Реферат: Образ врача в русской классике
В
отличие от биографии Крупова, мы не знаем, как Базаров пришел в медицину (хотя
и в его роду тоже есть дьячок!); в отличие от, например, Зосимова из
"Преступления и наказания" - Базаров вовсе не дорожит своей
профессией, да и скорее остается в ней вечным дилетантом. Это врач, который
вызывающе смеется над медициной, не верит в ее назначения. Тому удивляется
Одинцова ("не сами ли вы утверждаете, что для вас медицина не
существует"), с этим не может согласиться отец Базаров ("Ты хоть
смеешься над медициной, а я уверен, можешь подать мне дельный совет"), это
злит Павла Кирсанова – словом, складывается навязчивый парадокс: врач -
нигилист, отрицающий медицину ("Мы теперь вообще над медициной
смеемся"). Позже мы покажем, у Чехова, что для подлинного врача тут нет
места смеху: удрученность состоянием больницы, трагедия бессилия врача, восторг
перед достижениями и другое, но - не смех. Одновременно с этим ни один герой не
будет так настойчиво рекомендовать себя именно доктором (или лекарем), как
Евг.Базаров. И хотя для сознания данного героя свойственна неспособность
разрешить как житейские, так и мировоззренческие противоречия, объяснение здесь
иное: Базарову важен сам тип лекаря, образ человека, который влияет на
ближнего, перестраивает людей и которого ждут как спасителя. Не таков ли именно
врач? Однако он хочет быть спасителем на более широком поприще (ср.: "Ведь
он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему
пророчите? - Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из
первых ученых" (7, 289): показательный диалог отца Базарова и Аркадия
Кирсанова в то время, когда жизнь Евгения уже мерится лишь неделями, скоро, по
его же словам, "из него лопух расти будет"). Лишенный и сам всякой
интуиции в приближении своей смерти, Базаров держит себя как безусловный
авторитет, и медицина здесь играет роль постоянного ореола вокруг героя:
коснувшись глубин жизни, которые открывает медицина, Базаров заведомо
превосходит остальных, не смеющих так легко бросать остроты про анатомический
театр, геморрой, так запросто попрактиковаться, вскрывая трупы (ср. - всего
лишь примочки, которыми пользует больных Ник. Кирсанов). Обращение к
беспомощному и у всех "одинаковому" т е л у больного обусловливает и
типичную для разночинца антисословную позицию: в болезни или анатомичке равны
мужик и столбовой дворянин, а прозектор-внук дьячка превращается в мощную
фигуру ("ведь я гигант", скажет Евгений). От этой
"гигантомании" - и смех над столь необходимым для него поприщем: сама
медицина становится своего рода соперником, которого тоже надо уничтожить, как
надо подавить всех вокруг – от друзей до родителей.
Хорош
или плох при этом Базаров как врач? В делах несложных - он хороший практик, но
скорее фельдшер (умело бинтует, рвет зубы), хорошо обходится с ребенком
("он...полушутя, полузевая, просидел два часа и помог ребенку" - ср.
Зосимов ухаживает за Раскольниковым "не шутя и не зевая", вообще
способен ночи не спать у больного, не претендуя на чрезмерную репутацию: каждый
"медицинский" шаг Базарова превращен в сенсацию). Все же к медицине
он относится больше как к развлечению, затрагивающему, однако, столь
чувствительные стороны жизни. Так, у родителей Базаров именно от скуки начал
участвовать в "практике" своего отца, как всегда подсмеиваясь над
медициной и над отцом. Центральный эпизод его " развлечений" -
вскрытие трупа и заражение - говорит не только о недостатке профессионализма у
Базарова, но и символически - о своего рода мести со стороны осмеянной
профессии. Так ли при этом не прав Павел Петрович Кирсанов, говоря, что Базаров
- шарлатан, а не лекарь?..
