Реферат: Изображение русского национального характера в произведениях Н.С. Лескова и И.А. Гончарова
Таких мастеров,
как баснословный левша теперь, разумеется, уже нет в Туле; машины сравняли
неравенство талантов и дарований. Благоприятствуя возвышению заработка, машины
не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру,
вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд.
Важное место в
произведении Лескова занимает образ донского казака Платова. Следует также
отметить, что фигура храброго атамана присутствует в русском устном народном
творчестве, а именно в исторических песнях, что уже отмечали исследователи, но
в них он предстаёт просто лихим казаком, образ которого лишён монументальности,
характерной для былинных богатырей.
В лесковской же
повести образ Платова, как он выглядит в сознании рассказчика, соотнесён не с
соответствующим героем исторических песен, а с образами персонажей именно
героического эпоса. И в этой связи Платов оказывается носителем ещё ряда
образных характеристик и сюжетных функций, связанных с образами былинных
богатырей, только сами эти функции выглядят в рассказе лесковского оружейника
как бы несколько "обытовлёнными" и в силу этого — непреднамеренно со
стороны рассказчика — сниженными: ведь это именно современный эпос. К числу
таких образных характеристик, сопровождающих былинных богатырей, следует
отнести изображение необыкновенной скорости их передвижения.
Тема патриотизма,
верности своему является лейтмотивом образа Платова в «Левше», возникая
буквально в самом начале произведения: "Когда император Александр Павлович
окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных
государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою
ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все
его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нём был
донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему
хозяйству, всё государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь
чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов
сейчас скажет: так и так, и у нас дома своё не хуже есть, — и чем-нибудь
отведёт. Любопытно, что антиподом Платова в этом отношении становится сам
император Александр, причём антитеза эта принимает в рассказе старого
оружейника парадоксальный облик: так, Александр при осмотре кунсткамер
оставляет без внимания английское "Мортимерово ружьё", поскольку, как
сказано, "у него такие в Царском Селе есть", зато восхищается
"пистолей" "неизвестного, неподражаемого мастера", выдернутой
из-за пояса у разбойничьего атамана английским адмиралом:
"Государь
взглянул на пистолю и наглядеться не может.
Взахался ужасно.
— Ах, ах, ах, —
говорит, — как это так... как это даже можно так тонко сделать! — И к Платову
по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня был хотя один такой
мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера
сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на эти
слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда
ружейную отвёртку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не
обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся.
Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская
надпись: «Иван Москвин во граде Туле»".
К слову заметим,
что эта "канделабрийская пистоля", сделанная Иваном Москвиным,
выглядит родной сестрой "турецкого кинжала", изготовленного мастером
Савелием Сибиряковым, который Ноздрёв показывает Чичикову. И далее этот
патриотический мотив, сопровождающий образ Платова, достигнет апогея как раз в
связи со стальной блохой. По дороге в Россию Платов убеждал Александра,
уверенного, что "англичанам нет равных в искусстве", в том, "что
и наши на что взглянут — всё могут сделать, но только им полезного ученья
нет".
Политичного
Александра сменяет на престоле патриотический Николай, который, подобно
Платову, "в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу
уступать не любил". Именно это обстоятельство и становится завязкой всей
сюжетной линии, связанной непосредственно с левшой. Вспомним, что мифический
оружейник, рассказывающий эту историю, "очень чествовал государя Николая
Павловича". События рассказа приближаются к событию рассказывания, не
теряя своей эпической сути, и в повествование входит ещё один эпический герой,
тот, чьим условным именем названо произведение. И дело не в вымышленности этого
персонажа, а в том, что и он наделён образными атрибутами былинного богатыря.
При этом левше отданы более важные по сравнению с Платовым функции эпических
героев.
Характерно, что
тема патриотизма осложнена здесь попытками англичан переманить к себе тульского
мастера. Это можно увидеть в девятнадцатой главе «Левши», когда левша, несмотря
ни на какие мытарства, стремится довести до сведения государя главное открытие,
сделанное им в Англии. Примечательно, что рассказчик завершает повествование о
мытарствах Левши и исключительной силе его патриотизма выразительным
заключением:
"Но только
когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что у него затылок о
парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
— Скажите
государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не
чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою
верностью левша перекрестился и помер".
