Реферат: Влияние насилия, пережитого в детстве, на формирование личностных расстройств
Реферат: Влияние насилия, пережитого в детстве, на формирование личностных расстройств
В настоящее время представители различных теоретических ориентаций сходятся
в признании патогенного влияния физического и психологического насилия, в
качестве которых указываются и сексуальные домогательства, и телесные
наказания, и неадекватные родительские установки, манипуляторство и симбиоз, на
личность и психику ребенка. Однако проблематика насилия, несмотря на всю ее
важность и актуальность, до сих пор не имеет единой теоретической и
исследовательской парадигмы, в то время как и психотерапевтическая практика, и
ряд экспериментальных данных отечественных и зарубежных авторов ясно указывают
на общность генеза личностных расстройств различной специфики и последствий
посттравматического стрессового расстройства вследствие пережитого насилия.
Несмотря на значительное и все время увеличивающееся количество работ в этой
области, она является относительно новой в психологии и самостоятельно начала
разрабатываться только в 60е годы нашего столетия в связи с общественным
признанием проблемы “абьюза” — использования родителем ребенка в качестве
сексуального объекта.
Как отмечает английский психоаналитик, специалист по проблеме насилия,
St.Palmer [45], до этого времени существование феноменов инцеста и
изнасилования фактически отрицалось, и сопротивление ведущимся исследованиям
было огромно. Кроме того, по свидетельству C.Cahill et. al. [27], отсроченные
последствия насилия, пережитого в детстве, лишь в последнее время становятся
объектом эмпирических исследований в психологии. Большая часть публикаций по
этой тематике представляет собой описание психотерапевтических клинических
случаев, отсутствует корреляционный анализ, недостаточно статистических данных.
Традиционно основное внимание уделяется инцестуозному паттерну “отец-дочь”,
который описан и исследован наиболее полно. Сравнительно мало работ касаются
иных форм сексуального насилия, в частности, плохо изучены последствия
сексуального насилия для мальчиков, а также другие виды насилия, такие как
физическое и эмоциональное.
Разноречивость исследовательских данных, в том числе и статистических,
обусловлена также и отсутствием универсального представления о том, что считать
насилием. Исследования, базирующиеся на различных критериях, дают чрезвычайно
широкий разброс результатов относительно распространенности сексуального
насилия в семье. В последние годы эти цифры колеблются от 6 до 62% у женщин и
от 3 до 31% у мужчин в Европе [45].
Существуют также данные о том, что “группой риска” в отношении семейного
насилия являются усыновленные или взятые на воспитание дети. Как указывает
McNamara [41], к моменту достижения школьного возраста, который в Европе
равняется шести годам, трое из четырех таких детей приобретают травматический
сексуальный опыт.
В нашей стране показатели такого рода еще более противоречивы и
неоднозначны. Лишь в последние 5-6 лет мы стали более информированными о
проблеме сексуального насилия в отношении несовершеннолетних. По утверждению
известного российского сексолога И.С.Кона, криминальная статистика не
заслуживает доверия, так как приуменьшает реальные цифры до 5-7%. При
использовании анонимных опросов эти цифры возрастают до 15-17%. Опросы
подростков, живущих в крупных российских городах (Москва, Санкт-Петербург,
Воронеж, Нижний Новгород), проводившиеся в 1993-95 гг., показали, что жертвами
сексуального насилия стали 22% девочек и 2% мальчиков [2].
Еще более угрожающие цифры приводит Н.Б.Морозова (1997), сотрудник ГНЦ
социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского. По ее данным, почти 86%
девочек на территории нашей страны начинают половую жизнь с сексуального
насилия, каждая третья их них становится проституткой под непосредственным
руководством взрослых, в том числе и прямо ответственных за ее воспитание [2].
Таким образом, не вызывает сомнения, что проблема насилия в семье далека от
разрешения и требует новых исследовательских программ, оригинальных
методологических подходов, пристального внимания к специфике
психотерапевтической работы с клиентами, пережившими подобный опыт. Опираясь на
данные, имеющиеся в современной отечественной и западной литературе, мы
попытались сформулировать круг тех вопросов, которые возникают перед
специалистами, разрабатывающими эту проблему, тем более, что вопросов у
исследователей до сих пор значительно больше, чем ответов.
§1. Проблема идентификации знаков перенесенного насилия.
