Реферат: Социологический анализ межнациональных отношений

Позитивная роль правительства в сохранении благоприятного климата в отношениях между татарами и русскими демонстрировалась нами на примере действий Президента Татарстана М.Ш. Шаймиева. Идея стимулирования консолидации Татарстане кой общности — «мы татарстанцы», превращение празднования дня провозглашения суверенитета, а также сабантуя, в общие праздники, служат лишь наиболее очевидными проявлениями такой консолидирующей политики.

Ситуативный фактор может играть и противоположную роль, способствуя эскалации конфликтов. Скажем, отношения федерального Центра и Чеченской республики (при жизни Дж. Дудаева) могли еще долго продолжаться в неопределенном русле или даже прийти к благоприятному для обеих сторон исходу, если бы не ряд конкретных ситуаций, связанных с интересами лидеров каждой из сторон. Но, конечно, в целом межэтнические конфликты являются следствием сложного комплекса обстоятельств.

Понимание межэтнического конфликта

Межэтнические конфликты (нередко их называют просто этническими) ста ли распространенным явлением в современном мире. По данным Стокгольмского международного института по исследованию проблем мира в Осло, две трети всех насильственных конфликтов в середине 90-х годов были межэтническими. Переход к демократизации в нашей стране и распад СССР также сопровождались острыми межнациональными, межэтническими напряжениями и конфликтами.

Один из принципиальных вопросов для понимания таких конфликтов — вопрос об их связи с самим феноменом этничности: является ли связь между ними сущностной, заложенной в самом этническом многообразии человечества, или она сугубо функциональна? Если признать истинным первый подход, то тогда ингушей и осетин, арабов и евреев, армян и азербайджанцев следует признать «не совместимыми». Если исходить из второго, то надо сделать вывод: не этничность составляет суть таких конфликтов, она — форма их проявления.

В конфликтных ситуациях обнажаются противоречия, которые существуют между общностями людей, консолидированными на этнической основе. Далеко не в каждый конфликт бывает вовлечен весь этнос, это может быть его часть, группа, которая ощущает на себе или даже осознает противоречия, ведущие к конфликту. По существу конфликт есть способ разрешения противоречий, проблем, а они могут быть самыми разными.

Функциональный подход к пониманию конфликта характерен для большинства этноконфликтологов. В.А. Тишков определяет межэтнический конфликт как любую форму «гражданского, политического или вооруженного противоборства, в котором стороны, или одна из сторон, мобилизуются, действуют или страдают по признаку этнических различий».

Другого определения, он считает, дать невозможно, поскольку межэтнический конфликт «в чистом виде» вычленить нельзя по причине того, что их в природе просто не существует. Действительно, случаи, когда один народ вступает в конфликт с другим из-за этнических различий или каких-то внутренне, изначально им присущих антагонизмов, практически не известны. И вообще наукой не доказано, что такие антагонизмы существуют в человеческой природе. Примерно так же определяют межэтнические конфликты и некоторые зарубежные специалисты.

Из-за непонимания природы, сути межэтнических конфликтов часто идут споры. Молдаване нередко говорят, что у них нет с русскими конфликта, это прокоммунистический режим сопротивляется в Приднестровье. Чеченские события многие тоже называют не межэтническим конфликтом, а криминальным переделом собственности.

Подобные оценки появляются потому, что, с одной стороны, приписывание коллективной агрессии, ненависти народу унижает как достоинство отдельных людей, так и достоинство народа в целом. А с другой стороны, такие оценки часто возникают из-за нежелания признать, что в отношении какой-то группы допускалась дискриминация или что у этнической группы могут быть специфические интересы.

Особенно противоречивыми были оценки национальных движений в республиках Прибалтики, Грузии, Татарстане. Не только общественные деятели, но и многие ученые квалифицировали их как политические движения, причем одни — как движения за от деление от СССР, другие — как антисоветские.

Межэтнические конфликты множественны по своей природе. Даже если этнокультурные требования (язык, образование и т.п.) демонстрируются как главные, то за ними всегда можно обнаружить социальные интересы. В эстонском национальном движении 1987—1989 гг. придание государственного статуса эстонскому языку служило одним из основных требований, однако было совершенно ясно, что эстонский язык — это не только символ престижа народа, но и средство занять ключевые места в обществе, ибо русские в большинстве своем эстонского языка не знали. Так же воспринимались языковые требования в Молдове, на Украине, в других государствах «нового зарубежья» России.