Сюжетным аналогом
мотива испытания патриотизма героя в былине является в «Левше» эпизод
соблазнения героя англичанами и уговоров остаться в Англии, на которые левша
отвечает столь же решительным отказом, как и Илья Муромец, храня патриотическое
чувство:
"А англичане
сказывают ему:
— Оставайтесь у
нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер
выйдет.
Но на это левша
не согласился.
— У меня, —
говорит, — дома родители есть. Англичане назвались, чтобы его родителям деньги
посылать, но левша не взял.
— Мы, — говорит,
— к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница —
старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве
очень скучно будет, потому что я ещё в холостом звании".
Любопытно, что
образу левши сообщен и мотив обильного питья, причём первоначально он
передаётся ему именно от Платова, который снабжает левшу перед отбытием в
Англию "водкой-кисляркой" . из собственных запасов и напутствует
словами: "Не пей мало, не пей много, а пей средственно".
Следовательно, в этой "богатырской доблести" левша тягаться с
Платовым не может и обречён на неуспех в состязании с английским
"полшкипером". Но зато у него преимущество в главных доблестях:
патриотизме, храбрости, верности. Николай называет Платова "мужественным
стариком", туляки, успокаивая Платова и прося довериться им, предлагают
ему гулять "себе по Дону" и заживлять "раны, которые приял за
отечество". Но в определённый момент храбрость и мужество оставляют
Платова, а именно, когда он прибывает в Петербург с подкованной блохой, не зная
ещё, что сделали туляки: "Платов боялся к государю на глаза показаться,
потому что Николай Павлович был ужасно какой замечательный и памятный — ничего
не забывал. Платов знал, что он непременно его о блохе спросит. И вот он хоть
никакого в свете неприятеля не пугался, а тут струсил: вошёл во дворец со
шкатулочкою да потихонечку её в зале за печкой и поставил".
Дискредитированным таким образом оказывается и патриотическое чувство Платова,
проявлявшееся главным образом в его вере в превосходство всего нашего перед
иностранным, так как он усомнился в том, что туляки превзошли англичан в своём
искусстве, причём, что чрезвычайно важно, дискредитированным не для
рассказчика, а в глазах читателей. Для рассказчика Платов остаётся объектом
восхищения. Вот эта смысловая двойственность, эта, по определению Д.С.
Лихачева, "ложная этическая оценка" и послужила главной причиной
недоразумений в отношении критики к произведению Лескова. Критики-современники
не почувствовали "точку зрения автора" и приняли за неё точку зрения
рассказчика, и вслед за этим посыпались резкие отзывы по поводу изображенного в
произведении русского народа.
Но, по словам
самого автора, под «тульским мастером» действительно подразумевается русский
народ. Однако в произведении левша сметлив, переимчив, даже искусен, но «он
расчёт силы не знает, потому что в науках не зашёлся и вместо четырёх правил
сложения из арифметики всё бредёт ещё по псалтырю да по полусоннику. Он видит,
как в Англии тому, кто трудится, — все абсолютные обстоятельства в жизни лучше
открыты, но сам всё-таки стремится к родине и всё хочет два слова сказать
государю о том, что не так делается, как надо, но это левше не удаётся, потому
что его на парат роняют». В этом всё дело.
Художественная
задача, которую решал писатель, представляла собой исследование того же
феномена, который привлекал и Толстого в «Войне и мире» и что он сам
сформулировал в одном из черновых набросков предисловия к роману: "Кто не
испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и недоверия при
чтении патриотических сочинений о 12-м годе. Ежели причина нашего торжества
была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, тот
характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений".
Итак, "сущность характера русского народа" — вот истинный предмет
художественного исследования Лескова, причём проявляется эта сущность в «Левше»
не непосредственно, но в своей "эпической" реакции на события далёкой
и близкой истории. Стоит, наверное, заметить, что даже временные рамки обоих
произведений близки: у Лескова 12-й год — фактически отправная точка, начало
повествования, у Толстого — кульминация; у Толстого 50-е годы — гипотетический
финал, у Лескова — подлинный. Так у двух разных художников обнаруживается общность
подхода к изучению исторической судьбы России и сходство художественных
интересов.