Профессионально
Базаров скорее всего так и останется несостоявшимся врачом, как бы ни
возвеличивали его все вокруг (Василий Иванович скажет, что "император
Наполеон не имеет такого доктора"; кстати это тоже своего рода традиция:
обращение к Наполеону (I или III?) дает отражение на врача, таков Лоррей, врач
Наполеона I, у Герцена и в известном эпизоде ранения Андрея Болконского у
Толстого; в последнем случае - выздоровление, почти чудесное, благодаря иконе,
у кн. Андрея вопреки "наполеоновскому" приговору врача). Так что и
для Тургенева жизненное, а не профессиональное содержание важно в романе.
Вернемся к тому, как профессия накладывает отпечаток на характер. Ни химик, ни
ботаник не смогут так однозначно сводить человека к телесности, как
несостоявшийся врач Базаров: Брак? - "Мы, физиологи, знаем, отношения
между мужчиной и женщиной"; Красота глаз? - "Проштудируй анатомию
глаза, что там загадочного"; Чувствительность восприятия? - "Нервы
распущены"; Тяжелое настроение? - "Малины переел, на солнце
перегрелся, да и язык желт". Жизнь постоянно показывает, что эдакая
физиология ничего не объясняет, но его упрямство – не просто черта характера:
сводя все к телесности, Базаров всегда ставит себя над миром, только это делает
его, как его рост, пресловутым "гигантом". Здесь, кстати, и источник
безверия Базарова: религии нет в теле, но и идея Бога не позволяет
по-сатанински (замечание Павла Кирсанова) возвеличивать себя: Бог - соперник
Базаровых.
Мысль
о больном обществе или безумной истории – логична и проста для медика (Крупов).
Базаров любит упрощения, и подобная мысль не могла не возникнуть у него:
"Нравственные болезни ... от безобразного состояния общества. Исправьте
общество – и болезней не будет". Поэтому он втайне мечтает о судьбе
...Сперанского (ср. в романе "Война и мир"), а не Пирогова или
Захарьина (см. далее у Чехова). Роль врачевателя и диагноста общества Базаров
будет играть постоянно (мгновенные диагнозы всему кирсановскому дому и роду,
чуть не каждому встречному), ведь вокруг - пациенты или "актеры"
анатомического театра. Конечно, Тургенев показывает, что Базаров ничего не
вылечивает в обществе, живет лишь намеками на деятельность, но его
"физиологизм" всегда вносит нечто острое, задевающее, однако это
скорее смелость речи, а не дела. Грубые, "околоврачебные" остроты
Базарова ("иногда тупые и бессмысленные", заметит Тургенев), вносят
какую-то площадную пикантность, но эта пикантность - сродни матерщине: так
звучит базаровское "геморрой" за столом в приличном кирсановском
доме.
В
образе Базарова интересен и такой ракурс. Его врачевание всегда (до самой сцены
его умирания) направлено на другого, а не на себя. Сам Базаров не стал своим
пациентом, хотя поводов для этого предостаточно. Снисходительное замечание -
"Вот и сигарка не вкусна, расклеилась машина" (7, 125) – не в счет. В
остальном же Базаров с неестественной настойчивостью создает свой образ как
исключительно здорового человека (излечим общество, "другого", но не
себя), здорового и физически, и душевно: "чем другим, но этим не
грешны", "это все, вы знаете, не по моей части" и т.д. При этом
нельзя не отметить, что там, где Базаров играет "супермена", он
неинтересен и однообразен, отчасти кокетлив и лжив, зато весь колорит характера
- в состояниях болезненных, когда от Базарова веет какой-то страшной,
нездоровой обреченностью; ощущения бессмысленности и пустоты жизни охватывают
его, как никакого другого героя "Отцов и детей", даже не стремящихся
подчеркнуть свое абсолютное здоровье. И это, кстати, составляет немаловажный
медицинский симптом - только из той области медицины, которой Базаров
практически не касался: психиатрии. Вокруг Базарова в литературе – герои-врачи,
которые в психиатрии видят, пожалуй, высшее врачебное призвание (Крупов,
Зосимов, герои Чехова). Базаров же или несведущ в этом, или заведомо избегает
опасных для себя наблюдений. Однажды звучит "диагноз" П.П.Кирсанову -
"идиот": велика ли здесь доля психиатрии - не знаем, хотя неврозы
Павла Петровича едва ли вызовут сомнение, но это именно неврозы, может быть,
легкая паранойя. Но не более ли верным было бы в самом Базарове увидеть черты
