Реферат: Огюст Конт: взгляд из России 
С одной стороны, легко превратить Конта в
провозвестника методологии науки. На этой чудесной метаморфозе зиждется
исторический миф о Конте как основателе научной методологии. Кажется, это общее
место авторами сборника не проблематизируется. К.Х. Делакаров пишет, что Конт
стал апологетом "науки и техники в момент, когда они набирали силу и уже
стали оказывать существенное влияние на жизнь общества" (с. 6). С другой
стороны, если предположить, что контовский позитивизм не имеет никакого
отношения к методологии научного знания, вся картина может предстать в ином
свете. Следует различить методологию науки и миф о научности, сопровождающий
массовые идеологии и эзотерические движения Нового и Новейшего времени.
Позитивистские рецитации относительно научности, наблюдения и опоры на факты не
должны вводить в заблуждение. Во многих высказываниях Конта можно усмотреть
необычайную прозорливость, но и этого недостаточно. Под знаком позитивизма происходило
развертывание влиятельных революционных движений в России второй половины XIX
столетия. "Позитивистское" и нигилистическое неприятие лживых
условностей, требование искренности и непосредственности чувства были
эквивалентны экзистенциальному заданию порыва, разрушавшего социальные и
символические порядки. В рецензируемом сборнике републикована статья Г.Н. Вырубова,
где содержится ясная формулировка максимы контизма: "Научные познания суть
самые могучие орудия отрицания — против них нет никакой защиты; надо,
следовательно, стараться дать их всякому в руки" (с. 297). Когда чувство
возобладало над разумом (необходимая черта любой ереси), именно позитивизму и
материализму — наукам, основанным на "наблюдениях", — было суждено
стать альтернативой косности и консерватизма "начетчиков". Требование
строить науку на проверяемых и наблюдаемых фактах предполагает радикальное
изменение всей языковой картины мира и способа воспроизводства знания. Открытие
"факта" как конечной инстанции, устанавливающей истинность/ложность
суждения, означало не столько обнаружение данной нам в ощущение аутентичной
реальности, с которой нельзя не считаться в силу ее "данности" и
"очевидности", сколько освоение новой эпистемической позиции —
возможности видеть, слышать, чувствовать и говорить от первого лица.
Способность говорить языком научного факта эквивалентна прерогативе истинного
суждения, и этой способностью наделяется фигура научного материалиста.
"Научность" стала новой ценностью, дающей просвещенному человеку
право самостоятельно пользоваться своим умом и судить о вещах на основе
собственных наблюдений и невзирая на светские и духовные авторитеты. Именно
наука должна восстановить единство и стабильность распавшегося мира и тем самым
сыграть роль новой (нетеологической) религии чувства. Таковы основные идеи
контизма, воспринятые образованными слоями российского общества. Позитивистское
движение имело преимущественно антиклерикальный характер и несло на себе
отпечаток самоотверженного подвижничества протестантских революций. На языке
позитивизма и материализма заговорил российский "интеллектуальный
пролетариат", требовавший права на собственное мнение. К.Х. Делакаров
совершенно прав, когда пишет, что Конт, упразднив традиционного бога, вводит
нового бога — тоталитарный научный разум (с. 8). Позитивная социология,
подменяя традиционную религию, сама претендует на "истинную точку зрения
человеческой мудрости". Поэтому научность сводится Контом к наблюдению,
что, собственно говоря, имеет малое отношение к науке. Научность начинается не
там, где вопрос об истинности знания редуцируется к опыту, а там, где знание
становится процедурно воспроизводимым и, следовательно, универсальным.
Априорное обоснование опыта — проблема, детально эксплицированная Кантом, — как
будто не замечается основателем "первого позитивизма". Поэтому,
скорее всего, Конт ставил перед собой задачу, не имеющую отношения к вопросу о
возможностях опыта, и мнение о прямой преемственности контианства и кантианства
представляется сомнительным. В частности, отсутствие в позитивной философии
гносеологической и критической проблематики послужило причиной расхождений с
Контом одного из видных русских позитивистов В.В. Лесевича (с. 98).
