Сочинение: Конспект критических материалов. Русская литература 2-й четверти XIX века
Сочинение: Конспект критических материалов. Русская литература 2-й четверти XIX века
(2 курс 4 семестр)
Пушкин о романе Лажечникова
(письмо к Л. 3 ноября 1835)
<…> Позвольте, милостивый
государь, поблагодарить вас теперь за прекрасные романы, которые мы все прочли
с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном
отношении "Ледяной дом" и выше "Последнего новика", но
истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело
Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия
остается поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не
забудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами
поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и
благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лицо мученика. Его
донесение академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования
на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать. Он имел несчастие быть
немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его
времени и в нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты.
<…>
Белинский о Бестужеве-Марлинском
<…> Марлинский был …
зачинщиком русской, народной, повести. <…> Между множеством натяжек, в
его сочинениях есть красоты истинные, неподдельные; но кому приятно заниматься
химическим анализом, вместо того, чтобы наслаждаться поэтическим синтезом. М. –
это не реальная поэзия – ибо в его произведениях нет истины жизни, нет
действительности, такой, какая она есть: в них все придумано, все рассчитано…
как это бывает при делании машин. Словом – это внутренность театра, в которой
искусственное освещение борется с дневным светом и побеждается им. Это не идеальная
поэзия – ибо нет в них глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма, а если и
есть всего этого понемногу, то напряженное и преувеличенное насильственным
усилением, которое не бывает следствием глубокого, страдательного чувства.
(Пристрастие к "блесткам" и "цветистой фразеологии" – остротам
и метафорическому стилю – сам М. объяснил не только характером своего
дарования, но и "жанровыми" особенностями произведения: "…это в
моей природе: я невольно говорю фигурами, сравнениями… Иное дело - повесть,
иное – роман…Краткость первой, не давая место развернуться описаниям, завязке и
страстям, должна вцепляться в память остротами… ") <…> Русские персонажи
повестей г. Марлинского говорят и действуют, как немецкие рыцари; их язык
риторический, вроде монологов классической трагедии, и посмотрите, с этой
стороны, на «Бориса Годунова» Пушкина— то ли это?.. Но, несмотря на все это,
повести г. Марлинского, не прибавивши ничего к сумме русской поэзии, доставили
много пользы русской литературе, были для нее большим шагом вперед. <...>
В повестях г. Марлинского была новейшая европейская манера и характер; везде
был виден ум, образованность, встречались отдельные прекрасные мысли,
поражавшие и своею новостию и своею истиною; прибавьте к этому его слог,
оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии — и вы не будете
более удивляться его чрезвычайному успеху. <...>
Борьба В. Г.
Белинского против имевших широкую популярность романтических произведений
А. Марлинского, начатая критиком в «Литературных мечтаниях» и продолженная в статье «О русской повести и
повестях г. Гоголя» имела громадное значение для разработки новой эстетики и утверждения
пушкинско-гоголевского направления, принципов реализма и народности в русской
литературе. Белинский обрушился не только на пристрастие Марлинского к эффектам,
сюжетным натяжкам, неестественности описаний. Прежде всего критика не
удовлетворяло отсутствие типических характеров, подменённых абстрактными
страстями: «Все герои повестей сбиты на одну колодку и отличаются от друг друга
только именами». Эти мысли были развиты в статье «О русской повети…», где
критик указывает на определённое историческое значение повестей М.
Белинский о Кольцове
<...>К числу «гениальных
талантов» принадлежит и талант Кольцова. <...> Кроме песен, созданных
самим народом и потому называющихся «народными», до Кольцова у нас не было
художественных народных песен, хотя многие русские поэты и пробовали свои силы
в этом роде, а Мерзляков и Дельвиг даже приобрели себе большую известность
своими русскими песнями, за которыми публика охотно утвердила титул «народных».