психопатии? Однако Тургенев показывает, что самого себя Базаров воспринимает
далеко не "адекватно", а уж евангельский мотив "врач, исцели
себя сам" (Лк., 4, 23) абсолютно чужд этому "дохтуру" (пока не
касаемся сцен его смерти). Живой художественный характер Базарова испещрен
чертами невротика и параноика: это не авторская тенденция, Тургенев не заставил
своего героя пить чернила или мочу, лаять по-собачьи или забыть календарь, но
почва для наблюдений здесь самая широкая, хотя и относящаяся не совсем к нашей
теме. Мы лишь назовем ряд деталей, поскольку нам важен сам момент обращения
врача исключительно на "другого", а не на себя, что и выделим в
Базарове. Итак, Зосимова, Крупова или Рагина не могли бы не насторожить не
только лихорадочные и порой бессвязные* речи Базарова (вроде "Русский
человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения" и
почему-то: "Важно то, что дважды два - четыре, а остальное все
пустяки", 7, 207; кстати и занятное "выпадение" того звена, что
и сам Базаров - русский, как он рядом же настаивает). Сам сюжет романа держится
на нервозной неусидчивости, своего рода мании избегания, исчезновения у
Базарова: он вечно куда-то неожиданно убегает: от Кирсановых - в город, из
города - к Одинцовой, оттуда к родителям, опять к Одинцовой, опять к Кирсановым
и снова у родителей; причем бежит он вечно туда, где его нервам очень
неспокойно, и он знает это. Для сюжета это то же самое, что встать и уйти, не
говоря ни слова, от Кукшиной, среди любимого им шампанского, или вдруг резко
исчезнуть во время разговора с Одинцовой: он "глядит сердито и не может
усидеть на месте, словно что его подмывало" (7, 255); Базарова охватывают
и другие припадки – бешенства: в разговорах с Одинцовой, Павлом Кирсановым;
главная сцена – разговор с Аркадием у стога сена, когда Базаров не шутя пугает
своего друга: "Я тебя сейчас схвачу за горло… - Лицо (Базарова – А.А.)
показалось таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой
усмешке его губ, в загоревшихся глазах..." Базаров видит тягостные сны,
очень удобные для психоаналитика. Собственно Тургенев, словно чувствуя эту
линию в Базарове, заканчивает роман не просто смертью героя, но смертью в
состоянии безумия (ср.: "ведь и беспамятных причащают"). Таков
"предсмертный" сон о "красных собаках" ("Точно я
пьяный," - скажет Базаров), но ничем не "слабее" сон перед
дуэлью, где Одинцова оказывается матерью Базарова, Феничка – кошкой, Павел
Петрович - "большим лесом" (ср. в сне о "красных собаках"
Базарова преследует отец в виде охотничьего пса и тоже, очевидно, в лесу:
"Ты надо мной стойку делал, как над тетеревом"). Сон всегда тяжел для
Базарова, не потому ли он так болезненно требует, чтобы на него не смотрели,
когда он спит*, - более чем капризное требование в разговоре с Аркадием: чего
здесь больше - заботы о своем величии (мотив - "у всех глупое лицо во
сне", не допустить крушения идола), боязни своих снов, но требование
шизофренически категорично. Состояние истерии, депрессии, мания величия - все
это рассыпано в речах и поступках Базарова. Столь ярко описанный бред накануне
смерти: "Мясник мясо продает... Я путаюсь... Тут есть лес" является
отчасти ключом к неврозам Базарова: возбуждение от плоти, любовь к мясу (ср. в
тексте противопоставление хлеб - мясо) и опять лес - как и в снах. Корни
неврозов лежат в детских впечатлениях. Сам герой очень скуп на рассказы о себе,
детство его сюжетом тоже не охвачено, и тем значительнее странное (и крайне
редкое) и не вполне отчетливое воспоминание Базарова о том, что в детстве круг
его восприятия замыкался на осине и яме в родительском имении, которые
почему-то чудились ему каким-то талисманом. Это картина какого-то тягостного,
одинокого детства в сознании болезненно впечатлительного ребенка. Учитывая сны
Базарова, мотивы детства "мать – отец – дом" обрастают
болезненностью, "лес" же, видимо, ассоциируется с детским испугом,
"яма" тоже достаточно негативный образ. Еще раз повторим, что делать
обобщение такого материала в данной главе пока рано, но отметить его
присутствие в романе и связь с линией Базарова-врача необходимо.
