением земской жизни. К этому надо добавить, что составление Ольгой законодательных документов весьма сомнительно. Следовательно, и рассуждения о том, будто Владимир в данном случае продолжал дело, начатое Ольгой, построены на чем угодно, но только не на исторических фактах. По меньшей мере наивными являются попытки выявить конкретное содержание “Устава земленого” посредством обращения к Русской Правде. Л. В. Черепнин ищет “в Русской Правде следы "устава земленого" князя Владимира”, в частности в статье 20 Краткой ее редакции, где говорится, что “если во время разбоя произойдет убийство огнищанина, а члены той верви, на территории которой найдено тело убитого, не станут искать для представления в суд или не смогут найти убийцу, то они обязаны уплатить виру”. По Л. В. Черепнину, “смысл этой статьи заключается в привлечении крестьян-общинников к коллективной ответственности за выступления против господствующего класса, совершенные в пределах их верви”. Положим, это так, хотя и не обязательно. Странно другое: почему “в своей основе разбираемое законодательство восходит еще к княжению Владимира”? Историк приводит единственный довод, состоящий в том, что Владимир, согласно летописным свидетельствам, боролся с разбоями. Довод явно недостаточный и искусственно притянутый.

Под свою произвольную догадку Л. В. Черепнин подводит также статьи 3-8 Пространной Правды, устанавливающие порядок уплаты вервью виры. Он пишет: “Значительная часть этого законодательного материала относится уже ко времени позднее правления Владимира. Однако здесь использовано и более древнее право, в том числе, по-видимому, и "устав земленой" 90-х годов X в.”. По мнению исследователя, “сделать такой вывод позволяет прежде всего выражение, имеющееся в ст.6: "платити по верви ныне". Слово "ныне" указывает на нововведение. Значит, в основе данного раздела лежит какой-то более ранний памятник (предположительно "устав земленой" Владимира)”. Решающим аргументом для Л. В. Черепнина служит, как видим, слово “ныне”. Но с этим словом и с толкованием его не все так просто. Недаром некоторые знатоки Русской Правды считают текст статьи 6 испорченным. Б А Романов, например, комментируя данную статью, замечал: “Текст испорчен и точному переводу ( по верви ныне") не поддается”.

Л В Черепнин прошел мимо этого замечания. Не придал он никакого значения и тому, что в некоторых списках Пространной Правды слово “ныне” в 6 статье отсутствует. В одном случае там читаем “тако ему платити по вервинне”, а в другом—“тако ему платити по вервине”. Именно от этих чтений отталкивался Б.Д.Греков, который писал: “В_ издании "Русской Правды" обычно передают термин "по верви ныне", к чему нет никаких оснований; "по вервинне", "по вервине", "по вервиныне"—это значит по вервной линии, по обычаю верви. Полицкий статут знает аналогичный другой термин, "по правой врви", иногда "по правди", "како гре врвь".” Л. В. Черепнин оставил без внимания и наблюдения Б. Д. Грекова. Допустим, что он прав: слово “ныне”, читаемое в большинстве списков Пространной Правды, означало нововведение. Но отсюда никак не следует, будто в основе раздела, где фигурирует статья 6, лежали соответствующие нормы Владимирова “Устава земленого”, если он даже и существовал, в чем мы, однако, очень сомневаемся. На голом предположении Л. В. Черепнин устанавливает связь статьи 7 Пространной Правды все с тем же мифическим “земляным кодексом” Владимира. Построения автора наукообразны, но по сути представляют собой художественные вариации на историческую тему.

Итак, не стоит, на наш взгляд “приземлять” правительственную деятельность князя Владимира с дружиной и ограничивать ее землевладельческими нуждами феодализирующейся социальной верхушки. Вместе с тем нельзя бросаться и в другую крайность, уводя князя и его дружинное окружение в заоблачную сферу державной политики, как это делали летописцы московских времен и никоторые современные историки.

