Курсовая работа: Итог подчинения - социальная и экономическая реорганизация деревни

Возможно ли было существование колхозов без постоянного государственного принуждения? Если да, то наверняка только при проведении совершенно другой политики, которая гарантировала бы колхозникам материальный стимул к работе в колхозе путем твердого заработка и тем самым доход от одного только участия в работе колхоза. Но этого партийное руководство, очевидно, не хотело. Сталин даже планировал после Второй мировой войны роспуск совхозов и их преобразование в колхозы, поскольку производственная форма совхозов была для государства "слишком дорогой" [14]. Действительно, совхозы терпели большие убытки, поскольку занятым здесь наемным рабочим платили постоянную месячную зарплату. Форму предприятия, которая могла поддерживаться только благодаря постоянному принуждению, нельзя считать стабильной. В области сельского хозяйства сталинизм тем самым не достиг ничего долговременного. Любое изменение центральной политики должно было снова поставить под вопрос производственную форму колхозов. Такое положение сложилось после смерти Сталина в 1953 г. В середине 1950-х годов при сильном стремлении к частной инициативе и уменьшении налогового бремени, лежавшего на приусадебных хозяйствах, вопрос об их существовании снова был открыт, и можно было предположить изменение направления с переходом к аграрной структуре, которая вернулась бы к крестьянину-единоличнику.

3. Функции террора

Почему сталинизм в такой сильной мере опирался на массовый террор по отношению к населению? В действительности фаза, когда террор применялся длительное время, ограничивается 1927-28 -1953 гг. Аресты функционеров в области торговли весной 1927 г. были первыми предвестниками, за которыми последовали массовые аресты, чтобы повлиять на заготовки зерна с начала 1928 г. [15]. Непосредственно после смерти Сталина массовый террор прекратился, и наметившейся в начале 1950-х гг. волны арестов евреев не произошло. Действительно ли, как предполагает Гетти [16] на основе партийных документов, в особенности о большой чистке, речь шла в первую очередь о том, что во всем и каждом видели угрозу? Может ли, таким образом, террор проистекать из слабости режима, не существующей в действительности, но ощущаемой партийными вождями? Взгляд на сельское хозяйство, которое, несомненно, находилось в центре многих волн террора, предполагает другой ответ. От крестьян в определенные периоды исходила не только воображаемая, но реальная угроза дальнейшему существованию большевистского господства. В этом отношении в дальнейшем следует задать вопрос, когда применялся террор против сельского населения. Если удастся показать, что в периоды реальной угрозы режим применял иные средства, чем террор, то напрашивается вывод, что его следует интерпретировать как признак силы, а не слабости системы. Партийное руководство в начале принудительной коллективизации в конце 1929 г. сначала делало ставку на применение террора. Крестьян нужно было запугать так, чтобы они "добровольно" согласились на вступление в колхоз. Сообщения, поступавшие осенью 1929 г., свидетельствуют, что крестьяне оказывали мало сопротивления этим принудительным мероприятиям. Поступки, вызванные отчаянием, такие как убийство активистов и поджоги, служили для государства скорее предлогом, чтобы еще более сурово действовать по отношению к сопротивлявшимся и усилить страх остальных крестьян перед репрессиями [17]. Но когда возникшие в деревне бригады по коллективизации начали обобществлять все крестьянские средства производства, включая корову и мелкий скот, ситуация стала опасной для большевиков. В это время женский протест, так называемый бабий бунт, который возникал уже раньше при отдельных мероприятиях, таких, как снятие церковных колоколов, начал перерастать из локальных акций в массовый протест, быстро охватывавший целые регионы. Женщины протестовали против того, что у них отбирали корову, необходимую для выживания семьи. Режим был бессилен по отношению к женщинам.

