Реферат: Традиции как объект социогуманитарного познания 
Понятие социального куматоида, введенное М.А. Розовым,
используется им для определения таких феноменов, как университет, газета,
наука, бытие которых не удается связать с определенным материалом (в
университете, науке все время меняются люди, оборудование, здания и т.п.):
«Социальный куматоид – это некоторая программа или совокупность программ
человеческого поведения, не обусловленная нашей биологической
наследственностью, но воспроизводимая в конечном итоге по непосредственным
образцам» [9 с. 17]. Анализ любого куматоида предполагает прежде всего
выделение тех программ, которые его образуют, выявление способа их бытия и их
связей друг с другом. Программы существуют как эстафеты, непосредственные или
вербализованные. О социальных куматоидах можно говорить, таким образом, всегда,
когда имеет место некоторый последовательный процесс воспроизведения образцов,
относительно независящий от материала; в основе традиции тоже лежит постоянное
повторение привычных, «традиционных» действий и любой обычай, обряд, ритуал,
осуществляющийся многими поколениями людей, остается неизменным. Традиционное
содержание, как и газета, как и университет, относительно независимо от
материала, на котором это содержание существует, как бы «течет» сквозь
материал. Представив традицию как куматоид, можно затем воспользоваться
результатами теории социальных эстафет. Изучение традиций как куматоидов
предполагает анализ тех программ поведения, которые определяют собой те или
иные обряды, обычаи, жанры, стили, сюжеты, каноны и т.п., выявление способов их
существования в каждой конкретной сфере деятельности (исследуемой
соответствующей наукой – этнографией, литературоведением, историей культуры и
т.п.), выяснения генезиса этих программ и т.п.
Взгляд на традиции как на куматоиды позволит отойти от
понимающего подхода, реализуемого обычно гуманитариями, когда они изучают
содержание традиций. Анализ содержания, как показал М.А. Розов – это
феноменологический подход, изучение механизма – аналог объясняющего подхода, с
которым обычно связывают построение теорий в естествознании [17].
В теории социальных эстафет выявлено три способа бытия
программ, а следовательно, и традиций. Традиции существуют: а) как
непосредственные эстафеты, т.е. как передача опыта от человека к человеку, от
поколения к поколению путем воспроизведения непосредственных образцов поведения
или деятельности; б) в виде описаний деятельности, иногда и виде предписаний,
как осуществлять деятельность, т.е. в виде вербализованных эстафет; в) традиции
существуют как образцы продукта. Наиболее интересен случай, когда речь идет о
продуктах той или иной интеллектуальной деятельности, таких как научная теория,
художественное произведения, которые становятся объектом подражания.
Традиция существует на уровне воспроизведения
непосредственных образцов тогда, когда нет централизованной социальной памяти,
или когда такая память уже есть, но ею не могут воспользоваться дети, еще
только усваивающие язык, неграмотные люди и т.п. Отсутствие централизованной
социальной памяти в примитивных обществах или в крестьянской среде восполнялось
разными путями. Один из них – использование «знающих» людей как носителей
социальной памяти – именно они следили за усвоением традиций, обычаев, норм
бытовой жизни, различных производственных действий. Другая форма восполнения –
существование в глубокой древности мужских и женских домов, где подростки
усваивали легенды, верования и традиции своего пола. В русской деревне те, кто
не овладевал мастерством, соответствующим своему возрасту, получали насмешливые
прозвища (мальчиков, не научившихся плести лапти дразнили безлапотниками, девочек,
не научившихся прясть – непряхами). Стремление избежать подобных прозвищ
способствовало усвоению традиций.
В случае, когда традиция задана описаниями
деятельности или письменными «инструкциями», становится возможным обучение как
вид деятельности, которая раньше практически отсутствовала в обществе, когда
дети усваивали необходимые умения путем непосредственного включения в жизнь и
быт племени, путем подражания мастеру. Однако даже и в этих случаях, как
показал М. Полани, многие процедуры усваиваются только благодаря подражанию
учеников своему учителю в силу того, что невозможно экстериоризировать и
представить в письменном виде все процедуры деятельности, в том числе и
научной. Это означает, что самым исходным механизмом существования программ
являются непосредственные образцы, прежде всего потому, что на уровне эстафет
передается сам язык, с помощью которого описывается деятельность, на котором
пишутся рецепты.