Заметим
,что предложенная характеристика известного героя, разумеется, дискуссионна.
Кроме того, предложенная специфическая оценка не может отвергать сложившуюся
традицию в интерпретации "Отцов и детей". .
В
картине смерти Базарова справедливо видят высокое звучание, это не только
бреды, но и мощнейшая попытка доиграть роль "гиганта" до конца, даже
когда рушатся возведенные героем химеры: он уже колеблется в безбожии (обращение
к родительской молитве), он уже откровенен в просьбах о помощи и в признании
женщины ("Это по-царски" - о приезде Одинцовой: где там
"анатомический театр" или презрение к женщине). Наконец, Базаров
уходит из жизни именно в р а ч о м: он весь сосредоточен на признаках
смертельного заболевания, твердо видит ход смерти; Базаров наконец обратился
как врач к самому себе. Нет и смеха над медициной, как и над своими тремя
коллегами, хотя и немец, и уездный врач показаны Тургеневым почти карикатурно,
максимальное напряжение воли точно преображает Базарова (см. также об этом в
гл. "Лишний человек"), но он уже повержен. В русле нашей темы можно
сказать, что это запоздалое преображение героя; осмеянная медицина будто мстит,
как мстит и вся осмеянная и оскорбленная Базаровым жизнь.
Итак,
Тургенев рассматривает врача и как социальную фигуру, и как источник глубоких,
подчас бессознательных жизненных впечатлений, недоступных другим героям.
Нельзя, правда, не отметить, что далеко не каждый врач окажется именно Базаровым
(может быть для этого как раз и не хватает его натуры, его психики?). Так,
фоном в романе пройдут и очарованный медициной, состоявшийся в отличие от
своего сына врач Василий Базаров; уездные врачи - повод к негодованию и иронии
для обоих Базаровых; как мы говорили, даже Николай Кирсанов пытался врачевать,
и на этой почве у него построился брак с Феничкой... Словом, присутствие
"врача" – активное, насыщенное поле художественных наблюдений.
Теперь,
минуя ряд второстепенных персонажей, поведем речь о враче в творчестве
А.П.Чехова, главного писателя этой темы - не только в силу его
"основной" профессии (ср. даже в паспорте О.Л.Книппер-Чехова
именовалась "женой врача"): именно в произведениях Чехова мы можем
найти цельную картину судьбы доктора, в ее коренных поворотах и связях с
мировоззренческими поисками.
Как
нам представляется, Чехов вполне выразил взаимодействие во враче бытийного и
христианского мотивов. Очевиднее связь медицины с тем, что он назвал в письме
Е.М.Шавровой выражением "неистовая проза": речь шла о литературном
герое-гинекологе, и, хотя эта специальность тоже не случайна, кажется, можем
заменить ее в цитате просто словом "врач": "Врачи имеют дело с
неистовой прозой, которая Вам даже не снилась и которой Вы, если б знали ее ...