В феврале 1930 г. целые области вышли из-под контроля. Так как режим опасался солидаризации регулярных частей армии, состоявшей преимущественно из крестьянских сыновей, с протестовавшими крестьянками, для подавления беспорядков могли применяться только специальные подразделения. В этой ситуации реальной угрозы режим не принял решения о дальнейшем усилении террора, что практиковалось незадолго до этого с введением "ликвидации кулачества как класса", а пошел на уступки. С речью Сталина "Головокружение от успехов" кампания по коллективизации была приостановлена. "Перегибы" по отношению к крестьянам были сурово осуждены. Имели место даже отдельные показательные процессы против активистов, посланных партией. Опубликованный в это время примерный устав предусматривал, что у колхозников остается корова и немного мелкого скота. "Отступление" имело непосредственный успех: бабьи бунты пошли на убыль, но наверняка Сталин не рассчитывал, что уступки, необходимые для сохранения власти, будут иметь следствием массовый выход из колхозов [18]. Хотя благодаря уступкам до осени 1930 г. положение на селе стабилизировалось, затем последовал возврат к мерам террора, на которых снова основывались изъятие сельскохозяйственной продукции из деревни, так же, как и продолжение политики коллективизации. Для достижения общих целей террор оказался действенным средством господства, поскольку готовность крестьян к сопротивлению в значительной мере была сломлена из-за постоянной смены государственной политики по отношению к ним. Вредные последствия чрезмерного изъятия зерна из сельского хозяйства к осени 1932 г. снова ухудшили ситуацию на селе так, что это стало опасно для сохранения власти. Правда, режим был уверен, что голод 1932/33 гг. в областях традиционного избытка зерна и вызванная им массовая смерть людей не поставят вопрос о власти. Террор против умиравших от голода крестьян и колхозников усилился немыслимым образом и в конце концов затронул колхозы даже больше, чем крестьян-единолични-ков[19]. Если в официальной кампании вина за катастрофическое недовыполнение планов заготовок возлагалась на крестьянских "саботажников" и тем самым был найден предлог для жестокой расправы с ними, то проведенные одновременно мероприятия по корректировке аграрной политики показывают, что на средний срок ситуация оценивалась как угрожающая власти. Это касалось как внешнего влияния, так и прогнозов дальнейшего развития производства. Признание того, что форсированная индустриализация и коллективизация привели к голоду, могло нанести урон большевикам в глазах мировой общественности. Поэтому было принято решение просто оспаривать существование голода. Это табу было снято только в 1988 г. Стало ясно, что после следующего неурожая голода не избегнут и города, и индустриализация из-за недостатка продуктов питания выльется в массовую гибель людей. Поэтому ответом на голод был не террор, а компромисс с крестьянами в форме уже описанной колхозной системы. Только после преодоления непосредственной угрозы в последующем террор против колхозников, руководства колхозов и единоличников при проведении политики заготовок и налоговой политики снова стал важным средством господства.

Следующая фаза, в которой исходила угроза - теперь не от развития производства, а от самих колхозников -наступила тоже после нападения немцев на Советский Союз. Она, очевидно, оценивалась так серьезно, что не решились делать ставку только на террор. Намеренно пущенные, или, по крайней мере, не опровергнутые слухи о роспуске колхозов и либерализации после окончания войны должны были дополнительно мобилизовать население колхозов на поддержку режима. Террор против крестьян был средством укрепления господства только тогда, когда режим не видел для себя реальной угрозы.

Террор может рассматриваться также как соблазнительно простое средство господства. Так можно было объявить "актом саботажа" все нежелательные действия и бороться с ними. Террор предотвращал желание задать вопрос о собственных причинах трудностей и непокорства. Постановка вопроса о недостатках системы благодаря террору почти систематически исключалась. Но пока эти недостатки существовали, постоянно воспроизводилась и потребность в терроре. Табуизация вопроса о недостатках системы вела к тому, что в самоописании системы можно констатировать удивительно высокую степень лживости. Постоянное воспроизводство этой лжи привело к тому, что, очевидно, некоторые партийные руководители считали ее реальностью. Важнейшими моментами "лжи", раскрытыми при Хрущеве, были "добровольность вступления и членства в колхозах", "благосостояние" жизни на селе, а также тезис о "решении зерновой проблемы".

По утверждению режима, колхозники добровольно вступали в колхозы и добровольно работали в них. Но об этом в подавляющем числе случаев не могло быть и речи. Поэтому террор приучал крестьян "добровольно" делать то, что они не хотели.

