Курсовая работа: Биологическая метафора в социологии

Курсовая работа: Биологическая метафора в социологии

И.А. Шмерлина

 Спектр тематических позиций, в которых с той или иной степенью напряженности, сходятся биологический и социологический ракурсы анализа, весьма широк: от наиболее спорной проблемы генетической предопределенности культуры и социальности до более очевидных вопросов биологической подоплеки некоторых поведенческих девиаций.

Книга "Биология как общество, общество как биология: метафоры", изданная С. Маасеном, Е. Мендельсоном и П. Вейнгартом, представляет собой сборник статей, раскрывающих не столько релевантность биологического обоснования социальных феноменов, сколько эпистемологическую роль метафоры (в данном случае биологической) в научном познании. Проблема биологического обоснования социальных феноменов раскрывается лишь в одной статье сборника. Причем автор статьи Р. Воклер смотрит на эту проблему с респектабельным социологическим скепсисом.

В выборе социобиологических метафор просматривается разумная избирательность. В современной литературе активно обсуждаются понятийные аналогии "фило-", "онтогенез" и "социогенез", "генетический код" и "коды культуры", "общество" и "популяция" и т. п. Однако в поле внимания авторов сборника находятся традиционные метафоры, занимающие заслуженное место в истории теоретической социологии. Это "большие" метафоры борьбы, организма и эволюции. Именно они конституируют тематическое пространство сборника, который интересен прежде всего тем, что дает аргументированную ревизию хрестоматийных историко-социологических истин. Новое прочтение Г. Спенсера, предпринятое А. Ла Вергатой и П. Хейлем, заставляет усомниться в социал-дарвинистской "принадлежности", равно как и "биологичности" одного из основателей социологической теории. Социал-дарвинизм при ближайшем рассмотрении рассыпается как искусственная, плохо слепленная историко-идеологическая конструкция (Л. Боулер и П. Вейнгарт), а организмическая модель оказывается непригодной даже для описания биологических феноменов (С. Митчелл).

Тематическое единство сборника проявилось в нескольких сквозных сюжетных линиях, которые проходят через многие разделы, объединяя их в общую проблемную область. К числу таких общих сюжетов относятся история рекурсивных превращений организмической метафоры; эпистемологический статус биологической метафоры и, конечно, рассуждения "о пользе метафоры в научном познании". Рассмотрению метафоры как средства научного познания посвящен раздел "Переоценка метафоры" ("Metaphors Revalued"). Он задает историко-научный контекст обсуждения и открывается статьей Сабины Маасен "Кто боится метафор?". Знакомство с этой статьей полезно прежде всего тем, что она является весьма конструктивным введением в проблематику, представленную сегодня практически необозримой библиографией. "Поток новейших публикаций по проблеме метафоры представляется поистине необъятным, — отмечает С. Маасен. — Действительно, один взгляд на библиографии публикаций о метафоре, составленные Ноппеном и соавторами в 1985 и 1990 гг., позволяет понять, что имеет в виду Ноппен под "метафороманией" интеллектуалов, начавшейся в 1970-е годы. Хотя обе библиографии не являются исчерпывающими, они содержат более 6000 наименований; только рекомендации для начинающих насчитывают более 200 позиций…". Впечатляет также разнообразие дисциплин и сфер, в рамках которых исследуется метафора: лингвистика, семиотика, риторика, литература, философия, психология, социология, история, политические науки, медицина и искусственный интеллект (с. 11)1. В статье C. Маасен, как и в других публикациях сборника, рассмотрение метафор ограничено функциональным ракурсом. Последний, как подчеркивается в редакторском введении, не проясняет терминологические нюансы таких понятий, как "метафора", "аналогия", "модель", "риторика", "система взглядов"; все они используются для обозначения одного и того же феномена: "переноса идей и концептов, то есть "смысловых фрагментов" (pieces of meaning) из одного дискурса в другой" (с. 1). Исследовательские задачи авторов сборника связаны с выявлением функций/дисфункций метафорического рассуждения в сфере науки. Локализованная в этих тематических границах, статья С. Маасен дает содержательный и лаконичный анализ трех основных способов трактовки роли метафоры: семантического, прагматического и конструктивного; при этом автор специально останавливается на проблеме научных инноваций, стимулируемых метафорическим переносом.

