Реферат: Крестовый поход детей
Успехи крестоносцев на Востоке в значительной
мере обусловливались отсутствием единства в рядах самих мусульман, борьбой
между мелкими местными правителями. Как только началось сплочение мусульманских
государств, крестоносцы стали терять свои владения: Эдессу уже в 1144 г.
Призванный поправить положение Второй крестовый поход (1147 – 1149 гг.),
вдохновленный Бернаром Клервоским и возглавленный французским королем Людовиком
VII и германским королем Конрадом III, оказался неудачным. В 1187 г. Саладину,
объединившему под своей властью Египет и Сирию, удалось овладеть Иерусалимом,
что послужило причиной Третьего крестового похода (1189 – 1192 гг.), во главе
которого стояли три европейских государя: германский император Фридрих I Барбаросса,
французский король Филипп II Август и английский король Ричард I Львиное Сердце. В
этом походе с небывалой силой проявились растущие англо–французские
противоречия, парализовавшие военный потенциал крестоносцев после гибели
Фридриха и ухода немецких отрядов. Взятая после долгой, двухлетней, осады Акра
стала столицей Иерусалимского королевства. Иерусалим же остался в руках
мусульман. Ричард I, не завершив свой обет, был вынужден покинуть Палестину
(предварительно договорившись с Саладином о разрешении паломникам и купцам в
течение трех лет посещать Иерусалим) после того как Филипп II, внезапно
уехавший в Европу, заключил там союз против него с новым германским императором
Генрихом VI.
В начатом по призыву папы Иннокентия II
Четвертом крестовом походе (1202 – 1204 гг.), пожалуй, впервые отчетливо
проявились как расхождения между мирскими и религиозными устремлениями его
участников, так и рост универсалистских притязаний папского престола в условиях
резкого обострения отношений с Византией. Выступив в поход против мусульман
Египта, крестоносцы, задолжавшие венецианцам за перевозку по морю, вернули свой
долг, завоевав соперничавший с Венецией христианский купеческий город Задар,
сюзереном которого был король Венгрии, а завершили поход штурмом и
разграблением Константинополя, беспощадными расправами с его жителями и
уничтожением многих произведений искусства.
Обоснования такого радикального изменения направленности
похода самими крестоносцами не оставляют сомнения в том, что оно было далеко не
случайным, хотя, возможно, и не предрешенным. Гунтер Пэрисский так объясняет
мотивы участников похода в своей «Истории завоевания Константинополя»: «...Они
знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным
городом, и не думали, что его покорение нашими явилось бы очень уж неугодным
верховному понтифику или даже (самому) Богу. В особенности же к этому побуждали
[крестоносцев] венецианцы, чьим флотом они пользовались для плавания, – [венецианцы
действовали так] отчасти в надежде получить обещанные деньги, до которых народ
этот весьма жаден, отчасти – потому, что город этот, сильный – множеством
кораблей, притязал на главенство и господство во всем этом море... Была,
однако, как мы верим, и другая причина, намного более древняя [по происхождению] и
важная [чем все эти], а именно – совет благости господа, который намеревался
таким образом унизить этот народ, преисполнившийся гордыней из-за своего
богатства, и привести [его] к миру и согласию со святой вселенской церковью.
Казалось соответствующим [предначертаниям божьим], чтобы народ этот, который
нельзя было исправить иным способом, был бы наказан смертью немногих и потерей
мирских благ, коими он владел в изобилии, и чтобы народ пилигримов обогатился
добычей, [взятой] у гордецов, а вся [их] земля перешла бы в наше владение, и
чтобы западная церковь украсилась священными реликвиями, которые присвоили себе
недостойные {греки), и вечно радовались бы им. Особенно важно еще и то, что
этот часто упоминаемый [нами] город, который всегда был вероломен [по
отношению] к пилигримам, поменяв, наконец, соизволением божьим, своих жителей,
пребудет верным и единодушным [единоверным] и сможет оказывать нам тем более
постоянную помощь в одолении варваров, в завоевании Святой земли и овладении
ею, что находится в большой близости к ней…»[11] В письме неизвестного рыцаря,
участника событий, мы находим более лаконичное объяснение: «...[Мы] выполняли дело
Спасителя, [такое], чтобы восточная церковь, столицей коей был Константинополь,
с императором и всею своею империей) признала бы себя дочерью своего главы – римского
первосвященника и преданно повиновалась бы ему во всем с надлежащим смирением...»[12]
После захвата половины Византийской империи
планы дальнейшего похода на Восток и «освобождения Гроба Господня» были
отставлены. На завоеванной территории крестоносцы основали так называемую
Латинскую империю (в отличие от «Греческой» – Византийской), которая просуществовала
недолго. В 1261 г. греки снова овладели Константинополем и восстановили
Византийскую империю, правда, последней так и не удалось никогда оправиться от
того разгрома, которому подвергли ее «христианские рыцари».
