Дипломная работа: Зеркало Шекспира

Междуметие «О» должно было дать понять, что даже словами «cursed spite – злейшее зло» нельзя полностью передать тяжесть зла, содержание которого раскрывается во второй строке. Естественно, конкретный перевод этих слов, сохраняя их смысл, придется подгонять под выбранную переводчиком рифму. Но сначала-то необходимо до конца выяснить их смысл.

Когда это становится понятно, то становится очевидно, что смысл слов «злейшее зло» следует соотносить со смыслом слов «Время вывихнуто». Очевидно, в том, что время вывихнуто – нет ничего хорошего. Это – зло. Причем зло для всех людей, включая спутников Гамлета, а не только для какого-то одного частного лица. Естественно, подняться на борьбу с общим злом должны были бы тоже все. Следовательно, злейшее зло может состоять только в том, что человек, способный с этим злом бороться в кои-то века и на кои-то века родился только один. А англичане не хуже русских знают: «Один в поле не воин». One man no man.

Перевод слов «Nay, come, let's go together» не сложен. Когда Гамлет был не согласен с предложением короля приостановить их поединок с Лаэртом, он сказал: «Nay, come, again. – Нет, продолжим». Когда Оливия в «Двенадцатой ночи» (IV, 1) выражает несогласие с желанием Себастиана остаться в его мечтах, она говорит: «Nay, come… – Нет, пойдем…» Когда Клотен в «Цимбелине» (I, 2) возражает против намерения первого вельможи где-то задержаться, он говорит: «Nay, come, let's go together. – Ну нет, идем все вместе» (Перевод П. Мелковой). Так и нужно переводить последние гамлетовские слова.

Переводу слова «ever» и сочетания слов «that ever» можно посвятить целую книгу. Ведь нужно рассмотреть все случаи употребления этих слов В. Шекспиром во всех его произведениях. А в одном «Генрихе VIII» таких случаев около двадцати. Поэтому придется оставить в стороне чувства и филологические изыски и ограничиться здравым смыслом и пониманием простого и ясного.

В итоге получается такой перевод:

Время вывихнуто; – О, зла нет злей убежден:

Я на века один вправлять его рожден! –

Ну нет, идем все вместе.

Вернемся на минуту к вековечному пониманию шекспировских строк. В главном это понимание сводится к тому, что в первых двух строках Гамлет говорит о заморочках, которые касаются его одного. На это указывает уже одно только то, что эти две строки – единственные рифмованные строки в его монологе из девяти строк. В этих двух строках Гамлет просто отвлекается на какие-то свои мысли. Какие мысли могут приходить в голову человека, только что переговорившего с призраком своего отца, в общем-то, понятно, даже когда не особенно понятны слова, которыми эти мысли обычно и выражаются. А потом, стряхнув эти мысли, Гамлет и заканчивает прерванный разговор. При этом представляется очевидным, что смысл вырвавшихся гамлетовских слов можно выразить одним словом – «угораздило». Мошенник Автолик в «Зимней сказке» (IV, 2), притворяясь ограбленным и избитым, тоже говорит: «O, that ever I was born! – О, угораздило меня родиться!» Естественно, В. Шекспиру хотелось, чтобы все посочувствовали Гамлету. Так, возможно, в этом ему не отказали даже просмоленные морские волки судна «Дракон». Поскольку же сам Гамлет не в восторге от свалившейся на его долю невесть откуда миссии, то у матросов «Дракона» и не возникало вопросов, а сделал ли Гамлет в «Гамлете» что-нибудь для выполнения этой миссии, и если сделал, то в чем это выражается. Соответственно, как говорит английская пословица, «Nothing seek, nothing find». Ничего не ищешь, ничего и не найдешь.

Конечно, В. Шекспир сразу же увидел, что непонимание его главного произведения обусловлено непониманием людьми сути его претензий к времени. Поэтому и был издан сборник сонетов В. Шекспира, в котором в сонете 123 В. Шекспир почти предельно точен:

Не хвастай, Время, я другим не стал,

И мощный строй все новых пирамид

Меня не удивил, не испугал:

Суть старая, хотя и новый вид.

Наш век недолог, годы сочтены,

Что ты всучишь, то восхищает нас.

Мы слушаем, как голос новизны,

То, что, бывало, слышали не раз.

Анналов я твоих не признаю,

Тебе меня ничем не соблазнить.

А впрочем, лживость вечную твою

Отчасти спешкой можно объяснить.

Но прежним клятвам буду верен я,

Пусть угрожает мне твоя коса.