Статья Л. Дастона (L. Daston) "Как Природа стала Иным: антропоморфизм и антропоцентризм в ранней натурфилософии Нового времени" посвящена истории эпистемологического разделения природы и человека, что, в конечном счете, и обусловило появление социобиологической метафоры. "Метафоры требуют существования пропасти, через которую необходимо навести мосты, — пишет Л. Дастон. — Именно потому, что мы убеждены в зиянии пропасти между природным и человеческим, мы так часто называем (одобрительно или осуждающе) пространство, где сходятся биологические и социальные науки, "метафорическим"" (с. 37). Автор не связывает себя анализом какой-либо конкретной метафоры, но интересуется историческими предпосылками возникновения метафорических отношений между биологией и социологией, эпистемологическими условиями "появления бреши, достаточно широкой, чтобы создать потенциал для метафорических "разрядов". Каким образом природное стало столь отличным от человеческого? Как и почему антропоморфизм — концептуальная привычка видеть не-человеческое в человеческих терминах — поставлен наукой под подозрение?" (c. 37). Л. Дастон обосновывает два взаимосвязанных тезиса. Первый заключается в том, что антиантропоморфизм современного толка принципиальным образом отличается от антиантропоморфизма, введенного механистической философией природы XVII века: "…основания, исходя из которых такие мыслители, как Блез Паскаль и Роберт Бойль, атаковали научный антропоморфизм, не только отличаются от наших сегодняшних обоснований подобной позиции, но и сами позиции… несовместимы. Мы являемся анти-антропоморфистами, потому что мы антиантропоцентристы; они же были антиантропоморфистами вследствие их про-антропоцентризма" (c. 39).

Второй тезис Л. Дастона состоит в том, что запрет на антропоморфическое описание природы, введенный механицистами Нового времени, не только не вел к секуляризации науки, но, напротив, означал решительное внедрение иудейско-христианской теологии в натурфилософию. "Хотя механицисты XVII века атаковали Аристотеля и его последователей за антропоморфизацию природы, — пишет Л. Дастон, — их истинной целью была одушевленная… природа натуралистов Возрождения, … сузив круг активности до Бога, людей и ангелов, они ввели… антропоцентризм, совершенно чуждый Аристотелю... Стремясь избавить натуральную философию от одного вида антропоморфизма, они… ввели еще больший антропоморфизм в концепцию Бога как механика…" (c. 45, 53).

Публикация Л. Дастона, выполненная в традиционном историко-философском жанре, завершается нетривиальным выводом, созвучным методологическим исканиям современной биологии. Ярким проявлением антропоцентрической установки во взглядах на природу как на "иное", является, согласно Л. Дастону, представление о природе как о монолитной целостности, в то время как в действительности она есть бесконечное разнообразие форм и уровней жизни. "Природа была… и остается по сей день слишком монолитной… Только с непоколебимо антропоцентрической перспективы "природа" выступает как единый, интегрированный организм (entity),.. сам языковой узус, который позволяет нам осуществить ценз вселенной в одном коротком слове "природа", покоится, по крайней мере частично, на глубоко укорененном антропоцентризме" (с. 53).

Любопытно сопоставить это мнение философа с методологической рефлексией современной биологии, одной из серьезных проблем которой считается "упорное стремление к целостному теоретическому объяснению биологической реальности, исходящее, на первый взгляд, из очевидной идеи единства биологической жизни" [1, с. 100]. Между тем, исследователи все больше убеждаются в невозможности выстроить целостный теоретический образ природы и приходят к признанию разных типов и уровней биологической реальности, имеющих свои собственные законы и не сводимых друг к другу. Биологи и философ Л. Дастон говорят о разных вещах. Однако и всеобъемлющая биологическая теория, искусственно сближающая разнокачественные уровни биологической реальности, и концепт Природы "в единственном числе", игнорирующий немыслимое разнообразие вселенной, суть способы рефлексии. Можно предположить, что в основе этих способов лежит одна мировоззренческая установка, истоки которой уходят в антропоцентрический холизм.