<...> _Кольцов родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народа
в полном значении этого слова. Быт, среди которого он воспитался и вырос, был
тот же крестьянский быт. Кольцов вырос среди степей и мужиков. Он не для фразы,
не для красного словца, не воображением, не мечтою, а душою, сердцем, кровью
любил русскую природу и все хорошее и прекрасное, что живет в натуре русского
селянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его
горестях, радостях и наслаждениях. Он носил в себе все элементы, русского духа,
в особенности — страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено
предаваться и печали и веселию и вместо того, чтобы падать под бременем самого
отчаяния <...> Нельзя было теснее слить своей жизни с жизнию народа, как
это само собою сделалось у Кольцова. <...> Кольцов знал и любил
крестьянский быт так, как он есть на самом деле, не украшая и не поэтизируя
его...Поэзию этого быта нашел он в самом этом быте, а не в риторике, не в
пиитике, не в мечте, даже не в фантазии своей, которая давала ему только образы
для выражения уже данного ему действительностию содержания. И потому в его
песни смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые
онучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии.
<...> Истинная оригинальность в изобретении, а следовательно, и в форме,
возможна только при верности поэта действительности и истине, чем Кольцов
обладал в высшей степени. <...> С этой стороны, его песни смело можно
равнять с баснями Крылова. Даже русские песни, созданные народом, не могут
равняться с песнями Кольцова в богатстве языка и образов, чисто русских.
<...> Кольцов... никогда не проговаривается против народности ни в
чувстве, ни в выражении. Чувство его всегда глубоко, сильно, мощно и никогда не
впадает в сентиментальность, даже и там, где оно становится нежным и
трогательным. В выражении он также верен русскому духу.
Со времени выхода
первого сборника стихотворений А. В. Кольцова (1835) его творчество стало
объектом ожесточенной общественно-литературной борьбы. В. Г. Белинский уже в
первой статье о Кольцове, представлявшей собой рецензию на сборник его
стихотворений, зорко подметил реалистические и демократические черты
самобытного дарования поэта, противопоставив его позицию жизни
«бенедиктовщине» и псевдонародности. Статья вызвала озлобленные выпады «Северной
пчелы» против Белинского и Кольцова, которая издевательски писала о «хлопотах о бессмертии
скромного продавца баранов», слагавшего «на досуге изрядные песенки» (1846, №
165).
В. Г. Белинский. О русской повести и
повестях г. Гоголя («Арабески»
и «Миргород»)
<…> Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют —
простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и
комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния.
Причина всех этих качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь - поэт,
поэт жизни действительной. <...> Не заставляет ли каждая повесть вас
говорить: «Как все это просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как
оригинально и ново!» Не удивляетесь ли вы и тому, почему вам самим не пришла в
голову та же самая идея, почему вы сами не могли выдумать этих же самых лиц,
так знакомых вам, и окружить их этими самыми обстоятельствами, так наскучившими
вам в жизни действительной и так занимательными, очаровательными в поэтическом
представлении? Не знакомитесь ли вы с каждым персонажем его повести так
коротко, как будто вы его давно знали, долго жили с ним вместе? <...> Эта
простота_ вымысла, эта нагота действия, эта скудость драматизма, самая эта
мелочность и обыкновенность описываемых автором происшествий — суть верные,
необманчивые признаки творчества; это поэзия реальная, поэзия жизни
действительной, жизни, коротко знакомой нам. <…> Что такое почти каждая
из его повестей? Смешная комедия, которая начинается глупостями, продолжается
глупостями и оканчивается слезами и которая, наконец, называется жизнию.
Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины!.. <…> Совершенная
истина жизни в повестях г. Гоголя тесно соединяется с простотою вымысла. Он не
льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в
ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия.
В том и другом случае он верен жизни до последней степени. Она у него настоящий
портрет, в котором все схвачено с удивительным сходством, начиная от
экспрессии оригинала до веснушек лица его. <...> Повести г. Гоголя
народны в высочайшей степени. <…> Один из самых отличительных признаков
творческой оригинальности или, лучше сказать, самого творчества состоит в
типизме, если можно так выразиться, который есть гербовая печать автора. У
истинного таланта каждое лицо — тип, и каждый тип, для читателя, есть знакомый
незнакомец. <...>
_ Комизм или гумор г. Гоголя имеет свой, особенный характер: это гумор
чисто русский, гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы
прикидывается простачком. Гоголь очень мило прикидывается; и хотя надо быть
слишком глупым, чтобы не понять его иронии, но эта ирония чрезвычайно как идет
к нему. Впрочем, это только манера, и истинный-то гумор г. Гоголя все-таки
состоит в Верном взгляде на жизнь и, прибавлю еще, нимало не зависит от
карикатурности представляемой им жизни. Он всегда одинаков, никогда не изменяет
себе, даже и в таком случае, когда увлекается поэзиею описываемого им
предмета. Беспристрастие его идол.