Как бы ни были разноречивы полученные к настоящему времени данные, очевидно,
что в последние годы тема сексуального насилия, которому ребенок подвергается в
семье (child sexual abuse) становится едва ли не самой популярной в
исследованиях по семейной проблематике и приобретает не только психологическое,
но и социальное звучание. Так, хорошо известен тот факт, что открытие некогда
замалчиваемой проблемы инцеста повлекло за собой изменение закона о лишении
родительских прав в Соединенных Штатах Америки, благодаря чему любые действия
родителя или заменяющего его лица, квалифицированные экспертами как сексуальные
домогательства, эротическая стимуляция или интимный контакт, влекли за собой
ограничение общения с ребенком вплоть до полной сепарации с правом свиданий под
контролем третьего лица.
Большинство исследователей сходятся в том, что результатами пережитого в
детстве сексуального насилия, так называемыми “отставленными эффектами травмы”,
являются нарушения Я-концепции чувство вины, депрессия, трудности в
межличностных отношениях и сексуальные дисфункции (B.Bernstein [41], D.Jehu
[37], C.Cahill [27], [28]).
Особое внимание в настоящее время уделяется феномену нарушения физических и
эмоциональных границ как последствию насилия, пережитого в детстве, в
результате которого травматический опыт хронифицируется. Вторжение влечет за
собой нарушение отношений с собственным телом, которое включает не только
изменение позитивного отношения к нему, но и искажение телесной экспрессии,
стиля движений. И все же главным последствием детской сексуальной травмы
современные исследователи считают “утрату базового доверия к себе и миру”,
препятствующую формированию психотерапевтического альянса и, таким образом,
затрудняющую терапевтическую работу с этой группой клиентов.
Следует отметить, что до сегодняшнего дня одной из основных дискуссионных и
далеких от разрешения проблем в этой области остается проблема идентификации
знаков сексуальной или иной травматизации, или, иными словами, диагностика
наличия фактов насилия в анамнезе.
Действительно, в литературе существуют указания на то, что некоторые жертвы
инцеста частично или полностью амнезируют травмирующее событие. Особенно
вероятно, что это произойдет, если факт насилия имел место в довербальном
периоде жизни ребенка и относился к категории раннего опыта, о котором
“невозможно рассказать словами”. В этом случае сексуальная травма, будучи ”пере-живаемой”
и находя выражение (и в этом смысле — высказывание) в различных симптомах, не
является “знаемым”, то есть осознаваемым событием.
С этим положением, однако, спорит английский психоаналитик, много лет
занимающийся проблемами психотерапии жертв инцеста Peter Dale, утверждающий,
что, в соответствии с его обширным клиническим опытом, подавляющее большинство
пострадавших от сексуального насилия в детстве всегда имеют осознанные
воспоминания о травмирующем событии. Лишь небольшая часть из них обладают
частичным знанием об инцесте, но в этих случаях присутствуют так называемые
“возвратные воспоминания” о факте насилия, неподконтрольные сознанию [45]. С
точки зрения P.Dale, проблема заключается не в отсутствии осознанных
воспоминаний, а в тех трудностях, с которыми клиент сталкивается, пытаясь
рассказать терапевту об инцесте. “Чувство стыда, страх встречи с собственным
гневом, виной, тошнотой, ожидание от терапевта отвращения, недоверия,
отвержения препятствуют этому,” — пишет P.Dale (там же, с. 458).
Кроме того, по данным ряда авторов, приводимых у C.Cahill et. al. [27],
многие жертвы сексуального насилия вообще не связывают свои психологические
проблемы с фактом инцеста.
Таким образом, материал, касающийся насилия, пережитого в детстве, может
быть по той или иной причине недоступен терапевту, причем на это указывают и
последователи психодинамической школы, и специалисты в области экзистенциальной
терапии, и когнитивисты.
Каковы же пути для решения этой проблемы? Отметим на наш взгляд наиболее
удачные и перспективные предложения, существующие в литературе на сегодняшний
день. Так, анализ данных анонимных социологических опросов позволил Herman и
Hirschman в 1981 году выделить и описать основные “группы риска” в отношении
сексуального насилия, пережитого в детстве [34]. Представительницы этих групп
(данное исследование касалось женщин — жертв инцеста), как считают авторы,
должны быть обязательно опрашиваемы относительно наличия фактов насилия, так
как вероятность, что таковые имели место, в этих группах намного выше
среднестатистической. Авторы исследования выделяют следующие группы: женщины —
жертвы хронической сексуальной и/или физической травматизации во взрослом
возрасте (например, пострадавшие от нескольких изнасилований или жертвы так
называемого домашнего насилия, а также женщины, демонстрировавшие в детстве и
подростковом возрасте такое девиантное поведение, как побеги из дому); женщины,
страдающие от алкогольной или наркотической зависимости; женщины, чьи матери
страдали от тяжелого соматического заболевания или длительно отсутствовали
дома; усыновленные или взятые на воспитание третьим лицом в раннем детстве.
