Реферат: Трансформация жанра семейных записок XVIII-XIX вв. в "Семейной хронике" С.Т. Аксакова

Иначе говоря, уже в записках конца XVIII-XIX веков мы видим весьма прихотливую манеру организации повествования, осложненную многочисленными анахрониями, эллипсами, вставками. В какой-то степени эти тексты можно назвать "текстами сознания", где подобная спонтанность, отражающая работу памяти, была закономерной. Поэтому слова "записки" или "воспоминания" или "главы из воспоминаний", "письма" как раз и фиксируют подобную фрагментарность и нестабильность повествования, как допустимую для данного типа текстов.

Однако мы не можем однозначно разделить мемуарные тексты по принципу нарастания организованности нарратива: летописное (до 60-х годов XVIII века) - вспоминающее - сюжетное. В подобных маргинальных по своей природе текстах, создаваемых и как исторические сочинения, и как автобиография, и осложненных той или иной литературной традицией, на которую ориентировался автор, все гораздо сложнее. В какой-то степени "завершающее" начало присутствует во всех мемуарных записках. Установка на единство повествования выражается в тех или иных "жанровых предпочтениях" авторов, зафиксированных, как правило, в заглавиях записок. (То есть тексты имеют два подзаголовка - общий: "записки" и индивидуально-авторский, как правило, соотносимый с определенной литературной традицией).

Причем, в мемуарах XVIII века этот прием внешнего завершения проявляется сильнее, что, вероятно, объясняется действием риторического принципа в культуре, предполагающего необходимость универсализации эмпирического материала. Автор старается вписать свой текст в существующую жанровую систему. "Записки" А.Т. Болотова, названы "Жизнь и приключения А.Т. Болотова писанные самим им для своих потомков", и И.М. Долгорукова - "Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни". Этот обозначенный в заглавии записок жанр действует далее как некий универсальный для данного произведения способ "завершения" материала.

А.Т. Болотов, обозначая свои записки как "Жизнь и приключения…", осмысляет исто-рию своего рода и своей жизни в рамках распространенного в XVIII веке жанра приключенческого романа. Любопытно, что эта установка прослеживается уже в "Истории Ере-мея Гавриловича" (единственный образ далекого предка, сохраненный семейными преда-ниями, в данном случае А.Т. Болотов "заполняет" место фигуры "первопредка", обяза-тельно присутствующей в семейных записках). Жизнь этого героя представлена как чере-да приключений, в которые он вовлекается волею судьбы. Заключая третье письмо, А.Т. Болотов пишет: "В сих письмах описал я все, что нашел упомянуть о происхождении нашей фамилии, о моих предках и бывших до меня происшествиях…" [30]. Изложение собственной жизни начинается также с упоминания о "приключении", описав которое, рассказ-чик делает вывод о том, что "это служило некоторым предвозвестием тому, что в течение жизни моей не столько печальных, горестных и скучных, сколько спокойных, веселых и радостных минут иметь буду" [31]. В то же время, внешне А.Т. Болотов использует форму "писем любезному приятелю", не выстраивая события в завершенный сюжет.

В XIX веке, жанровые обозначения используются реже, каждый раз записки строятся очень индивидуально, что выражается и в самих заглавиях: "Взгляд на мою жизнь" И.И. Дмитриева, записки его племянника М.А. Дмитриева названы "Главы из Воспоминаний моей жизни", записки Н.Я. Трегубова обозначены как "Описание жизни моей детям моим", "Записки" С.Н. Глинки второго названия не имеют. Однако следует отметить, что текст, лишенный внешней завершающей оформленности, не распадается. И можно выделить некие закономерности отбора материала, что объясняется единством личности вспоминающего, определенными доминантами его мировосприятия [32].

Но все же в рассмотренных примерах этот обобщающий принцип в первом случае (А.Т. Болотов (письма), И.М. Долгоруков (летопись), М.В. Данилов (родословная) проявляется в виде внешних приемов организации повествования не доходящих до уровня системности, а во втором (И.И. Дмитриев, М.А. Дмитриев, С.В. Скалон, С.Н. Глинка, Н.И. Греч) - проявляется на уровне скорее личностного начала, не приобретающего внешней жанровой выраженности, поскольку авторы погружены в свои воспоминания, перед нами все-таки записки. То есть, с одной стороны, семейные записки уже организованы сложнее по сравнению с жанром семейных хроник или летописей (в русской мемуаристике первой половины XVIII века), но все же уровень сюжетного единства здесь выражен слабо.