Разруха, усобицы и изнурительные крестовые
походы опустошали европейские города и деревни. Люди не хотели даже думать об
очередной кровавой бойне за "Гроб Господень". Не унималась лишь
папская курия. Папа Иннокентий III непрестанно рассылал своих легатов, чтобы
те воодушевляли массы и баронов на новый поход против неверных. И народы воодушевлялись.
Но лишь на словах. Никто не торопился стяжать воинскую славу и сложить голову
за "второй рай утех" даже ради того, чтобы сразу попасть в первый.
Папа разражался угрозами опалы и отлучения, священники изощрялись в
красноречии, а народ, надрывая глотки в криках одобрения, упрямо не желал
пополнять ряды крестоносного воинства.
Как же все-таки выбить искру и разжечь пожар священной войны в
столь тяжелые для церкви времена? Народ, прежде бывший что порох (тогда еще не
изобретенный), теперь словно мокрый валежник! Что ж, иного народа не
предвидится и надобно искать кресало поискристей
прежнего!
Идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от «неверных»,
не угасала в Европе, несмотря на постигшие крестоносце в неудачи во время
третьего крестового похода.
После захвата рыцарями
Константинополя во время четвертого крестового похода идея освобождения «Гроба
Господня» получила новый импульс: «Божье дело» будет успешным, если оно
окажется в руках тех, кто менее всех погряз в грехах и корысти.
Так, Петр Блуасский, написавший трактат «О необходимости ускорения
иерусалимского похода», порицал в нем рыцарей, превративших крестовый поход в
мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на
провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей
преданностью Богу. Алан Лильский в одной из своих проповедей сокрушаясь о
падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков. «Он не
находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония
(продажность), ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди
горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов – обман, ни у
городской черни, где свило себе гнездо воровство». И – опять тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых
говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех
добродетелей и залогом грядущей победы над «неверными».[13]
На фоне таких проповедей многие люди того времени пришли к
убеждению: если обремененные грехами взрослые люди не могут вернуть Иерусалим,
то невинные дети должны исполнить эту задачу, так как им поможет Бог. И тут, к
радости папы во Франции появился пророк–отрок, начавший проповедовать крестовый
поход.
Глава 1. Юный проповедник
крестового похода детей – Стефан из Клуа.
В 1200 г. (а может, в следующем) неподалеку
от Орлеана в деревушке Клуа (а может, в другом месте) родился крестьянский
мальчик по имени Стефан (а может, Этьенн). Это слишком похоже на зачин сказки,
но это только воспроизведение небрежности тогдашних хронистов и разнобой в их
рассказах о детском крестовом походе. Впрочем, сказочный зачин вполне уместен
для рассказа о сказочной судьбе.[14] Вот о чем рассказывают
хроники.
Как все крестьянские дети, Стефан с малых лет
помогал родителям – пас скот. От сверстников он отличался только чуть большей
набожностью: Стефан чаще других бывал в церкви, горше других плакал от
переполнявших его чувств во время литургий и крестных ходов. Сызмала его потрясал
апрельский "ход черных крестов" – торжественная процессия в день святого
Марка, участники которой несли обвитые черной холстиной кресты. В этот день
возносили молитвы за воинов, полегших в святой земле, за мучимых в мусульманском
рабстве. И мальчик воспламенялся вместе с толпой, яростно клявшей неверных.
Не раз сеченная спина не
позволяла глазам Стефана отвлекаться от стада. Зато мысленно он постоянно
находился за морем, в святой земле.
В один из теплых майских дней 1212 г. он
повстречался с монахом–пилигримом, идущим из
Палестины
и попросившим подаяния.
Монах принял поданый кусок хлеба и стал
рассказывать о заморских чудесах и подвигах. Стефан зачарованно слушал. Вдруг
монах прервал свой рассказ, а потом неожиданно, что он Иисус Христос.