Вопрос о рецепции Конта в России требует преодоления
некоторых концептуальных фантомов, возникающих вследствие внешнего сходства
оригинала и его русской копии. Не исключено, что "русский контизм" —
лишь частный случай преобладавшего в России скепсиса, востребовавшего к жизни
"религию Человечества" и скоро открывшего для себя язык построения
коммунистического завтра. Если так, то "русский контизм" являет собой
результат определенной сегментации и тривиализации оригинала, так же, как это
произошло, например, с "русским платонизмом". Аналогичным образом
Б.Н. Чичерин объяснял популярность марксистских идей человеческой глупостью.
Скорее всего, каталог бытовавших в русской публицистике прецедентных текстов
Конта свелся бы к чрезвычайно тривиальному перечню. В.С. Соловьев чутко уловил
будущность основных идей Конта: о женском элементе, о духовном учительстве и
увековечении памяти исторических деятелей. Действительно, эти идеи, в том числе
проблема пола, стояли на пороге, и социальная мысль ждала
"кого-нибудь". В этой связи возникает вопрос об объяснении форм
рецепции и трансмиссии философских идей. Б.М. Шахматов указывает на несколько
видов историко-философских контактов: знакомство и оценка, распространение и
трактовка, применение и развитие (с. 62-63). Он считает, что идеи Конта в
России прошли через все стадии взаимодействия (с. 63). Таким образом, восприятие
идей описывается, по его мнению, тригонометрической метафорой синусоиды, где по
оси абсцисс откладываются количество публикаций, цитируемость, популярность и
т. п., а по оси ординат — "стадии историко-философского
взаимодействия". Знакомство с идеями Конта Б.М. Шахматов датирует 1845
годом, начало их интенсивного распространения и трактовки относит к 1865 году,
начало применения и развития — к 1868 году, ознаменованному оригинальными
работами П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского, М.А. Бакунина, А.И. Стронина, Е.В. Де-Роберти,
В.В. Лесевича. Второй виток спирали начинается в 1874 г. с критики контизма
В.С. Соловьевым и В.В. Лесевичем. Здесь уже формируется традиция отношения к
контизму отечественных мыслителей. Третий виток, приблизительно с середины
1880-х годов, связан с формированием российских позитивистских направлений в
социологии и праве; четвертый (начиная с 1898 года, столетнего юбилея Конта)
знаменует собой период всестороннего изучения и применения его идей; пятый
виток, после длительного перерыва, начался с 1957 году (со столетней годовщины
со дня смерти Конта) — это период марксистской критики и оценки контова
наследия (В.Ф. Асмус, Б.М. Кедров, Ю.Н. Давыдов). Б.М. Шахматов считает, что
последний период слишком затянулся (с. 63). Такова "диаграмма похождений"
идей Конта в России. Кажется, что "диаграмма" основана на довольно
абстрактных соображениях. Во всяком случае, нет убедительных оснований для
различения "витков", а также интенсивного распространения, трактовки,
применения и развития, критики и т. п. Все это формы историко-философской
работы или рецепции контовской (или псевдоконтовской) проблематики в
философской литературе и публицистике. Проблема в том, чтобы оперировать
прозрачными различениями. Здесь нужен, прежде всего, точный библиографический
анализ, помогающий прояснить отличие "распространения и трактовки" от
"применения и развития". Не исключено, что "трактовка"
может следовать за "применением". Однако Б.М. Шахматов категоричен в
своей позиции: он считает, что главными показателями процесса освоения идей
Конта являются не публикации в их количественной и безличной характеристиках и
т. п., а историко-философское событие, "событие конкретное, своеобразное,
содержательное… Основным исследовательским приемом здесь становится анализ, а
распространение этого анализа и на специфику самого историко-философского
исследования процесса взаимодействия идей Конта в России, нарастание
методологической проблематики придают этому подходу историографический
характер" (с. 64). Таким образом, проблема объяснения рецепции идей
обостряется: есть ли в инструментарии исторического исследования такой
"анализ", который позволит указать на "конкретное событие",
значимое для периодизации и понимания происходившего. Такое "событие"
не может быть установлено иначе, чем путем отнесения к ценности. Но ценность
идей Конта в глазах его воодушевленных толкователей и исследователей — не то же
самое, что их ценность для участников исторического процесса. Эту ценность
нужно обнаружить и описать обстоятельства и мотивы поведения участников
события. Скажем, стоит потратить рабочее время для просмотра архивных
протоколов Отделения философии и права АН СССР, а также дирекции Института
философии за 1956-1957 гг., чтобы усомниться в начале очередного витка освоения
идей Конта в связи со столетием со дня его смерти. Можно установить, например,
роль ЮНЕСКО в столь неожиданном для советской философии мероприятии, выяснить,
с чего это вдруг В.Ф. Асмус написал статью на совершенно чуждую ему тему в
одной из самых одиозных газет "Культура и жизнь", где публиковались
указания партии о значимых событиях науки и культуры. Так или иначе,
"диаграмма похождений" идей Конта в России может быть прояснена
только разысканиями материалов, но для этого историко-философское исследование должно
утратить свой философский характер и стать исследованием историческим,
оснащенным детальной источниковедческой экспертизой. В последнем случае многие
"историографические" проблемы перестанут быть проблемами, в том числе
спиралевидный характер ритмики и рисунка "похождений Конта в России".