Статья Р. Фолка "Манифестируемое2 и научное", дает конкретные примеры позитивной и дезориентирующей функций метафоры на примерах ранней истории генетики. Эпиграфом к статье служит любопытное замечание Вильгельма Иоганнсена. "Биология, — пишет знаменитый генетик, — очевидным образом заимствовала термин "наследственность (heredity and inheritance) из повседневного языка, в котором значение этого слова есть "трансмиссия" денег и вещей, прав и обязанностей, или даже идей и знания, от одной персоны к другой или некоторым "преемникам" (heirs) и "наследникам" (inheritors)" (с. 57). Первый из примеров Р. Фолка связан с историей осмысления объектов дарвиновского естественного отбора, концептуально (но не фактически) завершенной в 1909 г., после введения терминов "фенотип" и "генотип" В. Иоганнсеном. Другой сюжет связан с возникновением наглядного образа хромосомы, предложенного Морганом и его студентами, который не сразу получил признание в научном сообществе. "В обоих случаях, — пишет Р. Фолк, — манифестируемый образ создает систему координат, внутри которой развивается научный образ, однако в конечном счете он ограничивает независимое развитие научного образа" (с. 58). Последний пример публикации Р. Фолка иллюстрирует ситуацию, когда обыденные представления формируются под влиянием авторитета научного образа. В данном случае имеется в виду тот авторитет, который генетика предоставила евгенике (с. 58). Общим эпистемологическим фоном этих сюжетов служит идея П. Вейнгарта о трех основных типах метафорического трансфера между научным и обыденным языком, а именно: "1) из обыденного языка в научный язык; 2) из научного языка в научный язык, и 3) из научного языка в обыденный язык" (с. 127). Последний путь смыслового обмена чреват, по мнению П. Вейнгарта, всевозможными аберрациями, превращая метафоры из средства раскрепощения интеллекта в своего рода "вирусы ума" (с. 129).

Предпринятый Р. Фолком первый экскурс в историю генетики представляют собой вариации на тему первого трансфера и демонстрируют разнообразие познавательных функций интуитивного образа, созданного воображением "человека с улицы". "Передача физических и поведенческих черт от родителей к их отпрыскам замечена еще в древние времена, по аналогии с сотворенными человеком традициями или правилами наследования имущества", — замечает Фолк. — В основе биологической теории наследственности первоначально лежал именно манифестируемый образ материального наследования… В 1866 г. Грегор Мендель опубликовал работу, которая могла бы послужить основанием для различения передачи "качеств"3 от наследования факторов, которые обеспечивают потенциал этих качеств. Однако эта возможность освобождения научного образа наследования от манифестируемого образа не была оценена ни менделевскими современниками, ни "переоткрывателями" Менделя на рубеже XIX и XX веков. Манифестируемый образ наследственности направлял наблюдения не только в начале XX столетия, когда была основана современная генетика; в определенной степени его длинная тень продолжает влиять на научный образ вплоть до наших дней. Ученые, включая генетиков, никогда не оставляли концепции наследования черт. Хотя гордиев узел черт и наследственности был разрублен Иогансенном и Морганом в 1910 г., даже теперь является общей практикой говорить о "наследственных чертах"…" (с. 59-60). "Тиски" манифестируемого образа никогда не разжимались вокруг научного образа, — заключает Фолк. — Понятие "генетической черты" не исчезло из генетического дискурса, оно преследует генетиков современности точно так же, как дезориентирует "человека с улицы" (с. 64).

Второй пример Р. Фолка, в отличие от первого, служит иллюстрацией той креативной силы, которую может нести в себе наглядный образ, постижимый на уровне обыденных аналогий. 10 сентября 1911 г. Г. Морган представил на рассмотрение в журнал "Science" короткую заметку, где предложил описание хромосомы. В этом описании он открыто принял манифестируемый физикалистский образ хромосом как веревок или связок бусинок генов (с. 64). Г. Морган осознавал ограниченную дедуктивную силу повседневной метафоры, которая представляла хромосомы как пары полужестких нитей, удерживаемых скручивающими силами. Однако и он, и его студенты видели в этой метафоре мощный образ, который поддерживал их исследовательские программы в течение последующих тридцати лет (с. 65). Впоследствии, с развитием молекулярной биологии, категории механического притяжения и разъединения были заменены понятиями химических связей и ферментативных реакций, но это нисколько не умаляет эвристической ценности первоначальной наглядно-образной модели хромосомы (с. 70).

Своебразная мораль этих историй формулируется Р. Фолком как конфликт "между неизбежным (inevitable) и недосягаемым (unattainable). "Неизбежное" он понимает как неизбежность взаимозависимости между манифестируемым и научным образом; "недосягаемое" видит в идеале "независимого, объективного научного образа" (с. 59). "Научный образ в течение столетий базировался на манифестируемом образе обыденного человека, — пишет Р. Фолк. — Из него он извлекал свои концептуальные рамки, интуиции и метафоры. Манифестируемый образ всегда был источником его моделей. Со своей стороны, научный образ постоянно модифицировал манифестируемый образ. Они всегда были связаны отношением неизбежной взаимозависимости. Однако эта неизбежная взаимозависимость никогда не принималась… мыслящим человеком. Хотя научный образ черпает свои ключи в манифестируемом, он должен возвыситься над ним и стать независимым от него… Геометрия Эвклида была сконструирована непосредственно на манифестируемом образе, неэвклидова геометрия была создана только после того, как научный образ освободился от манифестируемого. Наука о наследственности начала с манифестируемого образа наследования, но она смогла развиваться независимо только после того, как освободилась от манифестируемого образа наследования черт…" (с. 74-75). Логический позитивизм, по мнению Р. Фолка, был последней попыткой достигнуть недосягаемого — науки, свободной от повседневных интуиций и манифестаций. Разочарование в этом наивном "святом" образе науки — цена заблуждений радикальной евгеники.