Все дальнейшее было как во сне (или же сном
мальчика была эта встреча). Монах–Христос велел мальчику стать во главе
небывалого крестового похода – детского, ибо "от уст младенцев исходит
сила на врага". Нет нужды ни в мечах, ни в доспехах – для покорения
мусульман, будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах.
Затем онемевший Стефан принял из рук монаха свиток – письмо к королю Франции.
После чего монах быстро ушел прочь (растворился в воздухе?).
Стефан не мог более оставаться пастухом.
Всевышний призвал его на подвиг. Запыхавшись, мальчик примчался домой и
десятки раз пересказывал случившееся с ним родителям и соседям, которые тщетно
вглядывались (ибо были неграмотными) в слова загадочного свитка. Ни насмешки,
ни подзатыльники не охладили рвения Стефана. Назавтра он собрал котомку, взял
посох и направился в Сен–Дени – в аббатство
святого Дениса, патрона Франции. Мальчик верно рассудил, что собирать
добровольцев для детского похода надо в месте наибольшего стечения паломников.
И вот – раннее утро. Щуплый мальчик с
котомкой и посохом на пустынной дороге. "Снежный ком" покатился.
Мальчика еще можно остановить, удержать, связать и бросить "остыть"
в подвал. Но ведь никто не предвидел трагического будущего.
Один из хронистов
свидетельствует "по совести и по истине", что Стефан был "рано возмужавшим
негодяем и гнездилищем всех пороков". Но эти строки были написаны спустя
тридцать лет после печального финала безумной затеи, когда задним числом стали
искать козла отпущения. Ведь имей Стефан дурную репутацию в Клуа, мнимый
Христос не выбрал бы его на роль святого. Вряд ли стоит называть Стефана и
юродивым, как это делают советские исследователи. Он мог быть просто экзальтированным
доверчивым мальчиком, сметливым и речистым.[15]
По пути Стефан задерживался в городах и
деревеньках, где своими речами собирал десятки и сотни людей. От многочисленных
повторов он перестал робеть и путаться в словах. В Сен–Дени пришел уже опытный маленький
оратор. Аббатство, расположенное в девяти километрах от Парижа, притягивало
многотысячные толпы паломников. Стефана там приняли отлично: святость места
располагала к ожиданию чуда – и вот оно: ребенок–златоуст. Пастушонок бойко
пересказывал все, что слышал от пилигримов, ловко вышибал слезу у толп,
которые и пришли–то за тем, чтобы умиляться и плакать! "Спаси, господи,
страждующих в плену!" Стефан указывал на мощи святого Дениса, хранимые
среди злата и драгоценных каменьев, чтимые толпами христиан. А затем вопрошал:
такова ли судьба гроба самого господа, вседневно оскверняемого неверными? И
выхватывал из-за пазухи свиток, и толпы гудели, когда отрок с горящими глазами
потрясал перед ними непреложным велением Христа, обращенным к королю. Стефан
вспоминал о множестве чудес и знамений, поданных ему господом. Например,
накануне появления монаха–Христа стадо забрело в пшеницу. Стефан погнался с
хворостиной за коровами – а те вдруг пали перед ним на колени! "Не так ли
и нехристи падут пред нами!"
Стефан проповедовал перед
взрослыми. Но в толпе были сотни детей, которых тогда частенько брали с собой
старшие, направляясь к святым местам.
Через неделю чудесный отрок
вошел в моду, выстояв в острой конкуренции со взрослыми краснобаями и
юродивыми. К тому же Стефан исцелял хромых и слепых, являл и иные знаки святости.
С горячей верой слушали нового чудотворца
дети. Он взывал к их тайным мечтам: о ратных подвигах, о путешествиях, о
славе, о служении господу, о свободе от родительской опеки. А как это льстило
честолюбию подростков! Ведь господь избрал своим орудием не грешных и алчных
взрослых, а их – детей!
Паломники расходились по городам и весям
Франции. Взрослые очень скоро забыли о Стефане. Зато дети взахлеб рассказывали
всюду о ровеснике – чудотворце и ораторе, поражая воображение соседских детей и
давая друг другу страшные клятвы помочь Стефану. И вот уже игры в рыцарей и
оруженосцев заброшены, французские ребятишки
начали опасную игру в христово воинство. Дети
Бретани, Нормандии и Аквитании, Оверни и Гаскони, пока
взрослые всех этих областей ссорились и воевали друг с другом, стали
объединяться вокруг идеи, выше и чище которой не
было в XIII в.
