Реферат: Православные традиции в русском самодержавии XVI-XVII вв.

Реферат: Православные традиции в русском самодержавии XVI-XVII вв.

Ю.А. Сорокин, Омский госуниверситет

Самодержавие в России нуждалось в идеологическом обосновании самого факта своего существования. Оно было найдено в византийской государственности и православии. Мы уже обращались к исследованию влияния византийского государственного начала на русскую государственность(1). Настоящая статья имеет целью рассмотреть эволюцию российского самодержавия в XVI-XVII вв. в свете православной социокультурной модели.

Энергичная деятельность Ивана III позволила ему завершить процесс собирания русской земли в единое государство Московская Русь, а женитьба на Софье Палеолог позволила московскому великому князю претендовать на то, чтобы Москва стала правопреемницей рухнувшей Византии. Энергичная Софья на московские порядки сильно негодовала, по словам современника, каждый день упрекала Ивана за то, что она вышла замуж за "раба татар", титуловалась как византийская царевна, пользовалась правом принимать иноземные посольства и т.п.(2). По мысли В.О. Ключевского, при Иване III возникла целая политическая программа, характеризующая не столько действительное, сколько искомое положение. В основу ее положены два представления: мысль о московском государе как о национальном властителе всей Русской земли и мысль о нем как о политическом и церковном преемнике византийских императоров"(3). Иван III после свержения ордынского ига в конце концов принимает титул "Иоанн, божиею милостью государь всея Руси". В литературе прочно утвердился тезис, что принятие московским великим князем титула "государь" означает установление его неограниченной власти(4) и изображает с конца XV в. на своих печатях византийский герб - двуглавого орла. Более того, в некоторых официальных документах, например, грамотах в Ливонию, Иван титулуется как "царь", хотя последний титул он так и не принял официально.

Тем не менее, митрополит Зосима, составляя пасхалию на восьмое тысячелетие от сотворения мира, в 1492 г. заметил, что ныне прославил Бог Ивана Васильевича как "нового царя Константина новому граду Константина - Москве". Сколько мы можем судить, это первая публично высказанная мысль о Москве с перенесением на нее прежнего значения Константинополя.

Три знаменитых послания старца Филофея: к великому князю Василию Ивановичу, к дьяку Мисюрю-Мунехину и царю Ивану Васильевичу - почти в тех же выражениях проносят мысль, что престол вселенской церкви обретается теперь в Москве. Так начала формулироваться концепция "Москва - третий Рим". Следует согласиться с М. Дьяконовым, что Филофей не был автором самой идеи в полном смысле этого слова, т.к. все ее составляющие уже были налицо, а ему принадлежит окончательная и полная ее формулировка. Она вошла в публицистику ("Повесть о белом клобуке"), занесена в Степенную книгу, дословно приведена в Уложенной грамоте об учреждении патриаршества, вошла в Псалтырь XVI в.(5). Б.А. Успенский находил отзвуки концепции "Москва - третий Рим" в идеологии Петра Первого. По мнению исследователя, идея "Москва -третий Рим" по самой своей природе была двойственной. С одной стороны, она подразумевала связь Московского государства с высшими духовно-религиозными ценностями. С другой - подчеркивала имперскую сущность второго Рима. Две тенденции - религиозная и политическая - сливаются воедино, при этом может подчеркиваться как благость и священство, так и власть и царство. Характерно, что идея Москвы - третьего Рима довольно скоро трансформировалась в идею Москвы - нового Иерусалима, что не противоречит первой идее, а воспринимается лишь как ее конкретизация(6).

Мысль о том, что на Московское царство переходят религиозные и политические задачи Византии, была поддержана и развита русскими писателями в XVI в. Коротко назовем основные их положения.

Была реанимирована старая легенда об Андрее Первозванном - доказывалось, что русская церковь берет свое начало непосредственно от апостола. Когда Антоний Поссевино предложил Ивану Васильевичу примкнуть к унии по примеру греков, Грозный ответил: "Мы верим не в греков, а в Христа; мы получили христианскую веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, пришел в эти страны, чтобы прийти в Рим; таким образом, мы на Москве приняли христианскую веру в тоже самое время, как вы в Италии и с тех пор соблюдали ее ненарушимою"(7).

Была сложена "Повесть о белом клобуке", авторство которой приписывается Дмитрию Герасимову. Белый клобук - символ высшей церковной власти - подарен Константином Великим папе Сильвестру, а от него попал в Новгород. Весьма характерно, что церковная реликвия движется по вполне определенному маршруту: Рим - Константинополь - Русь. Начиная с церковного собора 1564 г. московский митрополит обязан был носить белый клобук.