Б.М. Шахматов глубоко и точно формулирует одну из
наиболее сложных проблем истории идей, когда говорит о трансляции,
"иновещании Конта и Кº на Россию на языке ее аборигенов" (с. 64),
и разделяет трансляцию и взаимодействие идей. Здесь вопрос о внутреннем
состоянии воспринимающей стороны взаимодействия (=России) становится
центральным. Речь идет о положении философии в русском обществе, исторические
условия, рамки и традиции историко-философского процесса (с. 65). Б.М. Шахматов
считает, что появление и распространение контизма совпало с зарождением и
развитием самостоятельной философской жизни в России. "Позитивизм стал
естественным элементом этой самостоятельной философской жизни как раз потому,
что способствовал этой самостоятельности, несмотря на то, что издание в России
и ввоз в нее сочинений Конта были под запретом в совокупности больше века,—
пишет Б.М. Шахматов. — Контизм не только способствовал философскому
самоопределению России, он способствовал выходу отечественной философской мысли
на мировую арену, сделав ее частью международной философской жизни" (с. 56-66).
Эта гипотеза должна быть поставлена под сомнение. Кажется, позитивизм в его
контовской версии нимало не повлиял на философские программы современности. В
ситуации, когда кафедры философии в европейских университетах пустовали, и
образованная молодежь стремилась к естественным наукам, позитивизм был
артефактом, хотя и заметным. Конт (вместе с Бюхнером, Боклем и Спенсером) был
востребованы прежде всего теми, кто резал лягушек и верил опыту. Но по глубине
и систематичности категориального аппарата контизм, конечно, не шел ни в какое
сравнение с классической философской традицией, которая уже была укоренена в
России. Все-таки открытие, что теологические верования и метафизические
абстракции преодолеваются наукой — еще не философия. Точнее говорить о влиянии
контизма (и позитивизма в целом) на русскую общественную мысль и
"практическую философию", в том числе широко распространенные
оккультные, по-своему позитивистские, увлечения русской интеллигенции, которая
без особых трудностей переходила от позитивизма к марксизму, затем к идеализму
и опять к марксизму на новом витке диалектической спирали.
Противодействие позитивизму в русской философии
рассматривается в информативной статье С.Б. Роцинского "Вл. Соловьев и О. Конт:
через критику — к конвергенции". Речь идет, прежде всего, о магистерской
диссертации В.С. Соловьева "Кризис западной философии" (1874 г.) и
последующей полемике между "априористами" и позитивистами, а также
эволюции взглядов Соловьева на философию Конта (доклад "Идея человечества
у Августа Конта" на собрании Философского общества при Петербургском
университете 7 марта 1898 г.). В диссертации В.С. Соловьева предлагается синтез
содержания знания, его формы и сущего, которое постигается актом веры, то есть
априорной уверенности в существовании воспринимаемых вещей. Тогда позитивное
знание становится лишь одной из сторон процесса познания. В докладе 1898 г.