Нередко СХ С.Т. Аксакова, осмысляясь в контексте традиции семейных записок, приравнивается исследователями к ним не только по предмету изображения, но и по характеру организации нарратива. Например, И.П. Видуэцкая отмечает, что "безыскусственная простота Аксаковской хроники явилась также следствием неискушенности Аксакова - писателя, решившего записать свои воспоминания и известные ему семейные предания" [33]. В работе другой исследовательницы, В.В. Заманской, хронология возводится в принципиальную установку. Согласно В.В. Заманской сама концепция понимания истории как частной истории семьи выражена в композиции СХ, которая состоит как бы из "произвольно вырванных отрывков из потока жизни", где одно поколение сменяет другое. Тем самым, по мнению В.В. Заманской, автор хотел показать историю "как естественный поток без начала и конца" [34]. Мы принципиально не согласны с этим утверждением. И полагаем, что в СХ С.Т. Аксакова хроникальность и "текст памяти" поглощаются более продуманной каузальной связью между всеми частями текста, придающей произведению новое качество уже художественной целостности.

Во-первых, обратим внимание на принципиально отличие начала СХ от традиционного начала мемуарных текстов. Как мы указывали в первой главе, в мемуарных семейных хрониках важно обоснование цели мемуариста, то есть текст несет прежде всего определенную функцию. В СХ риторические рассуждения вынесены в финал и даны не от лица рассказчика, а от лица автора, который говорит, что жизнь его героев "будет любопытна и поучительна для потомков" (223). То есть в СХ происходит смещение расположения структурного элемента по сравнению с жанром записок, в результате чего СХ начинается не с момента обозначения акта воспоминания и обоснования функции текста, а непосредственно с развертывания истории: с рассказа переселения деда на новые места, то есть история, а не прагматическая функция текста выдвигается на первое место в СХ.

Во-вторых, нарративная структура в СХ и ДГ подчиняется хроникальному принципу только на уровне крупных повествовательных блоков: первое поколение Багровых (первые два отрывка), второе (последующие три отрывка СХ) и первые годы жизни Сережи Багрова (ДГ).

За счет усложнения повествовательной структуры в СХ и ДГ, что связанной с введением образов рассказчика и издателя его рассказов, а, главное - с изменением функции издателя, в СХ и ДГ появляется новый уровень осмысления материала. С одной стороны издатель выступает как "Бесстрастный передатчик семейных преданий", фигура которого, ведена с той целью, чтобы подчеркнуть истинность рассказов Багрова, с другой - он введен в текст как его автор, "написавший "Семейную хронику" рассказам гг. Багровых".

Издатель как автор мало заботится о сохранении всех фактов, он выстраивает все фрагменты семейной истории по определенной логике. Так, ничего не сказано об истории рода Багровых (что является традиционным моментом в жанре семейной хроники), много внимания уделяется прошлому Степана Михайловича, в то время как о жизни его сына будет сказано лишь вскользь (что тоже не характерно для жанра записок), о перипетиях Багровых во время Пугачевского бунта сказано одной строкой: "Был голод, были повальные болезни, была Пугачевщина" (сравним, например, с воспоминаниями И.И. Дмитриева, где этому фрагменту было уделено значительное место, как важной составляющей опыта мемуариста), однако целый отрывок посвящен неделе пребывания Молодых Багровых в деревне ("Молодые в Багрове"). Об истории женитьбы П.И. Чичагова повествователь говорит, что "это целый роман, но я расскажу его как можно короче" [35], в то время как история Куролесова, также слабо связанная с историей семейства Багровых развернута в целый отрывок. Многочисленные вставные рассказы о бывших ранее событиях, отсылки к будущим, эллипсы, обнаруживаемые в повествовательной структуре СХ, позволяют утверждать, что повествователь все-таки не просто следует за ходом событий, он "сворачивает" одни сюжеты, иные, наоборот - развивает, он выделяет одни эпизоды, сопоставляет их с иными из прошлого и будущего, пропускает ряд событий, тем самым, выстраивая некий сюжет СХ, и в этом смысле название "хроника" оказывается формальностью.