придали бы запах хуже, чем собачий"(8, 11, 524). Совместив два фрагмента,
выделим далее: "Вы не видели трупов" (там же), "я привык видеть
людей, которые скоро умрут" (А.С.Суворину, 8, 11, 229). Отметим, что Чехов
сам не только врачевал, но и производил судебно-медицинские вскрытия, мы бы
сказали, привыкал к облику телесной смерти, но не пытался отнестись к ней
по-базаровски бесстрастно. Любопытно, что врачи-коллеги по-особому подчеркивали
это. Один земский врач писал в соседний подмосковный уезд, что "врач Чехов
очень желает ездить на вскрытия" (8, 2, 89), предлагая приглашать в таких
случаях своего коллегу. В этом "очень желает" нечто большее, чем
желание попрактиковаться... В 1886 г. переживание смерти лечившихся у Чехова
матери и сестры художника Янова заставило его навсегда отказаться от частной
практики и (символичная деталь) снять со своего дома табличку "Доктор
Чехов". Писатель-медик особенно переживал "бессилие медицины"
(из письма о приступе болезни Д.В.Григоровича, происшедшем в присутствии Чехова),
и, наоборот, всякое приближение к идеалу врачевания необычайно вдохновляло его.
Напомним характерный эпизод в письме А.С.Суворину: "Если б я был около
князя Андрея, то я бы его вылечил. Странно читать, что рана князя ... издавала
трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина" (8, 11, 531). Какое
важное сплетение литературы, медицины и - самой жизни! Особенно ценил в себе
Чехов признанный дар точного диагноста, так в письмах многократно
подчеркивается: при болезни "правым оказался один я".
Итак,
медицина для Чехова - это средоточие истины, причем истины о самом сущностном,
о жизни и смерти, и способность творить жизнь в самом буквальном и, скажем,
чудесном смысле. Стоит ли искать более значительного приближения к идеалу
Христа и не заставляет ли это уже переосмыслить ставшее привычным представление
о Чехове как о человеке нерелигиозном, для которого от всей религии осталась
лишь любовь к колокольному звону (см., напр., у М.Громова: 4, 168 и ср. его же
соображение о том, что "медицина - едва ли не самая атеистическая из естественнонаучных
дисциплин", 4, 184). В конце концов биографию художника творят его
произведения, далеко не всегда совпадающие с доступным (а чаще всего совершенно
недоступным!) для нас его житейским обликом.
Христианские
чувства Чехова не стали предметом широких высказываний в письмах или
дневниковых записях, хотя в ряде случаев видны в равной мере охлаждение к вере
или выражениям веры "отцов" (имеем в виду религиозность его семьи), и
неудовлетворенность состоянием человека, теряющего связь с церковью. Но и в
этом случае художественный мир Чехова не может быть понят вне религии. (В
скобках отметим, что этот поворот в изучении Чехова уже присутствует в
современном литературоведении, и назовем книгу И.А.Есаулова "Категория
соборности в русской литературе", 5.) Такие произведения, как
"Перекати-поле", "Святою ночью", "Казак",
"Студент", "На святках", "Архиерей", безусловно
говорят о глубине религиозного опыта у Чехова. При более глубоком нашем понимании
мы видим, что и все творчество Чехова сначала как бы не противоречит
христианской духовности, а в конце концов является воплощением именно
евангельского видения человека: заблуждающегося, не узнающего Христа,
ожидающего откровения и суда, часто слабого, порочного и больного. В этом
смысле религиозная неустроенность самого Чехова оказывается гораздо ближе
евангельскому откровению, чем открытая проповедь от лица христианства или
церкви. Не потому ли Чехов так отвергал гоголевские "Выбранные места
..."? Так и в раскрытии образа врача присутствие Христа, казалось бы,
вовсе не очевидно, не дано как открытая тенденция, но это лишь убеждает нас в
сокровенности наиболее важных черт духовной личности писателя: то, что не может
быть выражено в стилистике и языком письма, ищет выражения в художественной
образности.
Страницы: 1, 2, 3
|
|