В.С. Соловьев акцентирует внимание на "Системе позитивной политики" —
именно в сочинении основателя позитивизма о "новой религии
человечества" В.С. Соловьев обнаруживает "зерно великой истины"
— идею Человечества как единого вселенского организма, живого существа, живой,
действительной целостности, противостоящей холодной машинерии государственных и
гражданских порядков. Следует отметить, что "зрелое" соловьевское
прочтение Конта в 1898 году нельзя считать более аутентичным, чем критическое
"магистерское" прочтение 1974 года, когда в центре внимания молодого
русского философа находился "закон трех фазисов". Между
"Системой позитивной политики" и "Системой позитивной
философии" имеются принципиальные различия, главное из которых заключается
в том, что "Человечество" востребует некоторого субъекта, скажем,
верховного толкователя идеи человечества, и этот великий герменевт имеет
абсолютную прерогативу эпистемического и ценностного суждения перед суждением
индивидов, которые даже не обладают собственным ("целостным")
существованием, но лишь принадлежат Великому Существу, как точки принадлежат
линиям и плоскостям. Мысль о "точках", "линиях" и
"плоскостях" более всего импонировала позднему В.С. Соловьеву.
Впрочем, по В.С. Соловьеву, некоторые "точки" имеют большее значение,
чем другие народы и даже расы. С.Б. Роцинский, кажется, не придает значения
основной причине "конвергенции" В.С. Соловьева и контовской
"религии человечества", причине, связанной не столько с
переосмыслением философии О. Конта поздним В.С. Соловьевым, сколько с его
переосмыслением собственного философского задания. К этому времени русский
мыслитель уже был увлечен "магическим вихрем" теософической любви,
находился в "обмороке духовном" (Г. Флоровский) и думал о собирании
вселенной во имя ее избавления от тления и смерти. Имперсонализм становится
здесь главным направлением философствования. В "Оправдании добра" под
личностью имеется в виду не субстанциальное "Я", а некоторая
бесконечность поиска, проявления и осуществления добра. Таким образом, В.С. Соловьев
приходит к внеличностному пониманию сознания. Во всяком случае,
философствование позднего В.С. Соловьева уже нельзя рассматривать как личностно
ориентированный процесс. Конвергенция гностической идеи "Третьего
Завета" и позитивизма, "Софии" и Grand Être представляет
собой один из идейных фантомов, которыми так насыщен рубеж XIX и ХХ столетий.
Удивительна вполне серьезно проводимая С.В. Роцинским параллель между Софией,
Grand Être, подтверждением римским первосвященником "беспорочного
культа мадонны" (так в тексте) и древним культом вечно-женственного начала
в русской иконописи XI века (с. 82).
В ряде опубликованных в сборнике исследований
рассматриваются отдельные фрагменты картины "русского контизма". Э.Я.
Мозговая в статье о двух русских контианцах — В.В. Лесевиче и К.Д. Кавелине —
освещает дискуссию о позитивизме в 1860-1870-е годы. Эти дискуссии придали
"русскому контизму" систематизированный характер. В.В. Лесевич
считал, что Конт порвал связь с Кантом, стремился развить гносеологическую
проблематику в контизме и превратить его в "критический реализм". Стремясь
соединить Конта с Кантом, В.В. Лесевич пришел к Авенариусу и Маху. Версия
позитивизма, развивавшаяся К.Д. Кавелиным, основана на акцентировании
индивидуального психического мира личности. Обсуждению соотношения психологии и
социологии посвящена полемика К.Д. Кавелина и И.М. Сеченова. Статья Б.Д. Цыренова
посвящена влиянию "первого позитивизма" на формирование мировоззрения
П.А. Кропоткина. В статье прослеживается удивительное "избирательное
сродство" анархизма и "научности", которая, по всей вероятности,
выполняла роль базовой метафоры для народнического мировоззрения. Наука, где
начальной и конечной инстанциями является опыт, а не авторитет, стала
основополагающей ценностью образованной молодежи того времени. Поэтому научное
обоснование анархизма было необходимым шагом в формировании воззрений П.А. Кропоткина
(с. 111). В статье Т. Симосато о несостоявшемся диалоге П.Н. Ткачева и П.Л. Лаврова
проводится аналогия между общественно-политической ситуацией в России 1990-х
годов ХХ века и ситуацией конца XIX века. Автор рассматривает, в частности,
систему "разумного эгоизма", который предписывал русскому
интеллектуалу определенный "хабитус" — не только научно мыслить, но и
жить научно. Значительную часть работы занимает переложение фуколтианских идей
о репрессивной функции наказаний.