Обратим внимание на то, что в центре каждого отрывка СХ оказывается один из героев: Степан Михайлович Багров, Михайла Максимович Куролесов, Молодой Багров, что вроде бы соответствует гнездовой структуре, которую мы, например, наблюдали в записках М.В. Данилова. Но каждый раз в фокусе повествования оказывается не судьба героя как таковая, а только отдельный эпизод из его жизни. Так, образ Степана Михайловича раскрывается в сюжете о переселении и основании имения, образ Куролесова в эпизоде вредительства Багровым, образ сына - в сюжете о женитьбе, Софьи Николаевны - также в тот момент, когда она входит в семью, то есть как жена и мать. Сам же Багров-внук осознается в роли преемника, наследника и продолжателя рода. Иначе говоря, у каждого из героев в сюжете СХ есть своя функция, а не индивидуальная история жизни, как в семейных записках.

В организации материала в СХ и ДГ можно выделить принцип выстраивания оппозиций, накладывающихся на простую линейность развертывания событий.

Так, в первом отрывке "Степан Михайлович Багров" - это принцип противопоставления ветхого, скудного и тесного мира новому, изобильному, свежему и просторному, формирующий логику сюжета о поисках "земли обетованной", развернутому в четырех частях: "Пересление", "Оренбургская губерния", "Новые места", "Добрый день Степана Михайловича". Оппозиция человек, как активное, агрессивное и мужское начало - и природа, представленная в категориях женского образа формируют и космогонический пласт сюжета, завершающегося на этом этапе эпизодом основания нового имения, описанного как патриархальная идиллия.

Во втором отрывке "Михайла Максимович Куролесов", главный герой, как разбойник и плут противопоставляется Багрову, и идиллический патриархальный мир Багровых осмысляется в оппозиции к авантюрному миру Куролесова. Таким образом, в первых двух отрывках мы наблюдаем преломление архетипического сюжета о борьбе Космоса и Хаоса.

В последних трех отрывках показывается развитие семейной истории на уровне второго поколения. Если первое поколение было введено к сюжет чрез архетипы первопредка и его антагониста, то второе - через образы жениха - Иванушки-дурачка и чудесной невесты. Этот архетипичсекий сюжет в третьем и четвертом отрывках ("Женитьба Молодого Багрова" и "Молодые в Багрове") раскрывается у Аксакова через оппозицию: деревня (Багрово) - город (Уфа), как систем культуры, норм поведения, жизненных ценностей двух главных героев. Примечательно, что фактическим приемником семейной традиции оказывается не сын, а более сильная, активная героиня, вносящая в Багровский мир третье (наряду с патриархально-идилличсеким и авантюрным) начало - мир светской, городской культуры.

В пятом, финальном отрывке СХ - "Жизнь в Уфе" выстраивается снова глобальная оппозиция смены старого порядка новым: болезнь и смерть отца Софьи Николаевны сменяется рождением ее сына, наследника, и нового героя - Сережи Багрова.

Развитие действия в ДГ также внешне подчинено хронологическому принципу. В исследовательской практике распространено мнение о том, что в этой части СХ, где художественное начало в большей мере поглощается автобиографическим С.Т. Аксаков сосредоточен на изображении картин быта и природы, своих воспоминаний. Эту мысль находим в исследованиях С.И. Машинского [36], М.В. Грицановой [37], А.Г. Татьяниной [38], а также в одном из последних исследований Е.К. Созиной. Исследовательница определяет тип письма С.Т. Аксакова, как "вспоминающе-визуалистическое" и утверждает, что "сквозного смысла, трансцедирующего из воспоминаний на всю историю жизни, в его повествовании нет, есть скорее череда сменяющих друг друга картин, комментируемых автором-повествователем" [39]. Мы не можем согласиться с этим утверждением.

В качестве организующего сюжетного начала в ДГ можно обозначить идею формирования личности, связывающего эту часть СХ с традицией романа воспитания. По словам самого автора, его интересовал сам процесс формирования личности ребенка, "детский мир, созидающийся постепенно под влиянием ежедневных новых впечатлений" (224). Однако повествование в ДГ ведется с точки зрения мальчика, что и создает ощущение потока неотрефлексированных картин и впечатлений, воссоздаваемых в последовательности поездок героев из города в деревню и обратно. Тем не менее, повествование организовано еще и точкой зрения взрослого рассказчика, вспоминающего себя-мальчиком, анализирующим каждый шаг ребенка, его впечатления, и тем самым, выстраивающим определенную стратегию расположения эпизодов.