На Руси стали складываться сказания и о других святынях православного мира, оказавшихся божим промыслом в русских пределах. Среди них сказание о Спасовой иконе, писанной царем Мануилом и оказавшейся в Новгороде; сказание о Тихвинской иконе Богородицы и т.п.

Были предприняты попытки обосновать изначальность самодержавия на Руси и обоснованность претензий московских государей на византийское наследство. Характерный пример - "Сказание о Владимире Мономахе". Константин Мономах прислал своему внуку Владимиру в Киев шапку Мономаха, бармы, животворящий крест и проч. Сказание было вызвано венчанием Ивана Васильевича на царство. Его основная идея: значение московских государей как церковно-политических преемников византийских царей основано на установленном при Владимире Мономахе совместном владении греческих и русских самодержцев всем "православным миром"(8).

В 1563 г. по инициативе митрополита Макария царским духовником Афанасием была издана "Книга степенная царского родословия", в которой предпринималась попытка систематического изложения истории Москвы от Рюрика до Ивана IV. При этом Рюрик, с точки зрения московского книжника, происходил "от племени Прусова", а сам Прус - Рюрик его потомок в 14 колене - "брат бысть единоначальствующего на земле римского кесаря Августа".

Крушение Византии заставляло православных светских и духовных владык Востока искать вспомоществования и заступничества на Москве. Московские государи много и охотно им помогали, выполняли фактически важнейшую функцию византийского царя - покровительство всем православным. Облагодетельствованные на Москве просители охотно титуловали русского великого князя "царем", "вторым Константином", "самодержцем", "украшением церкви" и т.п. Итогом такой почти вековой практики стало признание за Иваном Грозным вселенским патриархом и вселенским собором прав на царский титул; византийская традиция тем самым получала новый мощный импульс в своем развитии, дополнявшейся политическими реалиями XVI в.

Русские книжники и мыслители не только были адептами византийской традиции, но и поднимались до собственного толкования сущности царской власти. Упомянем прежде всего Ивана Санина, в монашестве Иосифа Волоцкого, настоятеля монастыря Успенья Богородицы (Иосифо-Волокаламского), ставшего лидером так называемых иосифлян. Обличая новгородскую "жидовствующую" ересь, Иосиф в своем "Просветителе" сделал ставший широко известным вывод: "Царь убо естеством подобен еси всем человекам, властию подобен же вышнему Богу"(9).

Практический вывод из рассуждений Иосифа - мысль о неограниченной власти государя, на долю же подданных выпадает терпение, рождающее смирение. Если же государь прогневается, то надлежит с кротостью, смирением и слезами молить его - и только. Последнее справедливо не только для светских, но и для духовных лиц. Перед властью государя должны склониться церковные иерархи, и в делах управления вся власть принадлежит государю по принципу "царский суд святительским судом не посуждается ни от кого" и ни в каких делах.

Московскому государю должны служить и все удельные князья по правилу "любить богодарованного царя всем сердцем, оказывать ему покорение и послушание, "работать ему по всей его воле и повелению".

Религиозная (православная) социокультурная модель предполагает, таким образом, безоговорочное вручение человеком самого себя во власть. Отношения этого типа характеризуются вовсе не заключением договора со взаимными обязательствами, но определяются следующими факторами: 1) односторонностью, когда отдающий себя во власть субъект рассчитывает на покровительство, но не всегда его получает; 2) отсутствием награды за такой поступок, что приводит к отсутствию какой бы то ни было принудительности в отношениях, т.к. одна сторона отдает все, а другая может не дать ничего, ее действия необъяснимо произвольны; 3) отношения не имеют характера эквивалентности и исключают психологию обмена; 4) эти же отношения имеют характер безусловного дара(10).

Русские люди на этом основании делали конкретные выводы, в том числе: служба "по договору" - лукавая, от диавола, договор можно и должно нарушать; служба же царю "как Богу" - истинна и для православного представляется единственно возможной(11).

М. Дьяконов квалифицирует воззрения Иосифа Волоцкого как некий "теократический абсолютизм"(12). Термин весьма неудачен с точки зрения сегодняшнего дня, но смысл построения историка понятен: Иосиф за неограниченную, фактически абсолютную власть московского государя при условии его православия.

Идеи Иосифа восторжествовали в России. Его преемник Даниил обеспечил победу иосифлян над нестяжателями в общерусском масштабе, а митрополит Макарий смог добиться венчания Ивана IV на царство, разработав специальный чин для этого, в котором содержатся прямые заимствования из посланий Иосифа(13).