Когда традиция задана образцом продукта, возникает
задача воссоздания деятельности по этому продукту. Если традиционность в сфере
обычаев, обрядов, ритуалов, проявляется в том, чтобы в точности воспроизвести
нужные действия, то в сфере литературного творчества и вообще искусства в любой
его форме это не только не имеет места, но точное воспроизведение там прямо
противопоказано, если не считать задачи изготовления копии какой-нибудь картины
или скульптуры. Как выяснили литературоведы, традиционность в художественном
творчестве проявляется как влияние, как заимствование сюжетов, как следование
определенным канонам построения литературного произведения, как подражание
языку, стилю определенного писателя и т.д., ибо любое произведение – это
актуальный или потенциальный образец, который может порождать и порождает
последующие реализации. Однако любая реализация всегда чем-то отличается от
образца. Рассмотрим случай литературного подражания Вергилию трех поэтов
римской эпохи – Валерия Флакка, Публия Папиния Станция и Силия Италика. Общая
творческая черта всех трех – стиль, колеблющийся между сознательным подражанием
Вергилию и бессознательным следованием запросам своего времени. «Заимствуя
материал образов и оборотов у Вергилия, авторы стремятся превзойти его в
разработке этого материала, варьируют синонимику, синтаксис, порядок слов,
впадают то в эффективную краткость, то в напыщенную перифрастичность» [18, с.
481]. Преследуя благую цель – написать так, как Вергилий – поэты достигли
абсолютно противоположного результата. По сути дела произошло не возрождение
вергилиевского стиля письма, а подновление, переработка вергилиевской топики в
духе несколько смягченного лукиановского стиля. Бесперспективность такого
поэтического компромисса стала очевидной. Монументальный мифологический эпос,
создаваемый тремя поэтами, был осмеян Марциалом и Ювеналом, и почти на триста
лет выпал из литературного обихода. Опыт риторического «нового стиля»
предшествующего периода оказался неспособен возродить большой жанр эпической
вергилиевской поэмы, но в то же время он стал основой для возрождения малого
жанра – эпиграммы. Марк Марциал – первый римский поэт, сознательно ограничивший
себя этим жанром и вложивший в эпиграмму сатирическое содержание.
Но история литературы знает и успешные примеры
подражания. Так, в основу программных выступлений основателей классицизма в
литературе легли творческие приемы представителей литературы эллинистического и
римского периода. И эта прививка была успешной. Литературные манифесты как
изложение эстетической программы осознания принципов представляют собой
творческое восприятие традиции. Классицизм был первым литературным
направлением, ознаменовавшим собой более высокий уровень развития
художественного творчества. Впервые в истории литературы целая группа писателей
возвысилась до осознания своих творческих принципов. Литературные манифесты,
как выражение эстетических принципов и норм классицизма, романтизма и других
направлений искусства прошлого – специфический жанр, возникший именно в связи с
тем, что, с одной стороны, невозможно непосредственно «скопировать»
классическое произведение, признанное эпохальным, а с другой, нужно как-то
выразить «признаки» образцового творения. В таких манифестах и формулируется
то, что стало называться литературным каноном.
Более широкое «явление» в этом плане, имеющее то же
предназначение – описание мира художественной литературы вообще,
экстериоризация норм литературного творчества, систематизация видов, жанров,
стилей литературных произведений, т.е. появление учения о литературе,
литературоведения. Очевидно, что вряд ли можно создать шедевр, руководствуясь
только правилами стихосложения, но правила все же служат ориентирами в
литературном творчестве. Всякая попытка нарушения признанных стилевых норм
вызывает критику, хотя часто именно нарушение формальных требований, как,
например, требования соблюдения единства места и действия, делает произведение
оригинальным.
Именно на пути экстериоризации норм литературного
творчества можно встретиться с явлением дополнительности, описанным в общем
виде применительно к гуманитарному познанию М.А. Розовым. Чем точнее
формулируются «правила» написания художественного произведения, т.е.