Причины межэтнических конфликтов

В начале массовых межэтнических конфликтов, в частности после событий в Алма-Ате (в 1986 г.), Якутии (1986 г.), Сумгаите (1988 г.), в связи с национальными движениями в Армении и республиках Прибалтики, первые объяснения их причин в СССР ученые и политики давали, чаще всего исходя из своих профессиональных и общественных позиций.

По официальной версии, конфликты явились следствием отступления от ленинской национальной политики. Но одни видели это отступление в сталинских репрессиях, депортациях целых народов, в декларативном характере федеративных отношений. Такая версия по сути давалась на XXVIII съезде КПСС, на последнем пленуме ЦК КПСС по национальным отношениям.

Другие ученые, например В.И. Козлов, считали, что отступление от ленинской национальной политики было допущено тогда, когда большевики отошли от ориентации на единое централизованное государство и согласились на федерацию с национально-государственными образованиями.

С идеей решить национальные проблемы путем пересмотра принципа государственного устройства, перехода к национально-культурной автономии для всех наций как на уровне России, так и на уровне территорий с образованием 15—20 федеративных земель выступал до 1994 г. Г.Х. Попов (с этой идеей последняя его статья вышла в «Независимой газете» 26 января 1993 г.). Однако после заключения Договора между государственными органами Российской Федерации и государственными органами республики Татарстан Г.Х. Попов, выступая по телевидению в «Диалоге» с Ф.К. Бурлацким, признал, что наилучшим способом решения национальных проблем является вариативный подход к ним, и привел в качестве примера приостановку конфликта в случае с Татарстаном.

Как следствие прошлого режима рассматривал межэтнические конфликты И.М. Крупник, считавший, что эти конфликты есть «возвращенное насилие».

Кроме политических версий была предложена модель социально-структурных изменений как основы противоречий, приводящих к конфликтам. Ее выдвинули этносоциологи, которые считают, что в основе межэтнической напряженности лежат процессы, связанные с модернизацией и интеллектуализацией народов. Это процессы, без которых метрополия так же не могла развиваться, как и регионы. Они привели к тому, что в престижных видах деятельности нарастала конкуренция между титульными национальностями и русскими. У многих народов к концу 70-х годов не только сформировалась полиструктурная интеллигенция (т.е. помимо административной и занятой в сфере просвещения, как было в основном в 30-60-х годах, появилась еще и научная, художественно-творческая, а у некоторых национальностей — и производственная), но и сложились новые ценности и представления, в том числе о самодостаточности и важности большей самостоятельности. Такие представления и ценности не совпадали с теми, которые были у русских в республиках. Большинство из них приехали сюда с установкой помогать (у многих помогали их родители), а следовательно, они и ощущали себя по статусу выше местного населения, титульных этносов.

Этот подход акцентирует внимание на том, что на определен ном историческом отрезке времени происходят изменения в потенциале этнических групп, претендующих на привилегированные, престижные места, в том числе во власти. Изменяются и ценностные представления групп. Подобная ситуация наблюдалась ранее (к 70-м годам) в Европе, когда менялась диспозиция в положении валлонов и фламандцев в Бельгии; в Канаде, когда франкоканадцы стали догонять по социальному и экономическому потенциалу англоканадцев. Такая ситуация может сохраняться достаточно долго после заявления претензий на изменение. Но так продолжается до тех пор, пока центральная власть сильна (в том числе при тоталитаризме). Если же она теряет легитимность, как это было в СССР, во всяком случае в конце 80-х — начале 90-х годов, то появляется шанс не только высказать претензии, но и реализовать их. Дальнейшее развитие событий — эскалация или свертывание конфликта — во многом зависит от состояния центральной власти.

Конечно, выдвигая данный подход, мы понимали, что предлагаем одно из объяснений, которое в ряде случаев может быть даже главным, но не для всех конфликтов. В каких-то из них социологический параметр можно найти, изучая процесс формирования «образа врага» вокруг этнической группы, скажем, экономических посредников, «экономического бизнеса», как это было в отношении турок-месхетинцев или «лиц кавказской национальности» на городских российских рынках. Социальный «запал» конфликта может содержать безработица, охватывающая ту или иную этническую группу в полиэтническом сообществе. Так было, на пример, в Туве; потенциально эта опасность до сих пор существует в ряде республик Северного Кавказа. Но подобными причинами никак не объяснить национальные движения в Прибалтийских республиках, в Грузии, на Украине. Подход к объяснению причин межэтнических конфликтов с точки зрения социально-структурных изменений в этносах помогает понять глубинные, сущностные причины именно таких крупных конфликтов.