Утверждение о "благосостоянии" колхозников препятствовало тому, чтобы задаться вопросом о реальных условиях их жизни, хотя регулярная оценка бюджета семьи документировала картину катастрофической действительности. Правда, в середине 1930-х годов в советской прессе можно встретить много фотографий оборванных и голодающих крестьян, но под ними стоит подпись: "капитализм". Аналогично решение зерновой проблемы. В 1933 г. основополагающим образом изменили составление статистики о сборе урожая. Вместо собранного урожая по приказу сверху был придуман "биологический урожай". Он учитывал количество зерна на корню без учета потерь при уборке, которые составляли около трети урожая. При "биологическом" определении урожая значительной части зарегистрированного урожая не существовало вообще, и тем самым его нельзя было раздать в качестве натуральной премии. Зерно можно было распределять только в том случае, если норма перевыполнялась более чем на 30%. Поэтому колхозники, которые напряженно работали и увеличили сбор урожая, должны были чувствовать себя обманутыми, как и работницы ферм, получавшие нежизнеспособных поросят в помете [20].

4. Вклад сельского хозяйства в индустриализацию и снабжение продовольствием

Большевики всегда стремились к прямому контролю над аграрным производством с исключением рыночных отношений. Коллективизация должна была способствовать тому, чтобы наконец реализовать это представление. После того как произвольное распоряжение излишками аграрной продукции оказалось непригодным для того, чтобы стабилизировать аграрное производство, колхозная система гарантировала государству почти неограниченный доступ к продукции колхозов. Государственные посевные планы, которые составлялись ежегодно и имели характер законов, во всех деталях предписывали аграрным предприятиям и колхозникам, как они должны использовать свои площади и какие культуры выращивать. Затем на основе этих планов рассчитывались объемы обязательных поставок. Правда, разрешалось возделывать больше площади, но ни в коем случае не меньше. Недовыполнение посевных планов расценивалось как преступление против государства, но ни в коем случае не освобождало от обязательных поставок с невозделанных площадей. Аграрную продукцию, которую требовало государство, оно получало якобы в форме натурального плана, при этом ему не надо было расходовать на это значительных финансовых средств. Цены на продукцию, установленные для обязательных поставок, имели скорее символический характер и после сильной инфляции в начале 1930-х годов были значительно ниже реальных производственных расходов. Эта система гарантировала государству очень высокую долю продукции по сравнению с новой экономической политикой; она составляла для технических культур почти 100 %, для зерна (включая натуральную оплату МТС) примерно 40-50% [21]. Правда, это значение для зерна можно считать высоким, только если учитывать урожайность на гектар. При Сталине с советских полей еще снимался урожай, едва ли превышавший количество посеянного зерна больше, чем в четыре раза, что соответствовало урожайности, которая регистрировалась в Европе в раннее новое время перед началом индустриализации. Колхозная система консервировала отсталость; это нужно рассматривать как главную причину того, что количество зерна, имевшееся в распоряжении государства, даже не удовлетворяло полностью внутреннюю потребность (ср. ниже), хотя в абсолютных цифрах оно было в два-три раза больше объема зерна, заготовлявшегося государством в середине 1920-х годов. Но при этом следует учитывать, что в то время немалая часть населения снабжала себя зерном через местные рынки. Рост объема зерна, заготовленного государством, кажется менее впечатляющим и в том случае, если учитывать перемещение населения из села в города и резкое сокращение поголовья лошадей. Из-за сокращения продуктов переработки потребность в зерновых продуктах на душу населения для достаточного питания также была выше.

Тем самым отчетливо проявлялись недостатки колхозной системы. Она не давала аграрным предприятиям стимула к расширению производства по сравнению с государственными обязательствами и этим неизбежно консервировала низкие значения производства. Правда, колхозная система была в состоянии обеспечить государству сравнительно высокую долю продукции растениеводства. Но поскольку она одновременно препятствовала росту урожайности, в абсолютных цифрах государство получало в руки только жалкое количество аграрной продукции. Расширению животноводства препятствовало также то, что государство оставляло колхозам слишком мало зерна на корм скоту. Можно предположить, что связь между недостаточной оплатой аграрной продукции и стагнацией производства была неизвестна государственному и партийному аппарату. Но об этом не могло быть и речи, как показывает пример с производством хлопка. После прекращения импорта в начале 1930-х годов текстильная промышленность полностью зависела от внутреннего производства хлопка, так что приоритетным был рост производства в Средней Азии. Поскольку колхозы, перешедшие на производство хлопка, зависели от подвоза продовольствия, который часто не удавался, несмотря на гарантию государства, а цены на хлопок из-за инфляции упали ниже производственных затрат, производство хлопка стагнировало, при том, что посевные площади расширялись. В 1935 г. государство приняло решение действовать. Так, с этого момента оно в полном объеме несло расходы на оросительные проекты, а также готово было создать материальный стимул для колхозников, работающих в колхозах, производящих хлопок. Цены на хлопок были значительно подняты, это были единственные закупочные цены, покрывавшие производственные расходы. Только в хлопководческих колхозах колхозники получали высокую денежную оплату за свой труд, так что они могли снабжать себя продуктами, покупая их на местных рынках. Это мероприятие немедленно привело к успеху. За короткое время производство хлопка увеличилось вдвое [22]. В связи с этим встает вопрос, почему цены на другую аграрную продукцию не были подняты таким же образом с целью расширения производства. Судя по тому, что известно сегодня из источников, таких соображений не было вообще. Очевидно, для партийного руководства рост производства остальной аграрной продукции был менее важен, чем заинтересованность в получении аграрной продукции от колхозников практически бесплатно. Миллионная масса крестьян считалась дешевым поставщиком аграрной продукции, поскольку - благодаря приусадебным участкам - государство не должно было заботиться об их выживании. Аргументы социального характера при Сталине с 1932 г. не играли роли [23].