Пути-дороги "Очарованного
странника"
По яркости и
этической широте повествования "Очарованный странник" относится к
лучшим повестям Лескова.
Рассматривая
повесть в контексте предшествовавших ей произведений, нетрудно найти в них те
зерна, из которых и прорастают художественные идеи "Очарованного
странника".
"...Тяжело
ему ношу, сонную дрему весть, когда в нем одна тысяча жизней горит", - говорит
в романе-хронике Лескова "Соборяне" протопоп Савелий Туберозов о
своем друге, богатыре Ахилле Десницыне, как бы по недоразумению носящему
дьяконскую рясу. Возможности, заложенные в натуре Ахилла, безграничны.
Но победить
"сонную дрему", избавиться от ее пут и прожить отпущенную природой
"тысячу жизней" удается уже "очарованному страннику" Ивану
Северьянычу Флягину. Внешнее и внутреннее сходство этих героев очевидно: Флягин
- это Ахилла, отправившийся из замкнутого мирка старгородской жизни в
бескрайний и нескончаемый путь.
В новой повести
жизнь героя представляет собой цепь приключений, столь разнообразных, что
каждое из них, являясь эпизодом одной жизни, в то же время может составить
целую жизнь. Форейтор графа К., беглый крепостной, нянька грудного ребенка,
татарский пленник, конэсер у князя-ремонтера, солдат, георгиевский кавалер - офицер
в отставке, "справщик" в адресном столе, актер в балагане, и,
наконец, инок в монастыре - и все это на протяжении одной жизни, еще не
завершившейся.
Само имя у героя
оказывается непостоянным: "Голован" - прозвище в детстве и юности;
"Иван" - так зовут его татары; под чужим именем Петра Сердюкова
служит он на Кавказе. И, наконец, ставши иноком зовется "отец
Измаил", тем не менее всегда оставаясь самим собой - русским человеком
Иваном Северьянычем Флягиным.
Создавая этот
образ, Н.С.Лесков не забудет ничего - ни детской непосредственности Ахиллы, ни
своеобразного "артистизма" и узкого "патриотизма"
"воительницы", понадобятся ему и "выходы" (закон) Никиты
Рачейского. Но к концу повествования незаметно слабеет впечатление от
неприглядного облика героя и читатель видит поднимающуюся во весь рост
гигантскую фигуру, благородного в поступках и бесстрашного перед лицом смерти.
Впервые у писателя личность так многогранна, так свободна, так отпущена на свою
волю.
Безгранично
рассматривается художественное пространство повести, и мотив дороги,
возникающий в "Соборянах" и "Запечатленном ангеле":
становится теперь ведущим. Корела, Орловщина, Подмосковье, Карачев, Николаев,
Пенза, Астрахань, Каспий, Курск, Кавказ, Петербург. Соловецкие острова - такова
"география" повести, определившаяся путями-дорогами Ивана Северьяныча
Флягина. В самом странничестве лесковского героя есть глубочайший смысл; именно
на дорогах жизни вступает "очарованный странник" в контакт с другими
людьми, нечаянные эти встречи ставят героя перед проблемами, о самом
существовании которых он прежде и не подозревал.
В обрамлении к
рассказу Флягина возникает ситуация, знакомая по "Запечатленному
ангелу" ситуация случайного объединения людей (ситуация, которая станет
господствующей в "Очарованном страннике"): "Мы плыли по
Ладожскому озеру от острова Коневца к Валааму и на пути зашли по корабельной
подробности в пристань к Кореле". Героем повести, ее настоящим центром
становится один из пассажиров, неожиданно вступивший в разговор. Иван
Северьяныч Флягин с первого взгляда поражает своей оригинальностью: "Это
был человек огромного роста, со смуглыми открытым лицом и густыми волнистыми
волосами свинцового цвета; так странно отливала его проседь... он был в полном
смысле слова богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский
богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в
поэме графа А.К.Толстого. Казалось, что ему бы не в рясе ходить, а сидеть бы
ему на "чубаром" да ездить в лаптищах по лесу и лениво нюхать, как "смолой
и земляникой пахнет темный бор". Флягина невозможно не заметить на
маленьком пароходе.