Социологи и политологи, изучая реальные социально-культурные и политические ситуации, насытили эту теорию конкретным содержанием. Так Т. Гурр, под руководством которого было проведено кросс-национальное исследование в 114 странах мира, показал значение в межэтнических конфликтах относительной депривации. При этом не просто подчеркивалась опасность депривации в связи с ухудшением условий жизни группы, но сама она рассматривалась как разрыв между ценностями-ожиданиями людей и возможностями.

Считается, что от теории фрустрации-агрессии берет свое начало и теория человеческих потребностей. Согласно ей, расовые и этнические группы испытывают чувства глубокой отчужденности и враждебности по отношению к тем общностям, которые, с их точки зрения, являются «виновниками» отсутствия у них «необходимых условий развития» и удовлетворения жизненно важных потребностей членов их группы.

Отказ группе в удовлетворении ее базовых потребностей, включая потребности в идентичности и безопасности, вызывает «страх уничтожения» группы, и это, по мнению Гурра, делает этнические конфликты постоянным и неизбежным элементом социально-политической системы. Исходя из этого, даже предпринимались попытки создания списков «меньшинств риска», которые не только ощущают систематическую дискриминацию, но уже и предпринимали политические действия ради того, чтобы отстоять свои интересы перед государствами, претендующими на управление ими.

В доказательство несостоятельности данной объяснительной концепции обычно приводят следующие аргументы: 1) этнические группы не являются настолько сплоченными, чтобы все время бороться за идентичность, противоречия внутри групп бывают не менее разрушительными, чем между группами, 2) «инициируют насилие не те группы, которые больше всего обездолены с точки зрения «базовых потребностей»; зачинщиками подавления «других» являются группы (точнее, представители их элит), которые обладают титульным статусом и хорошо развитыми культурными институтами»; 3) полевые исследования и другие данные по этничности в состоянии конфликта не подтверждают тезис о глубоко укоренившемся межэтническом отчуждении и ненависти; 4) опасно применять тезис, который делает легитимным понятие «насилие из-за групповых потребностей».

Последние два аргумента совершенно бесспорны; первый верен для состояния этнической группы вне острого межэтнического противоречия; в ситуации же начавшегося межэтнического конфликта внутригрупповые противоречия обычно затухают. Что касается второго аргумента, то инициирование конфликтов происходит по-разному, и, видимо, вряд ли возможно постичь в реальности, какие варианты преобладают. Но очевидно, что насилие инициируется титульной группой тогда, когда группа, выдвигающая требования, заявляет о претензиях в открытой форме. В таких ситуациях выбор пути, формы решения конфликтов в значительной степени зависит от элит конфликтующих сторон.

Концепция коллективного действия заслуживает серьезного внимания при объяснении межэтнических конфликтов. Главным в ней является обоснование первенствующего значения коллективных интересов, которые побуждают людей действовать во имя них, выбирая те или другие формы действий. Не фрустрации, а «наложение коллективного интереса на возможность его достижения» рассматривается как механизм, формирующий действия. Борьба между группами ведется не вообще, а по поводу конкретных вопросов. По мнению Тилли, в наибольшей мере мобилизуют людей вопросы политической жизни, связанные с борьбой за власть.

Типологизация межэтнических конфликтов

Есть два принципа классификации межэтнических конфликтов: один — по характеру действий конфликтующих сторон; второй — по содержанию конфликтов, основным целям, которые ставит выдвигающая претензии сторона.

Одними из первых межэтнические конфликты типологизировали Э.А. Паин и А.А. Попов, во всяком случае они опубликовали первую статью по этническим конфликтам в СССР. Они выделили конфликты стереотипов, т.е. ту стадию конфликта, когда этнические группы могут еще четко не осознавать причины противоречий, но в отношении оппонента создают негативный образ «не дружественного соседа», «нежелательной группы». В качестве примера ученые приводили армяно-азербайджанские отношения. Действительно, социологические и полевые этнографические исследования задолго до конфликта фиксировали взаимные негативные стереотипы армян и азербайджанцев.