То есть Г. Брандес и с ним многие и многие люди не поняли В. Шекспира в «Генрихе IV» именно потому, что они не поняли сонета 123, и до сих пор считают, что время, в котором они живут, отличается от времени, в которое жил В. Шекспир. Нет нужды переубеждать таких людей. И только для того, чтобы пояснить сказанное в сонете, можно привести слова уже не лирика, а физика Р. Фейнмана: «Поистине мы живем в удивительном мире: все новейшие достижения человеческой мысли используются только для того, чтобы разнообразить чепуху, существующую уже две тысячи лет».9 При этом вовсе не нужно быть большим ученым, чтобы понимать, что наука так успешно развивается только потому, что она развивается по известному принципу: «Все испытывайте, хорошего держитесь». Что за «хорошее» в ней принимается только то, что могут воспроизвести все другие исследователи, и что ведет к новому знанию.

Такое пояснение нужно даже не столько для того, чтобы стал ясен смысл строф сонета, сколько для того, чтобы стал ясен смысл этого сонета ключа. Самим Шекспиром он был написан так:

This I do vow, and this shall ever be,

I will be true, despite thy scythe and thee.

Следовательно, точный смысл ключа состоит в следующем:

Но я клянусь, навечно буду с этих пор

Себе я верен, временам наперекор.

Только такой перевод показывает понимание В. Шекспира, что понимание им самого себя будет актуальным во все времена. Кроме того, опять же, точный перевод слов «ever» и «be true» необходим, поскольку именно повторением их в других своих произведениях, В. Шекспир поясняет их смысл.

Теперь можно вернуться к переводу гамлетовских слов. Принципиальное отличие предлагаемого нового восприятия слов Гамлета в том и заключается, что оно требует постановки вопросов, опущенных матросами «Дракона», и требует искать ответы на эти вопросы в тексте «Гамлета». А главное в том и состоит, что Гамлет не просто оказался первым человеком, который нашел решение задачи исправления времени, но может оказаться и последним таким человеком.

Для правильного восприятия этой мысли В. Шекспира полезно сразу увидеть, что В. Шекспир не был единственным человеком, которому подобная мысль пришла в голову. В дневниках В.И. Вернадского периода 1919-1920 годов есть такая запись: «Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой “Ergisse”. Перед ним встала та же мысль, как и передо мной: если я не напишу сейчас своих “мыслей о живом веществе”, эта идея еще не скоро возродится, а в такой форме, может быть, никогда». В этих словах В.И. Вернадского просто осталось в контексте то, что В. Шекспир прямо сказал в «Двенадцатой ночи» (I, 3) устами простушки Марии: «Мысль свободна…»

Если вспомнить напутствие Х. Холланда, то можно увидеть, что об открытии им какого-то нового знания В. Шекспир говорит еще и в сонете 59:

If there be nothing new, but that which is,

Hath been before, how are our brains beguiled,

Which labouring for invention bear amiss

The second burden of a former child!

O, that record could with a backward look,

Even of five hundred courses of the sun,

Show me your image in some antique book,

Since mind at first in character was done!

That I might see what the old world could say

To this composed wonder of your frame;

Whether we are mended, or whe'r better they,

Or whether revolution be the same.

O, sure I am, the wits of former days

To subjects worse have given admiring praise.

В принципе, если отвлечься от качества поэтического оформления перевода, ни у одного здравомыслящего человека не должно возникать претензий к передаче в нем смысла шекспировских строк:

Коль нового под эти солнцем нет,

Признанья радость нам не суждена

Инвенции своей; найдут во мраке лет,

Что и она уж кем-то рождена.

Была б такая летопись, что б в миг

Веков на пять назад перенесла и сразу

Явила мне твой образ средь античных книг,

С того момента, как стал зрелым разум!

Узнал бы я, что думал мир тогда

О чуде твоего, как музыки, строенья.

Мы впереди, или они, иль, как всегда,

Кругами все идет, без измененья?

Но я уверен, мудрецов былых стараньем

Сюжеты славились беднее содержаньем.

Наверное, нужно все-таки объяснить перевод английского слова «invention» латинским словом «инвенция», чего, вообще-то, не запрещает никакой словарь. Музыка звучит во многих произведениях В. Шекспира. Музыке и скрытой в ней сути посвящен сонет 8. В «Венецианском купце» В. Шекспир даже написал:

Кто музыки не носит сам в себе,

Кто холоден к гармонии прелестной,

Тот может быть разбойником, лгуном,

Грабителем; души его движенья

Темны как ночь, и, как Эреб, черна

Его приязнь….