Сюжет ДГ, внешне организованный цепочкой поездок героев, приобретает в этом ракурсе значение жизненного пути героя. Основная сюжетная линия в ДГ выстраивается снова через ряд оппозиций: Уфа - Багрово (первая часть повести) вводящая две составляющих личности героя - мир города и деревни / культуры - природы. Во второй части ДГ, когда Багровы переезжают на постоянное житье в деревню, выстраивается новая оппозиция: Багрово (идиллический патриархальный мир) - Чурасово (волшебный Куролесовский мир). Логику развития действия в ДГ определяет принцип введения героя в созданный в СХ мир, собирание культурного опыта предков в личностном опыте автобиографического героя.

Благодаря наличию последовательной каузальной связи между частями СХ и ДГ в читательском восприятии оба произведения складываются в завершенное единство. Особенностью СХ является тот факт, что здесь этот целостный образ дан не в конце произведения, а в начале, (весь сюжет первого отрывка связан с организацией пространства, в целом, жизни нового, становящегося для героя - Сережи Багрова - родовым имения, и он завершается идиллией "Добрый день Степана Михайловича", которая выступает моделью мира, изображенного в СХ на каждом новом витке семейной истории). Сюжет первого отрывка исчерпан, и если далее мир Багровых показан в движении и развитии, то в таком случае возможно три варианта: качественное нарастание смысла и финальная организация некоего нового образа, разрушение и разложение первоначального образа (по этому принципу строятся семейные романы у М.Е. Салтыкова-Щедрина). В СХ С.Т. Аксакова действует иная логика, скорее логика мифа - как принцип вечного возвращения и повторения заложенной модели на каждом новом витке семейной истории.

Таким образом, рассматривая СХ С.Т. Аксакова в контексте традиции мемуарных семейных записок XVIII-XIX вв., мы должны отметить, что здесь происходит трансформация нарративной структуры в сторону ее большей организованности, что позволяет говорить о процессе романизации документального жанра в СХ С.Т. Аксакова.

Список литературы

1. Чернышевский Н.Г. Заметки о журналах // Полн. собр. сочинений.: В 15 т. Т. 3. М., 1947; Добролюбов Н.А. Деревенская жизнь помещика в старые годы. Современник. 1858. № 3. Отд. II. С. 1-29; Острогорский В. С.Т. Аксаков. Его жизнь и сочинения. Сб. статей. Сост. В. Покровский. М., 1905; Бялый Г.А. С.Т. Аксаков // История русской литературы.: В 10 т. Т. 7. М.; Л., 1955. С. 578; Машинский С.И. С.Т. Аксаков. Жизнь и творчество. М., 1973.

2. Анненков П.В. С.Т. Аксаков и его "Семейная хроника" // "Современник". 1956. Т. 56; Дудышкин С.С. "Семейная хроника" и Воспоминания С.Т. Аксакова" // Отечественные записки. 1856. Т. 35. № 4, отд. 3. С. 69-90; Гиляров-Платонов Н.П. "Семейная хроника" и Воспоминания С.Т. Аксакова // Собр. соч. Т. 2. М., 1899. С. 75-143.

3. Дашевский В.А. Семья и история (к проблеме традиции и новаторства в жанре семейной хроники) // Человек и общество. Сб. статей. Свердловск, 1966. С. 5-32 ; Видуэцкая И.П. "Пошехонская старина" в ряду семейных хроник русской литературы // Салтыков-Щедрин. 1826-1976. Л., 1976; Грачева А.М. "Семейные хроники" начала XX века // Русская литература. 1982. № 1. С. 64-76; Евдокимова О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. СПб, 2001.; Заманская В.В. Родовая концепция и нравственная программа С.Т. Аксакова (на материале "Семейной хроники") // Индивидуальное и типологическое в литературном процесс. Межвузовский сборник научных трудов. Магнитогорск, 1994. С. 129-136.

4. Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. М., 1839. Время создания 1789-1820.

5. Долгоруков И.М. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни, писанная мной самим. Были опубликованы в 1844-1845 гг. в "Московитянине". Изданы полностью в 1849 год: Сочинения Долгорукого князя Ивана Михайловича. Т.2. СПб., 1849.

6. Данилов М.В. Записки артиллерии майора М.В. Данилова, написанные им самим. (1771-1789). М., 1842.

7. Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866.

8. Дмитриев М.А. Главы из Воспоминаний моей жизни. М., 1841.