В парадоксальной и лаконичной статье В.Ф. Пустарнакова
"Еще раз о сущности философии русского Просвещения 1860-х годов и впервые
о его кризисе" обсуждается проблема принципиальной важности — русское
Просвещение. По мнению В.Ф. Пустарнакова, Просвещение как форма перехода от
добуржуазных отношений к буржуазным имеет стадиальный характер. Главное здесь —
надклассовость, общечеловечность великих утопий, примат ценностного над
познавательным. Поэтому философия Просвещения есть одна из разновидностей
неакадемического, неуниверситетского стиля философствования (с. 159).
Просветительская философия неразрывно связана с моралью, политикой,
юриспруденцией, общественной практикой, которые нуждаются в новом языке. Такой
язык мог утвердиться только в борьбе с метафизикой. Нельзя без существенных
оговорок принять точку зрения В.Ф. Пустарнакова, который считал, что век
русского Просвещения не мог наступить раньше 1840-х годов и получил наивысшее
развитие в мировоззрении шестидесятников, а "естественные науки"
выполняли роль, аналогичную роли "естественной" религии и
"естественного права" в британском и французском Просвещении
XVII-XVIII веков. Такой взгляд на периодизацию русской интеллектуальной истории
в корне меняет классические представления, и требуются дополнительные аргументы
в пользу тезиса, что русским просветителям был свойственен культ разума, а у
народников возобладал культ чувства и на первое место выдвинулся
"революционный инстинкт". "Чувствования человеческого сердца"
наряду с руссоистским "состраданием" были в полной мере освоены еще
екатерининским веком, и с тех пор их образцы постоянно воспроизводились русской
литературой. "Чувства" в русской интеллектуальной истории (равно как
и западноевропейской) были неотделимы от "разума". Идеи Конта равно
воздействовали и на умы, и на сердца.
Ряд материалов сборника посвящен конкретным
историко-философским разысканиям, в той или иной мере связанным с
позитивистской традицией в русской философии. В великолепной источниковедческой
работе Б.М. Шахматова анализируются статьи П.Н. Ткачева, опубликованные во
французской газете "Le Toscin", исключительно неординарные выводы
содержатся в проведенном Б.М. Шахматовым "парном" исследовании П.Н. Ткачева
и П.А. Кропоткина в связи с их работами о Великой Французской революции. Речь
идет о том компоненте современной истории идей, который разрабатывается
"теорией дискурса" и связан с изучением семиотики публичного текста.
Б.М. Шахматов обнаруживает близость П.Н. Ткачева и П.А. Кропоткина в их
героическом предназначении, порождающем театральность "как некую
сигнальную систему, без которой взаимодействие героев и публики не будет
достаточно результативным или не будет совсем. Поставив себя в положение
героев, революционеры вынуждены говорить и действовать, повинуясь законам
героического жанра" (с. 199). Очерчивается исключительно важная для
исторической социологии и теории массовой коммуникации проблема описания
героев, правил поведения революционеров, моральных кодексов и т. п. Б.М. Шахматов
пишет об эволюции героического в истории, его вырождении в мифологию и
политическую публицистику, стадном синдроме революционного героизма, который
требует заключения в коммуникативную рамку (сцену, журнал, газету), высвеченную
софитами общественного внимания для публики (отсюда синдром "пламенных
революционеров"), и указывает на ключевой для понимания судеб контовского
учения в России вопрос о дискурсивной природе революционной публицистики:
"Общественная мысль как до-, около- и посленаучная по своей природе генетически
предшествует науке и структурно обнимает, пеленает ее, стремится окрашивать ее
в свои тона. Общественная мысль и наука постоянно конфронтируют, хотя постоянно
маскируются друг под друга" (с. 298). Б.М. Шахматов различает "мысль
в себе, мысль как слово, революционную концепцию, или доктрину" и
"мысль вне себя, мысль для других, мысль как действие, как поступок,
призыв, речь, прокламацию и т.п." (с. 213). Подобная раздвоенность присуща
не только революционной, но и любой публичной убеждающей речи, связанной с проповедью
ценностей. Задача Б.М. Шахматова заключается в том, чтобы установить
социологическую схему, по которой развивалась революционная мысль. Такая схема
обнаруживается в триаде "сценичность — популярность — популизм", и
автор имеет основания считать статьи П.А. Кропоткина и П.Н. Ткачева в газете
"Набат" политическими "хитами" (с. 214). Клишированность —
судьба любой революционной идеи.