В сонете 59 В. Шекспир говорит о том, что «composed», то есть написано как музыка. Музыкальные же словари разъясняют: «Латинское слово “инвенцио” означает “выдумка”, “изобретение”. Такое название (или подзаголовок) композиторы XVII-XVIII веков давали своим пьесам, в которых применяли разнообразные сложные приемы изложения, разработки и развития музыкального материала».

Впрочем, можно многого не знать, можно даже не знать, о каком образе или образе кого или чего говорит В. Шекспир в этом сонете, но очевидно должно быть одно: в этом сонете В. Шекспир говорит, что он изобрел нечто такое, чего до него никто не изобретал. То есть, опять же, главные вопросы относятся не к переводчикам, а к англичанам.

Но и переводчиков можно спросить, почему они в сонете 24 все-таки переводят английское слово «frame» русским словом «рама». Почему они в сонете 5 переводят глагол «frame» глаголами «создавать», «производить».

Просто же понять сонет 59 необходимо именно потому, что то, об «изобретении» чего в нем говорится, составляет основу решения Гамлетом задачи исправления времени. И в этом сонете и в переведенных словах Гамлета В. Шекспир говорит одно и то же: он нашел нечто, что до него никто не находил, и, может быть, больше никогда не найдет. Тут полезно прочувствовать, что этой инвенцией не может быть закон связи времен, просто в силу вытекающего из него вывода, известного уже Титу Ливию: «Всегда кажется, что именно отряды, последними вступившие в бой, решили исход дела». Ведь В. Шекспир не зря подчеркивал в «Двенадцатой ночи», что на непонимание не себя он указывает читателям, а на непонимание того, что уже до него давно было известно. И он знал, что уже Гомер знал, кто и как осуществляет связь времен.

Как и В.И. Вернадский, В. Шекспир тоже пришел к своей мысли на примере другого человека. Только этим человеком был Марк Брут, о котором в «Юлии Цезаре» (V, 5) он написал так:

His life was gentle; and the elements

So mixt in him , that nature might stand up

And say to all the world, 'This was a man!'

В дословном переводе эти слова звучат так:

Его жизнь была благородна; и все элементы

Так соединились в нем, что природа могла бы встать

И сказать всему миру: «Это был человек!»

Сразу можно увидеть, что для В. Шекспира человек – это явление не простое. Как и время, это явление составляют некоторые элементы. И В. Шекспир знал, что это за элементы и что есть человек. Но главное, В. Шекспир понял, что человек – это явление очень редкое, может быть, даже неповторимое, что необходимое сочетание необходимых элементов во многом случайно, обусловлено, в свою очередь, множеством факторов, и имеет малую вероятность. И об этом он еще раз сказал словами Гамлета о его покойном отце:

He was a man, take him for all in all,

I shall not look upon his like again.

Он человек был, человек во всем;

Ему подобных мне уже не встретить.

(I, 2. Перевод М. Лозинского)

Далее будет показана главная причина, приведшая В. Шекспира к мысли, что он может на века остаться единственным человеком, решившим задачу связывания времен. Но и уже из приведенных примеров видно, что он имел основания так думать, поскольку главным для него было быть человеком. Просто его счастье состояло еще и в том, что дар мыслителя у него соединился с даром поэта. Естественно, сыграло свою роль и то обстоятельство, на которое сам В. Шекспир указал в «Гамлете»: нахождение им решения задачи связывания времен – это «удача, нередко выпадающая на долю безумия и которою разум и здравие не могли бы разрешиться так счастливо» (II, 2. Перевод М. Лозинского).

При этом В. Шекспир думал не о себе. О себе и о своем месте в веках он написал в сонете 123. Он думал о тех людях, о которых он написал в ключе сонета 121:

Уж лучше согрешить, чем грешным слыть,

Когда упреки грешников так колки

И радость светлую нельзя продлить,

Чтобы ее не съели кривотолки.

И почему чужой порочный глаз

Меня презреньем должен обдавать,

А соглядатаи, грешнее нас,

Мои восторги скверной называть?

Я – это я. Грехи мои считая,

Грехов не видят в собственной судьбе.

Но путь мой прям, а их везет кривая,

Так пусть меня не судят по себе.

Они хотят весь мир оговорить,

Чтобы тем легче было им царить.

Последнюю строку третьей строфы и ключ сонета В. Шекспир написал так:

By their rank thoughts, my deeds must not be shown

Unless this general evil they maintain –

All men are bad, and in their badness reign.

И все читатели много потеряли, не поняв или не узнав точный смысл этих строк:

По ним, свои дела я должен скрыть в себе:

Ведь лишь твердя: «Все люди плохи»,

Продляют царства над людьми они эпохи.

Потому В. Шекспир и предложил читателям пойти вместе с ним.