В советской историографии есть, конечно, более или менее трезвые оценки летописного известия о думах Владимира. Так, В. Т. Пашуто за “строем земляным” видел “политический строй”, а за “уставом земленым”-“государственное законодательство”. Необходимо прислушаться и к некоторым дореволюционным историкам.

Согласно А. Е. Преснякову интересующий нас летописный рассказ сохранил указание “на совещание князя с дружиной по делам земли—о ее строе и уставе”. До А. Е. Преснякова о том же писал В. О. Ключевский, по которому Владимир был в заботах “об устроении земли”. У С. М. Соловьева киевский властитель думает с дружиной о “строе земском” и об “уставе земском”. Отражение деятельности князя и дружины в области государственного строительства и управления находили в словах летописца и другие историки. Но самое точное, как нам кажется, объяснение летописной записи предложил Н.М.Карамзин: “Владимир, по словам летописи, отменно любил свою дружину и советовался с сими людьми, не только храбрыми, но и разумными, как о воинских делах, так и гражданских делах”.

Итак вслед за Н. М. Карамзиным отметим, что летопись засвидетельствовала обращение князя и его ближайших соратников к гражданским делам, которыми ему пришлось заниматься сверх дел военных. Для военного вождя, каким по преимуществу являлся древнерусский князь X в.. это было не вполне обычное, вынужденное обстоятельствами времени занятие. В результате расширялись княжеские функции, что вело к изменению статуса князя в обществе.

Перемены в положении князя на исходе X в. заметили еще дореволюционные ученые. “С Владимира Св.,— писал, например, М. В. Довнар-Запольский, — самый характер княжеской власти изменяется: князь-дружинник осаживается, начинает все свое внимание обращать на управление”. По Довнар-Запольскому, следовательно, князь-дружинник, поглощенный прежде ратными походами и озабоченный главным образом военными предприятиями, теперь как бы меняет характер своей деятельности, сосредоточиваясь на внутренних проблемах общественной жизни, связанных с управлением обществом. К сожалению, ученый не называет причин, вызвавших такой поворот в занятиях князя.

Как мы уже видели, советские историки по отношению к древнерусскому князю и дружинникам изучаемой нами сейчас эпохи тоже применяют термин “осаживаются”, “оседают”. Но они вкладывают в этот термин иной смысл, уверяя, что князь и дружина “оседают” на землю в качестве феодальных земельных собственников. Делаясь феодалом, князь превращается в раннефеодального монарха, в результате чего меняются, естественно, и его властные функции. Мысль о возникновении раннефеодальной монархии на Руси в конце Х-начале XI в. пользуется признанием среди части современных историков, весьма авторитетных в научном мире. Однако при всем нашем почтении к ним говорить о феодализме и раннефеодальной монархии в это время мы все-таки не решаемся. Стало быть, причину расширения круга обязанностей древнерусского князя на рубеже X-XI вв. и усложнения его занятий как правителя надо искать не в феодализации восточнославянского общества, а в чем-то другом. Думается, она крылась в порожденной распадом родового строя деградации традиционных властных структур, в частности совета старейшин, державшего в руках нити гражданского управления, что вызвало необходимость вхождения князя в дела, выпадавшие ранее из его компетенции. Вот почему заботы Владимира о “строе земляном” и “уставе земляном”, или о гражданском строительстве Русской земли, можно рассматривать как признак разрушения родоплеменной организации власти, а в конечном счете — как признак распада родоплеменного строя на Руси. Те же симптомы наблюдались и в сфере военной. Особенно наглядно они проявились в войнах Киева с печенегами.