История о
сосланном в эти места дьячке, повесившемся от скуки, не вызывает ни у кого из
слушателей ни удивления, ни сострадания, настолько она обычна. Единственное, о
чем сокрушается один из пассажиров, суеверный купец, "что дьячку за
самоубийство на том-то свете будет", так как за самоубийц "даже
молиться никто не может". Новая точка зрения оказывается неожиданной -
богатырь-черноризец утверждает, что есть такой человек, который все их
положения самым легким манером очень просто может поправить". Таким
человеком оказывается " попик-прегорчайший пьяница, которого чуть было не
расстреляли". В рассказе Флягина "запивашка" - попик собирается
наложить на себя руки, чтобы спасти семью. И этот человек оказывается истинным
праведником, угодным богу: "Этакий человек всегда таковым людям, что жизни
боренья не переносят, может быть полезен, ибо он уже от дерзости своего призвания
не отступит и все будет за них создателю докучать и тот должен будет их простить".
За внешним
комизмом рассказа скрывается проблема: кто такие самоубийцы-самоуправцы, самовольно
распоряжающиеся дарованной богом жизнью, или мученики не перенесшие
"борения жизни". Тема самоубийства помогает поставить вопрос о
степени зависимости человеческой личности от неблагоприятных житейских положений.
Не случайно она снова и снова возникает на страницах повести как сигнал общего
неблагообразия, неблагополучия жизни. Трижды на разных этапах своего жизненного
пути рассказчик приходит к мысли покончить с собой. Хочет наложить на себя
руки, переживая странное крушение любви, красавица цыганка Груша. В лесу у
монастыря удавился какой-то "жид". Каждый из этих эпизодов важен не
только сам по себе, но и как частица целого - русской жизни в ее специфически
национальном выражении.
Рассказ об
укрощении коня как будто вовсе не связан с двумя предыдущими, но его финал -
гибель укрощенного коня ("... гордая очень тварь был, поведением смирился,
но характера своего, видно, не мог преодолеть") снова вызывает в памяти
смерть ссыльного дьячка. И здесь и там налицо насилие над свободным от природы
существом. И человек и животное, проявившие непокорство, сломлены и не могут
этого перенести.
Художественная
мысль о необходимости борьбы с жизнью и разных последствиях сопротивления ей не
замыкается в этих трех категориях. Можно обнаружить ее следующее звено в
характеристике диких коней, покупаемых для конного завода. От смирных заводских
лошадей их отличают сильные характеры, "веселая фантазия". Как
обратить это на пользу и потребу жизни, как примирить любовь к воле, и
ненависть ко всякого рода утешениям с потребностями самой жизни, которая
нуждается и в сильных характерах, и в "веселой фантазии"? "Ведь
из степных дикарей которые "все это воспитание и науку вынесут... такая
отборность выходит, что никогда с ними никакой заводской лошади не сравниться
по ездовой добродетели". "Борения жизни" оказываются не только
губительными, но и благотворными. Так читатель подготавливается к восприятию
истории очарованного странника как поисков гармонии между самобытностью
стихийной силой личности и требованиями самой жизни, ее законами.
С рассказа об укрощении
коня начинается собственно повествование об "обширной протекшей
жизненности" Флягина, и этот эпизод не случайно "вынут" из
последовательной цепи событий. Это как бы своеобразный пролог к жизнеописанию
героя, выполняющий, по справедливому замечанию Т.А.Чередниковой, подсказывающую
функцию. Читатель узнает, что иноческий подрясник - не постоянное одеяние
героя. Богатырь-черноризец, подобно фольклорному герою, обладающий талантом
тонкого знатока и ценителя лошадей, посрамляет иностранца, всемирно известного
укротителя. Одновременно с этим по истории с Рареем, рассказанной с добродушной
откровенностью, можно заключить, что герой наивен, иногда даже несколько
комичен. Уже в этом рассказе присутствует элемент фантастики, в которую свято
верит герой. Он свято верит в незыблемую силу предопределения. Это вера выражает
народные представления о судьбе, о доле, изменить которую человек не
властен".
Страницы: 1, 2, 3
|
|