<...> Причина _этого комизма, этой карикатурности изображений
заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные
стороны, но в верности жизни. <...> Г-н Гоголь сделался известным своими
«Вечерами на хуторе». Все, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь
простолюдинов обольстительного, все, что народ.может иметь оригинального,
типического, все это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах
г. Гоголя. Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная,
как поцелуй любви... <...> «Арабески» и «Миргород» носят на себе все
признаки зреющего таланта. В них меньше этого упоения, этого лирического
разгула, но больше глубины и верности в изображении жизни. <...> «Тарас
Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше
время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и
прототип!.. Если говорят, что в «Илиаде» отражается вся жизнь греческая в ее
героический период, то разве одни пиитики и риторики прошлого века запретят
сказать то же самое и о «Тарасе Бульбе» в отношении к Малороссии XVI века?..
<...> И какая кисть, широкая, размашистая, резкая, быстрая! Какие краски,
яркие и ослепительные!.. <...>
Гоголь владеет талантом необыкновенным, сильным и высоким. По крайней
мере, в настоящее время он является главою литературы, главою
поэтов<...> Я забыл еще об одном достоинстве его произведений; это
лиризм, которым проникнуты его описания .таких предметов, которыми он
увлекается. <...>
И пусть г. Гоголь описывает то, что велит ему описывать его вдохновение,
и пусть страшится описывать то, что велят ему описывать или его воля, или гг.
критики (имеется в виду статья С. П. Шевырева о
«Миргороде»).
Уже в «Литературных
мечтаниях» В. Г. Белинский отнес Н. В. Гоголя к «числу необыкновенных талантов», а
«Вечера на хуторе близ Диканьки» похвалил за их «остроумие, веселость, поэзию и народность».
В статье
«О русской повести…» Белинский, разрабатывая важнейшие вопросы эстетики реализма,
охарактеризовал Гоголя как гениального писателя, главу новой литературной школы,
раскрыл особенности его творческого метода и стиля, своеобразие его «гумора». Выводы эти критик
обосновывает не только теоретически, но и в плане историко-литературном,
широко анализируя эволюцию русской прозы в связи с развитием общественной
жизни. В его истолковании острый
обличительный характер гоголевской сатиры — закономерный ответ на запросы общества. Так во многом совпали
оценки творчества Гоголя Пушкиным и
Белинским. Против статьи Белинского
резко выступил Л. Ф. Воейков (под псевдонимом
А. Кораблинский) в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1835, № 83, 84, 86).
В. Г. Белинский. Герой нашего времени
<...> Мы должны требовать от
искусства, чтобы оно показывало нам действительность, как она есть, ибо,
какова бы она ни была,
эта действительность, она больше скажет нам, больше научит нас, чем все выдумки и поучения
моралистов...Наш век
гнушается лицемерством. Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает свои кровавые
раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он знает, что действительное страдание
лучше мнимой радости. Для
него польза и нравственность только в одной истине, а истина — в сущем, т. е. в том, что есть.
Потому и искусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности.
<...>
Он (Печорин) много
перечувствовал, много любил
и по опыту знает, как непродолжительны все чувства, все привязанности; он много думал о
жизни, и знает, как ненадежны
все заключения и выводы для тех, кто прямо и смело смотрит на истину, не тешит и не обманывает себя
убеждениями, которым уже сам не верит... Дух
его созрел для новых чувств и новых
дум, сердце требует новой привязанности: действительность — вот
сущность и характер всего этого нового. Судьба
еще не дает ему новых опытов, и, презирая старые, он все-таки по ним же судит о жизни. Отсюда это безверие в
действительность чувства и мысли, это
охлаждение к жизни, в которой ему
видится то оптический обман, то бессмысленное мелькание китайских теней... Это переходное состояние духа,
в котором для человека все старое
разрушено, а нового еще нет, и в котором человек – есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем. Тут-то возникает
в нем то, что на простом языке
называется и «хандрою», и
«сомнением», и другими словами, далеко не выражающими сущности явления,
и что на языке философском называется рефлексиею.