Кроме аграрной продукции государство ожидало от сельского хозяйства вклада в индустриализацию в форме перекачки рабочей силы. Во время принудительной коллективизации многие жители деревни буквально спасались бегством; между 1930 и 1932 г. в города устремилось почти 10 млн. человек. Но с кризисом индустриализации и начавшимся бегством из областей, где был голод, бесконтрольному переселению в конце 1932 г. был поставлен заслон введением внутренних паспортов. Колхозники не получили паспортов и тем самым - как раньше крепостные были привязаны к своему клочку земли - были привязаны к своему колхозу. Правда, путем "организованного набора" деревню должно было покидать столько рабочей силы, сколько требовалось в промышленности. Но на практике система функционировала плохо, и полностью устранить рынок в отношении фактора труда не удалось. Для колхозников предлагаемые формы занятости были не слишком привлекательными, поскольку речь шла о сезонных работах, часто в очень тяжелых условиях (лесо- и торфозаготовки и т.д.). Кроме того, колхозное руководство рассматривало всех, кто хотел работать в другом месте, как "дезертиров" и пыталось препятствовать тому, чтобы они покидали колхоз, даже если речь шла о приеме на работу на государственные промышленные предприятия. В сельском хозяйстве происходило сокращение возможностей занятости. Уничтожение половины продуктивных животных, резкое сокращение поголовья лошадей и значительные препятствия дополнительной ремесленной работе крестьян в течение года привели к резкому сокращению потребности в рабочей силе. Лишь сезонно достигался максимум занятости в растениеводстве. В целом избыток сельской рабочей силы, вероятно, был не меньше, чем в середине 1920-х годов и составлял несколько миллионов человек трудоспособного возраста. В конечном итоге решающим эффектом колхозной системы было то, что она препятствовала мобильности рабочей силы.

В отличие от того, что сообщают современные источники, главной проблемой колхозников следует считать недостаток возможностей прибыльной занятости. Обычный колхозник, занятый в растениеводстве, мог быть счастлив, если находил работу в колхозе 150 дней в году [23]. Если колхозы тем не менее жаловались на недостаток рабочей силы, то причинами этого следует считать, с одной стороны, недостаточный стимул к труду, а с другой - создание в принципе излишних руководящих, контрольных и административных постов, из-за которых в особенности мужчины наиболее трудоспособного возраста полностью исключались из участия в полевых работах.