Современники рассказывают о печенежской орде как воинственной и грозной для соседних народов. По словам автора X в. Феофилакта Болгарского, набег печенегов— “удар молнии, их отступление тяжело и легко в одно и то же время: тяжело от множества добычи, легко — от быстроты бегства. Нападая, они предупреждают молву, а отступая, не дают преследующим возможности о них услышать. А главное — они опустошают чужую страну, а своей не имеют... Жизнь мирная — для них несчастье, верх благополучия — когда они имеют удобный случай для войны или когда насмехаются над мирным договором. Самое худшее то, что они своим множеством превосходят весенних пчел, и никто еще не знал, сколькими тысячами или десятками тысяч они считаются: число их бесчисленно”. Несмотря на то, что печенеги являлись сильным и опасным противником, они поначалу не доставляли Руси больших неприятностей, что объяснялось, помимо прочего, военной мощью последней.

Впервые печенеги встретились с русами вскоре после победоносного похода Олега на Царьград, когда Русь находилась в зените своей славы и могущества. “Приидоша печенези первое на Рускую землю, и сотворивше мир со Игорем, и приидоша к Дунаю”, —читаем в летописи под 915 г. Это летописное известие следует понимать так, что печенеги в 915 г. первый раз вторглись в “пределы России”. Вторжение, кажется, было неглубоким, до крупных сражений дело не дошло, и кочевники, заключив мирное соглашение с киевским князем, направились к Дунаю. То был первый русско-печенежский договор. Надо полагать, что печенеги заключили его отнюдь не от сознания слабости воинства русов. Но через пять лет Игорь, по сообщению летописца, уже воюет с печенегами: “Игорь воеваша на печенеги”. Трудно сказать, кто нарушил мир: русские или печенеги. Но судя по летописной фразеологии, нападающей стороной был Игорь. Ведь именно он “воеваша на печенеги”. Предлог “на”, употребляемый летописцем, позволяет заключить о походе князя против печенегов в места их обитания.

Военная акция русов была, очевидно, настолько внушительной и устрашающей,  что на длительное время в какой-то мере сковала военную активность печенегов в отношении Русской земли.   Впрочем, Н. М. Карамзин замечает, что предание, которым пользовался Нестор-летописец, повествуя о войне русских с печенегами, “не сообщило ему известия об ее последствиях”. Это верно.    Но примечательно и другое:   полное исчезновение в летописи почти на двадцать пять лет упоминаний о печенегах.   Значит, на протяжении данного времени не произошло ни одного сколько-нибудь крупного столкновения Руси с печенегами, которое произвело бы сильное впечатление на современников и отложилось в народной памяти. Вот в этом-то и надо видеть “последствия” похода Игоря на печенегов в 920 г., после которого воинственный пыл степняков относительно Руси заметно поубавился.    Весьма показательно, что следующее летописное сообщение о печенегах, датируемое 944 г., говорит о них как о союзниках киевского князя:   “Игорь же совкупив вой многи... и печенеги наа, и тали у них поя, поиде на Греки в лодьях и на коних... ”.

А далее следует еще более выразительное известие: Игорь, приняв предложение греков о мире и повернув войско вспять “повеле печенегом воевати Болъ-гарьску землю”. Киевский правитель обращается, следовательно, с печенегами как со своими подручными. Перед нами свидетельство силы Руси, устрашающей печенегов и сдерживающей их воинственность. Но это не означает, что “пачинакиты” тогда, как думает В. В. Каргалов, вообще “не играли самостоятельной роли во внешнеполитических делах Северного Причерноморья и... выступали союзниками (даже наемниками) Руси, а затем—Византии”. Отсюда также не следует, будто печенеги, как считал П. В. Голубовский, “во все продолжение IX в. и до 968 г. не тревожили Русской земли”. Они, по свидетельству Константина Багрянородного, “частенько” враждовали с русами, грабили “Росию”, разоряли ее землю, наносили ей значительный вред и причиняли ущерб, уводили в рабство русских женщин и детей. Трудно, конечно, ручаться за точность рассказа императора и верить каждому его слову. Возможно, он несколько сгущал краски. И все же не следует преуменьшать самостоятельность печенегов или рисовать русско-печенежские отношения в розовом цвете. Можно лишь утверждать, что после 920 г., когда состоялся удачный, по всей видимости, поход киевского князя “на печенегы”, длительное время с печенежской стороны не было сколько-нибудь серьезных нападений на Русь, подобных тем, какие, скажем, наблюдались в конце Х-начале XI в. Д. А. Расовский допустил явную неточность, утверждая, будто “у первых киевских князей Игоря, Святослава, Владимира "бе (съ Печенегами)... рать велика бесперестани"”. При Игоре печенеги вели себя с Русью более или менее мирно, во всяком случае, не столь агрессивно и воинственно, как позже. Перелом тут наметился в княжение “парду-са” русской летописи — Святослава.