V

В надписи под бюстом В. Шекспира в стрэтфордской церкви он сравнивается по гению с Сократом. И в этом можно видеть еще одно свидетельство того, что были все-таки люди, понимавшие смысл творчества и жизни В. Шекспира.

На знакомство В. Шекспира с Сократом указывает уже реплика Башки в пьесе «Бесплодные усилия любви» (V, 2), в которой В. Шекспир полемизирует с Сократом: «…we know what we know – мы знаем, что мы знаем». В пьесе же «Венецианский купец» на свое знакомство с учением Сократа В. Шекспир уже в самых первых строках указывает ясно и открыто:

And such a want-wit sadness makes of me,

That I have much ado to know myself.

Печалюсь я недостаточностью своего ума, из-за которой

Я испытываю большие затруднения в познании самого себя.

Ну как тут не вспомнить Абу-ль-Фараджа: «Глупец не испытывает огорчения от скудости своего ума».

Конечно, люди, читавшие только отдельные произведения В. Шекспира, могут и не согласиться с тем, что переведенные слова В. Шекспира имеют именно такой смысл. Но если не забывать завета Х. Холланда, то можно убедиться, что все творчество В. Шекспира посвящено именно решению задачи, условия которой были выбиты на фронтоне храма в Дельфах: «Познай самого себя».

На это указывает вопиющий, вызывающий анахронизм, допущенный В. Шекспиром в «Зимней сказке», в которой подтверждение невиновности Гермионы приходит от оракула из Дельф. На это имеется прямое указание в «Мере за меру» в ответе Эскала на вопрос о склонностях герцога: «Самая главная – это стремление познать самого себя» (III, 2. Перевод М. Зенкевича). На это указывают слова Вулси в «Генрихе VIII», которыми В. Шекспир подвел итог своей жизни:

Так счастлив… никогда я не был.

Теперь себя познал я…

(III, 2. Перевод Б. Томашевского)

Но никто не заметил и не понял этого даже не потому, что никто не читал и не понял Х. Холланда. Главное здесь заключается в том, что никто из читателей на деле не интересовался, не занимался задачей, решению которой были посвящены жизнь и творчество В. Шекспира. Недаром В. Шекспир указывал в «Троиле и Крессиде» (II, 2):

Цена зависит не от частной воли,

Но столько же от качества самого

Предмета, сколько и от людей, ценящих его.

То есть, возвращаясь к содержанию третьей главы, к моменту написания «Гамлета» В. Шекспир знал и видел, что задачу познания самих себя уже многие века никто перед собой не ставил. И, естественно, у В. Шекспира не было никаких оснований полагать, что в ближайшие века эта задача еще кого-нибудь заинтересует. Что, кстати, последние века и показали. Поэтому он мог с полным основанием написать, что он единственный человек, решивший задачу познания самого себя не только за многие века после ее постановки, но и на многие века вперед. Но он также считал еще, что время решения этой задачи уже пришло, что решение ее всегда своевременно. Поэтому он и написал в «Антонии и Клеопатре»: «Любое время годно для решения назревших дел…»

Кстати, положение В. Шекспира о цене очень высоко ценил один выдающийся экономист и большой почитатель В. Шекспира, к сожалению, не занимавшийся задачей, которую В. Шекспир считал самой важной для всех людей. Поэтому В. Шекспир прямо сказал об этом в «Макбете» (IV, 2) с несвойственной ему откровенностью: «But cruel are the times, when we are traitors, and do not know ourselves.– Но ужасны времена, когда мы предатели, и не знаем самих себя».

Уяснив для себя это обстоятельство, В. Шекспир и приступил к решению этой задачи, начав с того, чего никто, в том числе Сократ, не делал ни до него, ни после него. В произведениях В. Шекспира пословицы и поговорки представлены в количестве, достаточном для того, чтобы не сомневаться в его знании и понимании одной из важнейших из них: «То, что дурак делает в конце, умный делает в начале». Аналогичная русская пословица не менее хлестка: «Когда в хвосте начало, то в голове мочало».

Без сомнения, В. Шекспир знал, что решение любой задачи необходимо начинать с уяснения ее условий. Недаром он в «Двенадцатой ночи» повторил за Сенекой: «…потому что когда не знаешь, куда идти, то заходишь всего дальше» (II, 4. Перевод А. Кронеберга). А в «Мере за меру» (IV, 2) он особо подчеркнул: «…all difficulties are but easy when they are known. – …все трудности становятся легкими, когда они поняты». Но В. Шекспиру было очень важно, чтобы такое его понимание зафиксировалось в памяти читателей, и поэтому он во второй части «Генриха IV» не жалеет слов для его обозначения:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6