Часто утверждается, что колхозная система обеспечила снабжение населения продовольствием во время Второй мировой войны. Но это верно только относительно. Продукции колхозов на неоккупированных территориях едва хватало, чтобы снабжать армию и некоторые категории привилегированных рабочих. Настоящее объяснение того, что при очень скудных нормах на продовольствие, за исключением трудовых лагерей и окруженных городов, таких как Ленинград, не было массовых смертей среди гражданского населения, заключается именно в том, что война вынудила почти все советское население к частичному или полному самообеспечению незерновыми продуктами, и тем самым вызванное войной кризисное состояние уже за восемь лет до начала войны стало нормальным состоянием. После резкой нехватки продуктов питания в начале 1930-х годов в 1933 г. партия должна была действовать, чтобы избежать массовых смертей. Почти каждая семья вынуждена была сама снабжать себя продуктами питания. Все живущие на селе рабочие и служащие и дополнительно миллионы семей городских рабочих получили небольшие участки земли, которые могли и должны были использоваться на огороды для выращивания картофеля и овощей, а также для содержания мелкого скота. Государство брало на себя обязательство только снабжать эти категории населения хлебом. Промышленные рабочие, как правило, получали и другие продукты, но не в размере потребности. С 1933 г. сельскохозяйственных излишков на экспорт от колхозов, в отличие от прежних мелких крестьянских хозяйств, не ожидалось. Едва ли провал коллективизации можно документировать нагляднее. Городские рабочие и служащие производили не только картофель и капусту. Включая живущих на селе рабочих и служащих, в конце 1930-х годов около 10 млн. семей, не занятых в сельском хозяйстве, имели свои участки. Рабочие и служащие в начале 1941 г. держали около 400000 лошадей, 3,5 млн. коров, 2,7 млн. свиней и 4,8 млн. овец и коз - за которыми после Второй мировой войны закрепилось название "сталинская коровка" [25]. Значение приусадебных участков в снабжении было еще больше. Колхозники вынуждены были продавать на рынке часть продукции, произведенной ими частным образом на приусадебных участках, поскольку им нужны были деньги для оплаты налогов и сборов государству и для приобретения отдельных производимых промышленностью предметов потребления, таких как соль и сахар; колхоз, как правило, не платил им денег и не покрывал потребность в них. Продажа на рынке продуктов животноводства, отчасти также овощей и т. д., являлась для колхозников важнейшим источником денежных доходов. Население, не занятое в сельском хозяйстве, было вынуждено покупать продукты на рынке, поскольку продуктов, полученных через государственную систему распределения, и собственного производства было недостаточно. Преобладающей частью картофеля и значительной частью мяса и молока, которые получало государство, были принудительные поставки с приусадебных участков колхозников. В 1939 г. обязательства по выращиванию картофеля и тем самым его принудительные поставки государству были распространены также на живущих на селе рабочих и служащих, имевших земельные участки. Кроме того, с этого момента они должны были, как и колхозники, сдавать государству молоко и мясо [26]. Из числа лиц, которым вменялись в обязанность принудительные поставки, исключались только представители интеллигенции и ограниченное число партийных и советских функционеров. Таким образом, после коллективизации снабжение населения продовольствием, если не считать зерна, основывалось преимущественно на собственном производстве на садовых и приусадебных участках. Поэтому при недостаточном снабжении хлебом со стороны государства- как затем во время Второй мировой войны -снабжение населения в значительной мере могло обеспечиваться децентрализованно. Таким образом, результатом сталинской аграрной политики следует считать то, что она значительно усилила стратегическое значение частного производства продовольствия, которое, собственно говоря, предполагалось ликвидировать. Если при этом государство вынудило большую часть населения использовать значительную часть приусадебного или садового участка для выращивания картофеля, то это было вполне рационально. Только так можно было получить сравнительно высокий урожай на небольших площадях. Недостаточная способность колхозов кормить советское население в дальнейшем должна была поставить их существование под вопрос. Даже неустойчивое равновесие, которое было достигнуто в положении со снабжением после учреждения колхозной системы благодаря компромиссу 1932-33 г., партийное руководство еще раз поставило под угрозу в 1939 г. С атаки на колхозников, которые якобы расширили свои приусадебные участки свыше допустимого размера, началось сокращение площади приусадебных участков. Действительно, в некоторых местах колхозники присоединили к своим приусадебным участкам неиспользуемые площади. Но отрезание участков следует объяснить прежде всего изменением постановлений о положении приусадебных участков, поскольку их новые площади часто были значительно ниже регионально допустимых максимальных норм, которые были особенно низкими поблизости от городов, значит, от рынков. Колхозники срубали фруктовые деревья на площадях, предусмотренных для отрезания, но и производство продукции животноводства тоже пострадало от одновременно предпринятого повышения норм сдачи государству. По сравнению с периодом до 1939 г. поголовье скота у колхозников к 1941 г. значительно сократилось [27]и внутреннее снабжение оказалось подорванным. Правда, ухудшение снабжения рабочих в советской статистике было скрыто благодаря присоединению аннексированных территорий. Поэтому официальная статистика показывает рост производства продовольствия, хотя на территории в границах до 1939 г. можно констатировать ощутимый спад [28].

Страницы: 1, 2, 3