Разумеется, не только Иосиф и иосифляне выступили со своим пониманием сущности царской власти. Русские еретики, в том числе Федор Курицын и Феодосий Косой; заволжские старцы во главе с Нилом Сорским; Максим Грек и Вассиан Патрикеев; князь А.М. Курбский и другие - смогли выработать идеи, отличные от иосифлянских. Однако мы оставляем их за пределами нашей публикации. Им так и не суждено было реализоваться в русской истории в полном объеме, хотя идеям, развиваемым упомянутыми авторами, суждена была долгая жизнь.

Иван IV, весьма талантливый и плодовитый писатель, смог использовать иосифлянские идеи для выработки собственной теории самодержавной царской власти. М. Зызыкин считал Грозного создателем теории монархического права(14). Налицо явное преувеличение, но то, что Иван Васильевич смог высказать ряд важных пояснений на этот счет, и прежде всего в переписке с А.М. Курбским и сочинении "Канон Ангелу Грозному воеводе", подписанному псевдонимом Парфений Уродивый - факт несомненный.

Взглядам первого русского царя на природу самодержавной власти посвящена обширная литература, в том числе работы И.Н. Жданова, А.А. Зимина, Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Я.С. Лурье, Р.Г. Скрынникова и многих других. Квинтэссенция построений Грозного содержится в обращении царя к послам Стефана Батория: "... мы же, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божиему соизволению, а не по многомятежному человеческому хотению", т.е. власть царя - миссия, данная свыше, от Бога. В силу этого царь - автократор, подобно тому, как Христос - пантократор.

Такое понимание сущности царской власти нашло свое отражение и в "Домострое". Построенная в его тексте модель: Бог - во вселенной, царь - в государстве, отец - в семье, - отражала три степени безусловного вручения человека во власть.

Возникшее на этой основе понятие "государевой службы" предполагает отсутствие каких-то условий между сторонами: с одной подразумевалась безусловная и полная отдача себя, с другой - милость. На государя в этом случае переносились религиозные чувства, служба превращалась в служение. Достоинство служилого человека определялось лишь степенью милости к нему со стороны государя(15). Не зря Васюк Грязной писал на Москву Грозному из крымского плена: "Ты, государь, аки Бог".

Каждый человек грешен перед Богом хотя бы в силу первородного греха (с точки зрения православия), каждый человек грешен и перед царем, что нашло выражение в принципе: "государю холоп без вины не живет". В силу этого самодержавный царь может наказывать любого подданного по своей прихоти, не доискиваясь его вины; более того, сопредельные монархии (короли Швеции, Речи Посполитой) - ни в коем случае не равные православному царю венценосцы, а стоят неизмеримо ниже Грозного, т.к. их власть - не от Бога, а делегирована народом. "...Понеже тии все царствиями своими не владеют, как им повелят работные, так и поступают" - дает Грозный отповедь Курбскому на его замечания о европейских монархах и их подданных.

Резюме: власть православного монарха вытекает из православного миросозерцания и без него просто непонятна. Принятие титула "царь" вводило коронованное лицо в особый церковно-православный статус. Царь давал клятву на верность православию, на него сходила благодать, а с XVII века совершалось таинство миропомазания, наконец, он причащался по священническому чину.

Ю.М. Лотман справедливо подчеркивал, что власть в сознании русского средневековья наделяется чертами святости и истинности. Ценность их безусловна - она образ небесной власти и воплощает в себе вечную истину. Ритуалы, которыми она себя окружает, являются подобием небесного порядка. Перед лицом ее отдельный человек подобен капле, вливающейся в море. Отдавая себя, он ничего не требует взамен, кроме права себя отдавать.

Распространенное на государственность религиозное чувство делало царя фигурой символической, как бы живой иконой. От подданных требовалась лишь практическая служба, приносящая реальные результаты. Последние в ценностном отношении котировались весьма низко(16).

Самодержавная гроза при этом - естественна и даже желательна. По крайней мере в народной традиции ситуация XVI в. опрокидывалась в прошлое:

"Когда начиналась Москва,

Начинался в ней и Грозный царь".

Царский суд надлежит принимать, даже если он несправедлив, по пословице "суд царев, а правда Божия", т.е. русские люди и не ждали правды от царского суда! Более того, и Иван Васильевич признавал, что суд его - неправ. Он пеняет Курбскому: "Если ты праведен и благочестив, то почему же ты не захотел от меня, строптивого владыки, пострадать и наследовать венец жизни?"(17).