Тщательная регистрация и дальнейшее изучение специфики поведения и
характерных особенностей ведения беседы тех консультантов, чьи клиенты
рассказывали о фактах насилия, позволили Josephson и Fong-Beyette [38]
сформулировать основные правила, помогающие специалисту идентифицировать
наличие сексуальной травматизации в детстве. Авторы рекомендуют:
- напрямую спросить о наличии фактов насилия в детстве;
- использовать специализированный структурированный
опросник, реконструирующий ранний сексуальный опыт;
- упомянуть, что симптомы, проявляемые клиентом, у других
клиентов спровоцированы инцестуозным опытом;
- сформулировать в процессе беседы четкое определение
инцеста;
- спросить клиента о самом приятном и самомом неприятном
опыте детства;
- настойчиво исследовать историю жизни клиента на предмет
наличия в ней фактов насилия.
Нам представляется, что помимо таких прямых, “лобовых” методов, значительную
роль в диагностике фактов насилия могли бы сыграть проективные, в частности,
рисуночные методы, дающие возможность “рассказать о невысказанном” невербальным
способом. Кроме того, очевидно, что методы, предлагаемые Josephson и
Fong-Beyette, требуют виртуозного владения техникой клинической беседы и в
руках непрофессионала могут стать источником дополнительной травматизации. Мы
имеем в виду феномен, обсуждение которого приняло в современной западной литературе
широкий размах и открытие которого вносит дополнительные нюансы в проблему
идентификации фактов насилия, пережитого в детстве. Речь идет о “синдроме
ложной памяти” (False Memory Syndrome, FMS), обнаруженном британским
психоаналитиком J.Freyd [49].
Имеется в виду феномен возникновения у взрослого человека в процессе
психодинамической психотерапии воспоминаний о совершенном над ним в детстве
сексуальном насилии, в котором виновен один из родителей. При этом к FMS
относятся только те случаи, когда воспоминания возникают впервые в жизни и
родители, да и вся социальная и психологическая ситуация развития ребенка,
полностью отрицают возможность насилия.
В настоящее время причиной возникновения FMS считается низкая компетентность
или неаккуратность психотерапевта, например, бессознательно демонстрирующего
желательность таких воспоминаний. Иногда стремление клиента соответствовать
ожиданиям терапевта так велико, что он с готовностью “продуцирует” такие
воспоминания. Возможность возникновения ложных воспоминаний продемонстрировали
исследования Loffus и Harvey (1993), моделирующие подобную психотерапевтическую
ситуацию. В них специально проинструктированные терапевты рано или поздно
добивались возникновения FMS у клиентов, в качестве которых в этих исследованиях
выступали студенты, обучавшиеся психоанализу.
И снова обнаруженный феномен ставит перед исследователями новые вопросы
скорее, чем дает ответы на уже поставленные. Величайшей сенсацией и важнейшим
открытием назвал И.С.Кон [5] происшедшее в последние годы развенчание мифа о
том, что эбьюз, и, в частности, инцест имеет место только в социально
неблагополучных семьях. По мнению Кона, именно этот миф заставил З.Фрейда
назвать “фантазмами” то, что в действительности происходило в состоятельных
венских семьях конца прошлого века. Совращение несовершеннолетних, сексуальные
домогательства существуют и всегда существовали на всех социоэкономических
уровнях, считает И.С.Кон.
С этой точки зрения можно поставить под сомнение ложность возникающих у
клиента воспоминаний, так как можно предположить, что психотерапевт,
обнаруживающий воспоминания об инцесте, и встречающийся с родителями пациента,
чтобы прояснить ситуацию, скорее, по сложившейся традиции, поверит
респектабельным родственникам, нежели “больному”, пришедшему за психотерапевтической
помощью.
Итак, ответить сегодня на вопрос о наличии или отсутствии в анамнезе клиента
факта насилия чрезвычайно затруднительно до тех пор, пока он сам не сообщит об
этом, да и после этого у терапевта остается вопрос ”верить - не верить”. Не
умаляя важности этой проблемы и отмечая необходимость развития
психодиагностического аспекта в изучении эбьюза, зададимся вопросом: а так ли
необходимо для помогающего специалиста знать о действительном наличии факта
насилия?
И одна из позиций по этому вопросу, определившихся в последние годы, гласит
- нет, не надо. В задачи психотерапевта не входит идентификация наличия или
отсутствия фактов насилия, это, скорее, находится в компетенции специалистов
иного профиля. Не стоит для терапевта и вопрос “верить или не верить клиенту”.