9. Глинка С.Н. Записки (1830-1840-е). СПб., 1895.

10. Греч С.Н. Записки о моей жизни. Впервые опубликованы в "Русском архиве". 1873. № 3, 5.

11. Скалон С.В. Воспоминания // Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII в. М., 1988. Воспоминания С.В. Скалон были опубликованы в 1891 в "Историческом вестнике", но создавались в конце 1850-х годов, то есть одновременно и независимо от С.Т. Аксакова.

12. Аксаков С.Т. Литературные и театральные воспоминания. // Аксаков С.Т. Собрание сочинений.: В 3-х т. Т. 2. М., 1986. С. 366., 400., 405.

13. Дмитриев М.А. Указ соч. С. 31.

14. Гершензон М.О. Грибоедовская Москва. М., 1889. С 315-316.

15. В.А. Кошелев, в частности пишет: "<…> социальные корни славянофильства были в целом характерны для второй четверти XIX века, эпохи дворянской культуры по преимуществу <…> Тот факт, что каждый из них принадлежал к одному из старинных дворянских родов (хотя и сравнительно небогатых), тоже оказал огромное влияние на бытие и развитие славянофильства <…> не одни славянофилы видели "основу" воззрения "русского духа" в патриархальном дворянстве: это была черта, присущая эпохе". // Кошелев В.А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов 1840-1850-е годы. Л., "Наука", 1984. С. 28.

16. Глинка С.Н. Указ. соч. С. 3.

17. Скалон С.В. Указ. соч. С. 88-89.

18. Wachtell A. The battle for childhood: Creation of a Russian Myth. California., 1990. Р. 88-89.

19. Дмитриев И.И. Указ. соч. С. 17.

20. Там же. С. 20.

21. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // М.М. Бахтин. Эпос и роман. СПб., 2000. С. 76.

22. Глинка С.Н. Указ соч. С. 27-28.

23. Болотов А.Т. Указ соч. письмо 3. С. 13.

24. Долгоруков И.М. Указ. соч. С. 497.

25. Глинка С.Н. Указ. соч. С. 29.

26. Дмитриев М.А. Указ. соч. С. 36.

27. Дмитриев И.И. Указ. соч. С. 25.

28. Евдокимова О.Н. Литература и история // Исторические процессы в творческом сознании русских писателей 18 - 20 веков. СПб., Наука, 1992. - 336 с. С. 163 - 178. В другой своей работе она пишет: "Прочно сложившиеся, "отвердевшие" формы дворянской жизни рождали жанр, достаточно неизменный в своих основах и конструктивных принципа. Жанр семейной хроники покоится на памяти непосредственной жизни и на памяти рассказывания о ней, его исток - и реально текущей жизни дома, усадьбы, и в том, как она отражалась в слове - художественном, мемуарном" // Евдокимова О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. СПб., 2001. С. 141.

29. Евдокимова О.Н. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. - СПб., 2001. С. 137.

30. Болотов А.Т. Указ. соч. Письмо 3. С. 6.

31. Там же. С. 10.

32. "События, хотя и имевшие место в действительности, отбираются мемуаристом не случайно: они призваны подтвердить его взгляд на самого себя и выявить главную идею его жизни", - пишет Г.Г. Елизаветина. // Елизаветина Г.Г. Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982. С. 243.

33. Видуэцкая И.П. "Пошехонская старина" в ряду семейных хроник русской литературы. С. 208.

34. Заманская В.В. Родовая концепция и нравственная программа С.Т. Аксакова (на материале "Семейной хроники") // Индивидуальное и типологическое в литературном процесс. Межвузовский сборник научных трудов. Магнитогорск, 1994. С. 129-136.

35. Аксаков С.Т. Собрание соч.: В 3-х т. Т. 1. М., 1986. С. 223. (Далее в скобках указываются страницы тома).

36. Машинский С. И. указ. соч.

37. Грицанова М.В. Соотнесение голосов рассказчиков в повести С.Т. Аксакова "Детские годы Багрова - внука" // Проблемы литературных жанров. Томск, 1987. С. 59-60

38. Татьянина А.Г. Ранний Л.Н.Толстой и С.Т.Аксаков. К проблеме жанра семейного романа // Проблемы литературных жанров. Томск, 1999. Ч. 1. С. 259-263.

39. Созина Е.К. "Сознание и письмо в русской литературе". Екатеринбург, 2002. С. 379.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.philology.ru