В этой связи, как нам кажется, и надлежит трактовать опричный террор и зверства опричников, творимых царским именем. Сатанизм Грозного, как обратная сторона православия, вполне возможен, хотя и не доказан.

Иван IV, по вполне понятным причинам, хлопотал о признании своего сана именно константинопольским патриархом и вселенским собором. В 1557 г. он послал суздальского архимандрита Феодорита для ведения переговоров, дав ему подробные инструкции. После долгих ожиданий и хлопот в сентябре 1562 г. Иван получил три отдельные грамоты, признававшие его титул.

Грозный немедленно начинает новые хлопоты - об учреждении на Москве патриархии. Подобно тому, как после падения Константинополя православным не хватало царя, так теперь русскому царю для достижения византийского образца не хватает патриарха. Хлопоты оказались не напрасными. В 1589 г. митрополит Иов стал русским патриархом, при этом Москва настояла на том, чтобы константинопольский патриарх Иеремия II совершил новую харитонию над Иовом при поставлении его в патриархи московские и всея Руси.

Практика поставления в патриархи на Москве заметно отличалась от вселенской традиции, сам чин поставления в патриархи оказался приближен к чину поставления в митрополиты.

Следует согласиться с Б.А. Успенским, что византийская культурная модель в России не только восторжествовала, но и была серьезно переосмыслена. В целом ряде аспектов ориентация на Византию приводила к появлению принципиально новых форм, не известных ранее ни Руси, ни Византии. Субъективная установка на реставрацию на деле привела, как это часто бывает, к новаторству. В результате усвоения византийского образца на Москве появляется представление об особой харизме власти как царя, так и патриарха, которое и определяет специфику русской концепции светской и духовной власти(18).

Царь и патриарх получили на Руси особый сакральный статус. Они оказывались как бы вне сферы действия общих канонических правил. На них не распространялись правила общежития, предписанные всем прочим людям. Они как бы принадлежат иной, высшей сфере бытия.

В результате административные, чисто управленческие функции главы государства стали определяться в России не писанными законами, не специальными юридическими установлениями, а воспринимались русскими людьми как проявление особой харизмы - харизмы власти. Так юридические полномочия превращались в полномочия харизматические, "симфония власти, характерная для Византии, претворяется в симфонию харизмы"(19).

Именно поэтому деспотизм Грозного, его кровавая опричнина, по сути дела, не встретили сопротивления в русском обществе. Русские историки не уставали поражаться как деяниям царя, так и долготерпению его подданных. Н.М. Карамзин писал, в частности: "Таков был царь, таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении...", и далее: "...Людовик XI был христианином, не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить свои беззакония: оба набожные от страха, оба кровожадные и женолюбивые, подобно азиатским и римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка: сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас в пространстве веков бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся!"(20).

Маститый автор, воспитанный на гуманистических идеях просвещения, в начале XIX века просто-напросто не мог понять того, что русские люди в XVI веке понимали прекрасно: нельзя роптать на Бога, нельзя восставать на царя! Ибо это разрушает все мироздание, нарушает все мыслимые каноны, обрекает душу на вечные муки - для православного не может быть ничего страшнее.

Весьма характерно, что в начале XX века русские люди лучше и полнее понимали своих далеких предков.

Приведем в подтверждение мысль В.В. Розанова: "Всмотримся в факт, ближе, понятнее, ярче светящийся перед нами: разве кровь, проливаемая Иоанном IV, текла без боли? Разоряемый Новгород, готовый стать разоряемым Псков - не трепетали? В Ливонской войне не было унижено царство? Итак, что берегли в этом теле - старом, упившемся в крови? Государя ли, когда всякий на его месте был бы лучшим? Правителя беззаконного, военачальника побитого, политика осмеянного, судью безсудного? Нет, все это было ему ... не прощено, не забыто, но все это - малилось перед необъятным иным, что он нес в себе, в этом изношенном своем теле, помешанном уме, развращенном сердце, точнее, что нес, что светилось для всего народа около этой непогаснувшей, мучительной, презренной и однако бережно хранимой жизни. Мы на него указываем, и никто не отвергнет, что и псковитяне, и новгородцы, и Филипп Святой, и Курбский именно ради этого невыраженного и чувствуемого света не осмелились для защиты своей поднять руки, даже слишком возвысить голос, но - умерли, пострадали и облили бы презрением, вознегодовали бы против потомков своих, если бы также покорно и безропотно не пострадали, не умерли бы они"(21).

Страницы: 1, 2