<...> В состоянии рефлексии человек распадается на два человека, из
которых один живет, а другой наблюдает за ним и судит о нем. Тут нет полноты ни
в каком чувстве, ни в какой мысли, ни
в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие,
тотчас какой-то скрытый в нем самом
враг уже подсматривает зародыш, анализирует его, исследует, верна ли, истинна
ли эта мысль, какая их цель, к чему
они ведут,— и благоуханный цвет
чувства блекнет, не распустившись
Вы говорите, что в Печорине нем нет
веры. Но ведь это то же
самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота. Разве Печорин рад своему безверию? Вы говорите, что он эгоист? Но разве он не презирает и
не ненавидит себя за это? Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть
взрыхлит ее страдание и оросит
благодатный дождь, — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви... Этому
человеку стало больно и грустно,
что его все не любят, — и кто же эти «все»? — Пустые, ничтожные люди, которые не могут
простить ему его превосходства над ними. <…>
Мы и не думаем оправдывать его в поступках, ни выставлять его образцом и высоким
идеалом чистейшей нравственности: мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека и что идеалы
нравственности существуют в одних
классических трагедиях и морально-сентиментальных романах прошлого века. В
идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но все это
выкупается его богатою натурою. <...>
Печорин Лермонтова - это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою
и Печорою. Иногда в самом имени, которое истинный
поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, хотя, может быть, и не видимая самим поэтом... Со
стороны художественного выполнения нечего и сравнивать Онегина с Печориным. Но
как выше Онегин Печорина в художественном
отношении, так Печорин выше Онегина по идее. Впрочем, это преимущество принадлежит нашему времени, а не
Лермонтову. Что такое Онегин?
<...> Он является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому все
наскучило. Не таков Печорин. Этот человек не равнодушно, не
апатически несет свое страдание:
бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в
своих заблуждениях. В нем неумолчно
раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их
разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не
только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает
небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения.
«Герой нашего времени» - это грустная дума о нашем времени. Но со стороны формы
изображение Печорина не совсем художественно.
Однако причина этого не в недостатке таланта автора, а в том, что он не в силах был отделиться от него и
объектировать его. Мы убеждены, что
никто не может видеть в словах наших желание выставить роман г. Лермонтова автобиографиею. Субъективное изображение
лица не есть автобиография: Шиллер не был разбойником, хотя в Карле Мооре и выразил свой идеал человека.
<...>
Чтобы изобразить верно данный характер
(Печ.), надо совершенно отделиться от него,
стать выше его, смотреть на него как на нечто оконченное. Печорин скрывается от
нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и является нам в начале романа. Оттого и самый роман, поражая удивительным единством ощущения, нисколько
не поражает единством мысли и оставляет нас без всякой перспективы,
которая невольно возникает в фантазии
читателя по прочтении художественного произведения и в которую невольно
погружается очарованный взор его. Единство ощущения, а не идеи, связывает и весь
роман. В «Онегине» все части органически сочленены, ибо в избранной рамке романа своего Пушкин исчерпал всю свою идею, и
потому в нем, ни одной части нельзя
ни изменить, ни заменить. «Герой нашего времени» представляет собою несколько рамок, вложенных в одну большую раму, которая состоит в названии романа и
единстве героя. Части этого романа
расположены сообразно с внутреннею необходимостью;
но как они суть только отдельные случаи из жизни хотя и одного и того же человека, то и могли б быть заменены другими.
Основная мысль автора дает им единство, и общность их впечатления поразительна, не говоря уже о том, что «Бэла»,
«Максим Максимыч» и «Тамань», отдельно взятые, суть в высшей степени
художественные произведения. «Княжна Мери»,
и как отдельно взятая повесть, менее всех других художественна. Из лиц
один Грушницкий есть истинно художественное
создание. Драгунский капитан бесподобен, хотя и является в тени, как лицо меньшей важности. Но всех
слабее обрисованы лица женские,
потому что на них-то особенно отразилась субъективность взгляда автора. <...> Однако при всем этом недостатке художественности, вся повесть насквозь проникнута поэзиею, исполнена высочайшего
интереса. Каждое слово в ней так
глубоко знаменательно, самые парадоксы так
поучительны, каждое положение так интересно, так живо обрисовано! Слог
повести — то блеск молнии, то удар меча, то рассыпающийся по бархату жемчуг! Основная идея так близка сердцу всякого, кто мыслит и чувствует, что всякий из таких,
как бы ни противоположно было его
положение положениям, в ней представленным,
увидит в ней исповедь собственного сердца. <...>
Страницы: 1, 2
|
|