Хроники умалчивают, был ли Стефан для папы
счастливой находкой, или кто-то из прелатов, а может, и сам понтифик заранее запланировали явление мальчика–святого. Принадлежала ли сутана, мелькнувшая
в видении Стефана, никем не уполномоченному монаху–фанатику или переодетому
посланцу Иннокентия III – теперь уже не дознаться. Да
и неважно, где возникла идея детского крестоносного
движения – в недрах папской курии или в ребячьих головах. Папа ухватился за нее
железной хваткой.[16]
Теперь все служило добрым
предзнаменованием для детского похода: плодовитость лягушек, столкновения
собачьих стай, даже начинающаяся засуха. То там, то здесь появлялись
"пророки" двенадцати, десяти и даже восьми лет от роду. Все они
твердили, что посланы Стефаном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все
эти пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса...
Детвора формировала отряды и маршировала по
окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия,
поющего гимны и псалмы, находился свой пророк, за ним несли орифламму – копию
стяга святого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи,
размахивали курящимися кадильницами.
А какое это было заманчивое зрелище для детей
знати, которые наблюдали торжественный ход сверстников из своих замков и
домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или старший
брат. Кто-то из них погиб. И вот – возможность отомстить неверным,
стяжать славу, продолжить дело старшего поколения. И дети из знатных семей с
энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями
Христа и Приснодевы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были
подчиняться худородному сверстнику–пророку.
В движение включилось немало и девочек,
которые тоже мечтали о святой земле, подвигах и свободе от родительской власти.
Вожаки не гнали "девчонок" – хотелось собрать армию побольше. Многие
девочки ради безопасности и для удобства движений переодевались мальчиками.
Как только Стефан (еще не истек май!) объявил
местом сбора Вандом, туда стали сходиться сотни и тысячи подростков. С ними
были немногочисленные взрослые: монахи и священники, идущие, по выражению
преподобного Грея, "всласть пограбить или вдосталь намолиться",
городская и деревенская беднота, присоединившаяся к детям "не для Иисуса,
а ради хлеба куса"; а всего больше – воры, шулера, разный преступный
сброд, который надеялся поживиться за счет знатных детей, хорошо снаряженных в
дорогу. Многие взрослые искренне верили в успех похода без оружия и надеялись,
что им достанется богатая добыча. Были с детьми и старцы, впавшие во второе
детство. Сотни продажных женщин вились вокруг отпрысков знатных семей. Так что
отряды получались на диво пестрые. И в прежних крестовых походах участвовали
дети, старики, орды магдалин и всяческие подонки. Но раньше они были лишь
довеском, а ядро христова воинства составляли искусные в ратном деле бароны и
рыцари. Теперь вместо плечистых мужей в латах и кольчугах ядро воинства составляли
безоружные дети.
Но куда же смотрели власти и, главное,
родители?
Все ждали, что дети
«перебесятся» и успокоятся.
Король Филипп II Август, неутомимый
собиратель французских земель, коварный и дальновидный политик, поначалу
одобрил инициативу детей. Филипп хотел иметь папу на своей стороне в войне с
английским королем и был не прочь угодить Иннокентию III и организовать
крестовый поход, да только власти его на то не хватало. Как вдруг – эта затея
детей, шум, энтузиазм. Разумеется, все это должно зажечь сердца баронов и
рыцарей праведным гневом против неверных!
Однако взрослые не потеряли голову. А
детская "возня" стала угрожать спокойствию государства. Ребята
бросают дома, бегут в Вандом, и в самом деле собираются двинуться к морю! Но с
другой стороны, папа отмалчивается, легаты агитируют за поход... Осторожный
Филипп II опасался прогневать понтифика, но все же обратился к ученым недавно
созданного Парижского университета. Те ответили твердо: необходимо немедленно
остановить детей! Если надо – силой, ибо их поход вдохновлен сатаной!
Ответственность была за остановку похода снята с него, и король издал эдикт,
повелевающий детям немедля выбросить из головы глупости и разойтись по домам.[17]
Однако королевский эдикт не произвел
впечатления на детей. У ребячьих сердец был владыка могущественнее короля. Дело
зашло слишком далеко – окриком его уже не остановить. Лишь малодушные вернулисьдомой.
Пэры и бароны не рискнули применить насилие: простой люд сочувствовал этой
затее детей и поднялся бы на их защиту. Без бунтов не обошлось бы. Ведь народу
только что внушали, что божья воля позволит детям без оружия и кровопролития
обратить мусульман в христиан и, таким образом, освободить из рук неверных
"Гроб Господень".
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
|