Первый раздел сборника завершает дидактическая статья Р. Воклера, в которой он преподносит социобиологам уроки, почерпнутые из теоретической антропологии Просвещения. Статья называется "Животные и разум: cоциобиология, язык и изучение высших обезьян в эпоху Просвещения" и увязывает умозрительные, подчас поразительно точные замечания Ж.-Ж. Руссо о повадках высших обезьян, современные исследования языковых способностей человекообразных приматов ("language-training experiments") и философские рассуждения о демаркационной границе между человеком и его ближайшими предками. Метафора как таковая не является предметом рассмотрения. Она подразумевается в общем контексте рассмотрения лингвистических способностей, которые отделяют человека от природы. В более узком смысле метафора упоминается Р. Воклером в связи с похвальным отсутствием антропоморфных аналогий в языке Просвещения. Великие мыслители этой эпохи, пишет Р. Воклер, "понимали метафору как знак специфически человеческой оригинальности и критерий разделения, который принципиально разводит человека и обезьяну. Не решаясь приписывать человеческие цели другим животным, они показали осторожность в использовании межвидового трансфера метафор, что достойно подражания и сегодня" (с. 98). Р. Воклер полагает, что "…концептуальные проблемы, поставленные естествоиспытателями и философами Просвещения, в значительной степени те же, что и проблемы, лежащие в основе современной социобиологии и исследований способности обезьян к усвоению языка. Но способы, которыми они пытались решить эти проблемы, не находят повторения у современных экспериментаторов" (с. 85). Итогом невнимательного отношения к работам предшественников является, по мнению Р. Воклера, концептуальная слабость современных исследований, которые размывают границу между человеком и природой. Мыслители Просвещения обладали недостаточным количеством достоверной информации о жизни, поведении и даже внешнем облике высших обезьян, однако, по мнению Р. Воклера, они "хорошо представляли себе цели научного исследования" (с. 85).

Три "большие" метафоры связывают пространство биологического и социального дискурса. Это метафоры организма, борьбы за существование и эволюции. Разделы "Борьба", "Эволюция" и "Организм", "Экономикс" дают конкретное представление о бытовании этих метафор в социальном, общественно-политическом и экономическом дискурсах. Идеи и идеологемы, обретающие свою судьбу в метафорическом взаимообмене между разными сферами жизни, воспроизводятся в определенном культурно-историческом контексте. Образные выражения и ключевые слова, воплощающие эти идеи, приобретают наддисциплинарный статус духовных универсалий эпохи. Вероятно, именно так и следует рассматривать ключевые "биологические" метафоры социологического дискурса. Такой подход позволяет эксплицировать исторические судьбы той или иной метафоры, ее рекурсивных превращений, модификаций, мультиплицирования. Идеи органической целостности, эволюционного становления и конкурентной борьбы являлись (и в значительной степени являются до сих пор) универсальными идейными конструктами, мировоззренческими формами, в которых развивается человеческая мысль с античных времен. Поэтому было бы слишком наивным связывать влияние биологических метафор на социальный дискурс с пагубным биологическим редукционизмом. "Современная теория клетки и организма, — пишет П. Хейль, — в значительной степени была инспирирована использованием экономических и политических моделей. Фактически, в этом находит выражение традиция понимания обществ в терминах человеческого тела, предшествующая какому-либо точному знанию об организме… Более того, "организмическую метафору" лучше было бы понять как биологическую версию более общей картины, используемой для описания единого целого, состоящего из частей… Эта картина принадлежала, по сути, к стандартным понятиям социальной философии, экономики, биологии и социологии…" Организмическая метафора циркулировала между дисциплинами. Она "представляется своего рода хамелеоном. Иногда она становится "экономической метафорой разделения труда", иногда "метафорой общества", а иногда — "биологическим понятием"" (с. 179-180). Именно в системе координат, соотнесенной с духовной атмосферой времени, могут быть поняты не только идеологические "извращения" эволюционных идей дарвинизма, но и сам дарвинизм.

Страницы: 1, 2, 3, 4