Уникален публикуемый в сборнике "манифест"
Г.Н. Вырубова — статья "Позитивизм и Россия" (предисловие к русскому
переводу книги Э. Литтре "Несколько слов по поводу положительной
философии", 1865 г.). Предыстория "манифеста" относится примерно
к 1860 году, когда Л. Помье, ученик Конта и друг Литтре, затем преподаватель
Александровского лицея, рассказал ученикам старшего класса Григорию Вырубову и
Евгению Де-Роберти об "ультранецензурной" философии Конта, увлекая их
не только блеском формы, но и ясностью мысли. Именно Г.Н. Вырубов и Е.В. Де-Роберти
стали главными проводниками идей позитивизма среди русской образованной
публики. Публикуемый в сборнике "манифест" русских позитивистов,
несомненно, должен быть включен в хрестоматию по истории русской философии.
Статья Б.М. Шахматова "Стартовый манифест российского позитивизма"
выходит за рамки комментария. В ней ставятся методологические вопросы
принципиального значения. Позитивизм, пишет Б.М. Шахматов, заявил о себе не
только как система философская или система знания вообще, не только как система
общественной мысли, но и система общественной жизни. Позитивизм — это
сложносоставное учение, призванное воплотиться в определенных общественных
формах, и определенное движение или партия, призванная воплотить в определенных
общественных формах это учение (с. 263). Фактически, "русский
контизм" вращается вокруг нескольких метафор: закона трех фазисов,
приоритета опытного знания, классификации наук, где высшей является социология,
религии Человечества. Все эти пункты отчетливо изложены в письме Конта
императору Николаю I. Статья Г.Н. Вырубова, одного из самых ярких
последователей Конта в России, развертывает идею позитивизма как руководящей
философии, руководящего мировоззрения, руководящего нравственного и социального
учения и, наконец, как программу реформирования России. Не только содержание,
но и форма "программных речей" удивительно клишированы, наполнены
типичными оборотами мобилизующей речи и массовой пропаганды. Это общее
стремление к расколдованию мира, отрицание сверхъестественной воли на земле и
на небе, убежденность в высшей ценности личной свободы и, одновременно,
предопределенности некоторого избранного меньшинства к спасению составляло
пафос движения за ниспровержение порядков, основанных на силе власти и
авторитете книжного знания, коль скоро последнее имеет священный характер.
"Опыт" как альтернатива деспотизму книжных истин не ставился под
сомнение. Собственно говоря, "первый позитивизм" не философское
учение, а энтузиазм "нового человека", обнаружившего несоответствие
мира своим требованиям. Разделение знания на священное и профанное
предполагает, что есть недоступная личному опыту инстанция, она же и определяет
смысл бытия. А самодостаточное профанное знание опирается на веру в то, что
тайна может быть превращена в проблему, а мир просвечен пытливым разумом, —
тогда образованность становится главным условием спасения.
Выход в свет сборника "Огюст Конт: Взгляд из
России" свидетельствует о высоком качестве исследований, проводимых
проблемной группой "История отечественной общественно-философской
мысли" в Российской академии государственной службы. Несомненно, эта книга
войдет в круг обязательного чтения по истории русской философии и социологии.
1 Здесь и
далее в скобках указываются номера страниц рецензируемого издания.
2 Казус,
свидетельствующий о современном состоянии преподавания истории социологии в
России, заключается в том, что статья В.К. перепечатана в специально изданном
для студентов сборнике текстов "Социология в России XIX-начала ХХ
веков" (составители Е.И. Кукушкина и Е.К. Прокудина), где авторство статьи
без видимых мотивов, но уверенно приписано Н.И. Карееву.
3 Было бы
интересно установить, кто и когда при советской власти запрещал издание О. Конта.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.nir.ru/
|