Под 968 г. в Повести временных лет читаем: “Придоша печенези на Русску землю первое, а Святослав бяше Переяславци, и затворися Волга в граде со унуки своими, Ярополком и Ольгом и Володимером в граде Киеве. И оступиша печенези град в силе велице, бещислено множьство около града, и не бе льзе из града вылести, ни вести послати; изнемогаху же людье гладом и водою”. Летописец здесь, как и в сообщении 915 г., говорит и о том, что печенеги пришли на Русскую землю “первое”. Что это: незамеченный им повтор, выдающий небрежность летописателя, или осознанная запись?   В. Т. Пашуто ограничивается простой констатацией факта:   “Повесть вновь “сообщает   что печенеги пришли на  Русь "первое"”.    А  Д. С. Лихачев пытается дать объяснение летописной загадке    "Это сообщение летописи, - пишет он, - как будто бы находится в противоречии с предшествующими сведениями в той же "Повести временных лет" о появлении печенегов перед проходом угров мимо Киева, о первом их приход” на Русь при Игоре (под 915 г.), о войнах Игоря с печенегами и т.д.   Очевидно, здесь летописец имеет в виду только то, что печенеги впервые напали на самый Ки-ев”. О том. что печенеги “впервые подошли к Киеву” говорит и С. А. Плетнева.  Версию Д. С. Лихачева по вторили без ссылки на предшественника Н. Ф. Котляр и В.А.Смолий.     Цитируя слова летописца о приходе в 968 г.   печенегов на Русскую землю “первое”, они замечают:  “В действительности первый набег печенегов на Русь засвидетельствован Нестором еще под 915 г. Здесь, думаем,  отмечено первое их нападение на  Киев”. В. В. Каргалов предлагает в данной связи такую догадку: “Летописец здесь пишет, что печенеги пришли ''первое на Русскую землю", хотя упоминания о них в летописи отмечались и ранее (см.   запись под 915 г.). Видимо, этим подчеркивалось, что в 968 г.   произошло первое большое вторжение печенегов в пределы Киевской земли”.

Указание на то, что печенеги в 968 г. напали на Русь “первое” говорит прежде всего о перемене в поведении кочевников, подтверждая наше предположение о сравнительно длительном и относительно мирном пери оде русско-печенежских отношений, характеризуемых отсутствием каких-либо крупных военных столкновений за исключением, разумеется, мелких грабительских на бегов. Догадку о том, будто это указание свидетельствует о первом нападении степняков на “самый Киев”, необходимо отвергнуть, поскольку в источнике с полной определенностью сказано, что печенеги “придоша” именно на Русскую землю, а не на Киев. Если бы летописец хотел подчеркнуть другое, он, вероятно, и выразился бы по-другому, назвав непосредственно “самый Киев”. Ближе к правильному пониманию летописной записи подошел В. В. Каргалов. Однако, по нашему мнению, в ней сказано не только о том, что “в 968 г. произошло первое большое вторжение печенегов в пределы Киевской земли”, но еще и о том, что это вторжение являлось первой крупномасштабной войной степняков на территории Руси. Последующие описания летописца не оставляют на сей счет никаких сомнений.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8