Другой тип конфликта Э.А. Паин и А.А. Попов назвали «конфликтом идей». Характерными чертами таких конфликтов (или их стадий) является выдвижение тех или иных притязаний. В литературе, средствах массовой информации обосновывается «историческое право» на государственность (Эстония, Литва, Грузия, Татарстан, другие республики СССР), на территорию (Армения, Азербайджан, Северная Осетия, Игушетия). В ходе национальных движений разрабатываются основные идеологемы, политическая мобилизация вокруг которых есть уже проявление конфликта.

Третий тип конфликта — конфликт действий. К этому типу относятся митинги, демонстрации, пикеты, принятие институциональных решений, вплоть до открытых столкновений.

Оценивая приведенную типологизацию, можно сказать, что в ней отражены скорее стадии или формы конфликтов. Но такая оценка была бы неточной. В защиту авторов типологизации говорит уже тот факт, что бывают конфликты, которые остаются только «конфликтами идей». На съездах русских общественных движений, например КРО, можно услышать призывы «Россия для русских», но до открытых конфликтов на этой почве дело не доходит. (Антикавказские погромы на рынках российских городов имели иную основу.)

Другая типологизация конфликтов — по основным целям, содержанию требований — была предложена в 1992—1993 гг. автором данной главы. Исходя из оценки опыта конца 80-х — начала 90-х годов, были выделены следующие типы межэтнических конфликтов.

Первый тип — статусные институциональные конфликты в союзных республиках, переросшие в борьбу за независимость. Как уже отмечалось, суть таких конфликтов могла быть не этнонациональной, но этнический параметр в них присутствовал непременно, как и мобилизация по этническому принципу. Национальные движения в Эстонии, Литве, Латвии, Армении, на Украине, в Грузии, Молдове с самого начала выдвигали требования реализации этнонациональных интересов. В процессе развития этих движений от этнонациональных требований переходили к требованиям государственной независимости, но мобилизация по этническому принципу оставалась.

Основная форма конфликтов этого типа была институциональной. Так, острый конституционный конфликт возник тогда, когда Эстония, а за ней и ряд других союзных республик, приняли поправки к своим конституциям, внеся в них приоритетное право на использование местных ресурсов и верховенство республиканских законов. Президиум Верховного Совета СССР отменил эти поправки. Однако решения законодательных органов некоторых республик (Эстонии, Литвы, Латвии) поддерживало большинство титульных национальностей. Следовательно, есть все основания относить эти институциональные (конституционные) конфликты к этнонациональным, которые переросли в движение за независимость республик. По такому же сценарию развивались события в Грузии, Молдове и ряде других союзных республик.

Второй тип конфликтов — статусные конфликты в союзных и автономных республиках, автономных областях, возникшие в результате борьбы за повышение статуса республики или его получение. Это характерно для части союзных республик, желавших конфедеративного уровня отношений. Например, об этом заявляло руководство Казахстана, а также ряда бывших автономий, которые стремились подняться до уровня союзных республик, в частности Татарстана. Впоследствии, после создания независимой России, радикальная часть национального движения поставила вопрос об ассоциированном членстве Татарстана в Российской Федерации. Конфликт завершился подписанием Договора между государственными органами Российской Федерации и государственными органами Татарстана, который содержит элементы как федеративных, так и конфедеративных отношений.

Заметим: конфликт имел не только институциональный характер, поскольку с конца 80-х и вплоть до 1993 г. акции правительства Татарстана сопровождались достаточно высокой этнонациональной мобилизацией татар в республике.

За конфедеративный тип отношений боролась элита Башкортостана, Тувы, но там не было массовых национальных движений. Такого же типа временные конфликты имели место в автономных областях, претендовавших на статус республик, и четыре из пяти автономных областей в составе Российской Федерации получили его. За повышение статуса республики до уровня конфедеративных от ношений борются абхазы в Грузии. К этому типу конфликтов можно отнести и движения за создание своих национальных образований, например, ингушей в Чечено-Ингушетии, ногайцев и лезгин в Дагестане, балкарцев в Кабардино-Балкарии. Автономистские требования выдвигались также среди таджиков Узбекистана, узбеков Кыргызстана, кыргызов Горного Бадахшана в Узбекистане.

Третий тип конфликтов — экстерриториальные. Это, как правило, самые трудные для урегулирования противостояния. На постсоветском пространстве было зафиксировано 180 экстерриториальных споров. По мнению В.Р. Стрелецкого, — одного из разработчиков банка данных этнотерриториальных притязаний в геопространстве бывшего СССР в Институте географии РАН, к 1996 г. сохраняли актуальность 140 территориальных притязаний.