Значение имеет лишь тот факт, что некие события в жизни человека, обратившегося
за помощью, имеющие отношение к раннему детству, были запечатлены как насилие,
в том числе и сексуальное; и если в интрапсихической реальности субъекта
существуют переживания (и воспоминания!) такого рода, значит, психотерапевту
неминуемо придется работать с его последствиями, независимо от того, что
происходило на самом деле (Е.Т.Соколова, [21].
На наш взгляд, данный подход является гуманистическим,
“человеко-ориентированным” в широком смысле этого слова, так как
сконцентрирован прежде всего на собственной внутренней реальности человека, его
переживаниях, в противовес методичному, по крупицам, восстановлению
действительной истории жизни, традиционно принятому в классическом
психоанализе.
§2. Место насилия в этиологии личностных расстройств.
Отсутствие четкого определения эбьюза, дифференцированных критериев,
отделяющих насилие от не-насилия, или, по выражению И.А.Алексеевой (1997),
“адекватного и социально приемлемого воспитательного воздействия на ребенка”,
порождает не только методологические проблемы, но и множество других, не менее
актуальных.
Поскольку не существует ни единой теоретической парадигмы, ни единой
исследовательской линии изучения насилия, различие точек зрения зачастую
обусловлено разницей в терминологии и описываемой феноменологии, тогда как за
пределами внимания остаются базовые, синдромообразующие факторы.
Большой интерес в настоящее время вызывает у исследователей вопрос о
месте насилия в этиологии личностных расстройств различного генеза.
Дискуссия на эту тему развивается в двух направлениях. С одной стороны, все
больше появляется эмпирически верифицированных данных о ведущей роли насилия,
перенесенного в детстве, в формировании тех или иных душевных болезней. С
другой стороны, все более ясным становится то, что сама природа эбьюза
многолика, феноменология - неспецифична, и вряд ли изучение сексуального и
физического насилия (child sexual and physical abuse), с которых и начиналось становление
этой проблематики в психологии и психотерапии, даст полную картину этиологии и
генеза нарушений.
Выделение категории психологического, или эмоционального насилия (кстати,
сделанное в одно и то же время разными авторами независимо друг от друга, как
часто бывает, когда идея, что называется, “висит в воздухе”, вспомним хотя бы
эволюционный закон Дарвина - Уоллеса), дало чрезвычайно много для прояснения,
уточнения и классификации различных форм детского эбьюза.
Достаточно присмотреться повнимательнее к любой ситуации, в которой
фигурирует насилие, чтобы стало очевидным, что опыт жертвы в каждом из этих
случаев оказывается многомерным, мультимодальным. Можно сказать, что всякая
жертва переживает “много насилий сразу”, и агрессор (насильник) оказывает
сочетанное, множественное воздействие.
Так, для детей, страдающих от инцеста, неизбежным является сопутствующее ему
разрушение семейной любви и доверия, манипуляторское отношение, а зачастую и
запугивания со стороны родителя-насильника, квалифицируемые как психологическое
насилие, тогда как дети и взрослые - жертвы изнасилования, например, часто
переживают и физическое насилие (избиение) и эмоциональное (угрозы убить или
покалечить).
M.Chang и F.Leventhal, исследующие феномен “домашнего насилия” (battering)
по отношению к женщинам, считают, что помимо сексуального принуждения, к менее
заметным формам сексуального насилия относятся унижение, соблазнение,
манипуляторское отношение. Эти авторы вводят категорию финансового, или
экономического насилия, существующего, по мнению исследователей, на всех
социально-экономических уровнях. Экономическое насилие квалифицируется в том
случае, если женщина вынуждена быть единственной финансовой опорой для семьи,
но к этой же категории относятся ситуации, когда женщине препятствуют в том,
чтобы иметь или зарабатывать собственные деньги, нести в семье какую-либо
финансовую ответственность [41]. Кроме того, уже упоминавшийся английский
исследователь проблемы сексуального насилия в семье Peter Dale полагает, что в
основе любой формы насилия, в том числе и сексуального, лежит насилие
эмоциональное, депривация, отвержение, которое автор называет “особенно
коварным” и “причиняющим значительный ущерб развитию личности и формированию
копинговых механизмов” [45].
Возвращаясь к вопросу о месте насилия в этиологии личностных расстройств,
отметим, что, несмотря на то, что исследователи в последние годы почти
единодушны в признании травматического опыта подобного рода важнейшим
этиологическим фактором в развитии, в частности, пограничного личностного
расстройства, дискуссии исследователей в этой области также не прекращаются.
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
|