Конечно, не все заявленные притязания перерастают в конфликт. Специалисты считают, что к таким конфликтам следует относить споры, ведущиеся «от имени» этнических общностей относительно их прав проживать на той или иной территории, владеть или управлять ею. В.Н. Стрелецкий, например, считает, что любое притязание на территорию, если оно отрицается другой стороной — участницей спора, уже есть конфликт. Вот тут-то, видимо, и важно определить, какой это конфликт — конфликт представлений, идей или уже действий. Большинство этнотерриториальных споров идет от имени политических элит, правительств, движений. И далеко не всегда такие споры захватывают значительные группы какого-то народа.

С точки зрения принятого нами определения межэтнического конфликта, к ним следует относить те ситуации, в которых идеи территориальных притязаний «обеспечивают» этническую мобилизацию. Основываясь на таком определении, мы должны признать, что число этнотерриториальных конфликтов, несомненно, меньше, чем точек территориальных споров. Например, в Калмыкии, потерявшей в годы репрессий какую-то часть своих территорий, заявления об этом были, но в конфликты по данному поводу калмыки не вступают. В то же время ингушско-осетинский конфликт за территорию Пригородного района и часть Владикавказа перерос осенью 1992 г. в военные действия.

Территориальные споры часто возникают в ходе реабилитационного процесса в отношении репрессированных народов. Другие конфликты, связанные с репрессированными народами, были по поводу восстановления территориальной автономии (немцы Поволжья, крымские татары) или правовой, социальной, культурной реабилитации (греки, корейцы и др.); турки-месхетинцы стремились вернуться на территорию прежнего проживания в Грузии. И только в ряде случаев речь идет действительно о территориальных спорах.

Четвертый тип — конфликты межгрупповые (межобщинные). Именно к такому типу относятся конфликты, подобные тем, которые были в Якутии (1986 г.), в Туве (1990 г.), а также русско-эстонский в Эстонии, русско-латышский в Латвии и русско-молдавский в Молдавии. Причем, если первые два имели характер межгрупповых столкновений, переросших в демонстрационные формы противостояния, а в Туве — и в последующий отток русских из зоны конфликта, то межгрупповые конфликты в Эстонии и Латвии были связаны, с одной стороны, с дискриминационными мерами правительств, направленными на «вытеснение» неэстонского населения, акциями национал-экстремистов, а, с другой — организацией сопротивления. Массовые межгрупповые насильственные столкновения имели место в Азербайджане, Армении, Кыргызстане, Узбекистане.

Типологизация на основе содержания конфликтов, целевых устремлений сторон получает все большее распространение. В последних работах ученых Центра этнополитических и региональных исследований (руководитель Э.А. Паин) использовалась типологизация по этому принципу; по такому же принципу типологизировал конфликты А.Г.Здравомыслов. В рамках данной типологизации выделяют также конфликты этнополитического характера, к которым, безусловно, относятся все конфликты первого и второго, а часто и третьего типов.

Конечно, типологизация конфликтов достаточно условна, поскольку нередко в одном конфликте соединяются несколько разных целей и содержаний. Например, в Карабахском конфликте были воедино связаны и территориальные споры, и споры за повышение статуса автономии, и борьба за независимость. Ингушско-чеченекий конфликт — это конфликт и территориальный, и межреспубликанский, и межобщинный (на территории Северной Осетии).

Вот почему исследователи говорят о «кластерах» конфликтов, и только такое понимание дает основание для их регулирования. Сам процесс регулирования связан с формой, длительностью, масштабами конфликтов.

Формы конфликтов

Самый простой принцип определения формы этнического конфликта — это от несение его к ненасильственным или насильственным. Но те и другие бывают разными. Центр этнополитических и региональных исследований среди насильственных конфликтов на территории Российской Федерации и стран ближнего зарубежья выделил следующие:

региональные войны (шесть из них длительные — не менее не скольких месяцев), т.е. вооруженные столкновения с участием регулярных войск и использованием тяжелого вооружения. Это Карабахский, Абхазский, Таджикский, Южноосетинский, Приднестровский конфликты (сюда же мы относим Чеченский конфликт. — Л.Д.);

краткосрочные вооруженные столкновения, продолжавшиеся несколько дней и сопровождавшиеся жертвами. К ним относятся, в частности, столкновения в Фергане, Оше, Осетино-ингушское, а также в Сумгаите, — всего около 20. Такие столкновения называют «конфликтами-бунтами», «конфликтами-погромами», «конфликтами неуправляемых эмоций».

Другие конфликты отнесены к невооруженным. Их в Центре насчитывают на постсоветском пространстве более 100. Среди них достаточно четко, на наш взгляд, выделяются институциональные формы конфликта, когда в противоречие приходят нормы конституций, законодательства, реализующие идеологемы конфликтующих сторон. Не всегда такая форма конфликтов сопровождается межобщинными конфликтами. Например, во время острого институционального, конституционного конфликта Татарстана с Центром, при несомненном росте межэтнической напряженности внутри республики, конфликтов между татарами и русскими не наблюдалось, что и было зафиксировано нашими этносоциологическими исследованиями в 1994 и 1995 гг.

Еще одна форма — манифестирующие проявления конфликтов, к числу которых следует отнести митинги, демонстрации, голодовки, акции «гражданского неповиновения».

Наконец, как уже говорилось, существует идеологическая форма конфликтов, когда разгорается «конфликт идей».

Каждая из указанных форм отличается «действующими лицами», или основными субъектами, конфликта. При доминирующей институциональной форме главными действующими лицами являются властные структуры, партии, организаторы общественных движений, обычно действующие через институты власти.

При манифестирующей форме конфликта субъектом выступают уже значительные массы людей, поэтому данную форму называют еще конфликтами «массовых действий». Конечно, понятие «массовые действия» относительно, тем не менее в зонах конфликтов всегда четко различают действия отдельных групп и массовые выступления.

И, наконец, участниками идеологических по форме конфликтов являются группы элиты — политической, научной, художественно-творческой. Их идеи транслируются работниками средств массовой информации и сферы образования. В традиционных и переходных обществах роль «трансляторов идей» выполняют так же старейшины, «авторитетные люди».

Особую роль в развитии конфликтов, в том числе в придании им массовой формы, играют средства массовой информации. Любая искаженная информация, неуместные определения, эпитеты очень быстро накаляют страсти. Одно только употребление слова «бандиты» применительно к чеченцам в целом усиливало их сопротивление. Использование образа «наши войска», «наши мальчики» создавало представление о том, что чеченцы — «не наши». Изоляция от информационных каналов федеральной армии и передача сообщений только с чеченской стороны искажали картину конфликта.

В зонах этнополитических, идеологических и институциональных конфликтов (в частности, в Татарстане, Саха (Якутии), Туве) распространено устойчивое мнение о необъективности отражения ситуации в республиках средствами массовой информации, и это создает напряжение в межнациональных отношениях титульных национальностей и русских. Иногда речь идет даже об информационной войне.

Если все формы ненасильственных конфликтов имеют последствием психологические напряжения, фрустрации в этнических группах, переселения, то насильственные конфликты сопровождаются жертвами, потоком беженцев, принудительными депортациями (когда люди не только сами бегут от войны, но их и изгоняют), вынужденными переселениями. Так за годы армяно-азербайджанского конфликта имели место не только массовые жертвы, но не менее 160 тыс. азербайджанцев было изгнано из Армении, и не менее 250 тыс. армян — из Азербайджана, а общее число беженцев из этих республик, показным оценкам, составляет от 500 до 700 тыс. человек.

Число беженцев и вынужденно уехавших из-за конфликта в Южной Осетии (осетин и грузин) оценивается примерно в 100 тыс. человек. Не менее 600 человек погибло и свыше 50 тыс. стали беженцами и вынужденными переселенцами в результате Осетино-ингушского вооруженного конфликта.

Громадные человеческие жертвы принес Чеченский конфликт. По данным Федеральной миграционной службы, количество только зарегистрированных с 8 декабря 1994 г. до апреля 1995 г. беженцев из Чечни составило 302,8 тыс. человек.

Козер Л.А. Функции социального конфликтам//Американская социологическая мысль, М., 1996. С. 543.

3дравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М., 1997. С. 6.

Русский этнос и русская школа в XX веке. М., 1996. С. 70-71.

Демографический Энциклопедический Словарь. М., 1985.

Козлов В.И. Национальности СССР. М., 1982. С. 84,

Петтигрю Т. Социология расовых и этнических отношений М., 1968.