литературная «норма», тем менее можно ими воспользоваться, т.е. создать
что-либо значимое, руководствуясь ими. Это имеет место потому, что автор
классического произведения реально работал совсем в других эстафетах, чем те,
которые нашли выражение в литературном каноне. Дополнительность в такого рода
исследованиях состоит в том, что мы либо фиксируем содержание образцов
(например, формулируем канон), но тогда оно не соответствует реальным
механизмам воспроизведения деятельности, либо фиксируем эти механизмы, но тогда
у нас нет возможности описать образцы. Последнее происходит потому, что
«описание образца в силу самой природы описания есть помещение его в иной
нормативный контекст. А образец сам по себе, т.е. вне контекста, просто не
имеет содержания. Реальный путь – это постоянный компромисс между двумя
способами описания» [17, с. 53].
Долгий срок жизни традиции может породить вопросы –
если традиция живет долго, то почему? Та ли это традиция, которая некогда
возникла, или в нее вкрадываются какие-то видоизменения? Чем обусловлена
устойчивость традиций? Если в рамках некоей традиции появляются «отклонения»
или новации, то как реагирует социальная группа, общество на эти отклонения?
Один из ответов – в обществе вырабатываются специальные механизмы,
поддерживающие традицию, есть люди, которые следят за исполнением традиций,
начиная от старейшин в роде и кончая разного рода службами, формальными и
неформальными.
Важно подчеркнуть, что в традиции при их осуществлении
всегда так или иначе вкрадываются неточности воспроизведения. Особенно хорошо
это видно при анализе языка и фольклора. Исполнитель сказки, песни, причитания
имеет возможность изменить акценты, вставить или пропустить слово и т.п.
Исходный образец размывается. Не случайно при эмпирических исследованиях
фольклористы и языковеды записывают песню и ее варианты, слово и его варианты.
Однако непрерывные изменения фольклорных произведений и языка не
распространяются, как правило, далеко – складываются разного рода говоры,
диалекты, охватывающие чаще всего непосредственно общающихся между собой людей,
например северное «оканье».
Но изменчивость традиций, которую можно понимать как
изменчивость программ, ее составляющих, происходит не только непрерывно, путем
накопления мелких отличий и их закрепления. Возможны и качественные изменения,
которые применительно к науке получили в работах Т. Куна название научных
революций. В литературе этому подобно возникновение нового жанра, например,
романа, или нового стиля, скажем, приход романтизма или реализма. Так,
рассматривая происхождение романа, М.М. Бахтин пишет, что роман – это
единственный становящийся и еще неготовый жанр, где жанрообразующие силы
действуют на наших глазах. В этом он видит не только положительные моменты, но
и минусы, так как «жанровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы еще не
можем предугадать всех его пластических возможностей» [12, с. 448]. Для нас
существенны представления академика А.Н. Веселовского, что роман имеет два
истока – рыцарский роман и итальянскую новеллу. В свою очередь, и рыцарский
роман имеет богатую историю, и возник благодаря взаимодействию и сплетению
нескольких литературных традиций, а также латинской христианской традиции.
Пересечение нескольких традиций – это и один из путей новаций в науке. Глубокую
связь традиций и новаторства подчеркивал А.Н. Веселовский: «Каждая новая
историческая эпоха не работает ли над исстари завещанными образами, обязательно
вращаясь в их границах, позволяя себе лишь новые комбинации старых и только
наполняя их тем новым пониманием жизни, которое собственно и составляет ее
прогресс перед прошлым?» [13, с. 40]. Следование традициям, таким образом, не
только не противоречит новациям, но и предполагает появление последних, ибо
традиция каждый раз реализуется на новом материале.
Говоря о видоизменениях традиций с течением времени,
можно выделить два крайних случая 1) традиции могут легко включать в себя новые
элементы и 2) могут быть такими образованиями (как правило, сложными), которые
не допускают никаких более или менее существенных новаций, разрушаются от
появления новаций. Таков, например, образ жизни северных народов – сложная
традиция, хорошо согласованная с природой и позволявшая людям жить в сложнейших
условиях Севера. Иной общественный строй – капитализм, привнеся в традиционный
образ жизни «только» одно новшество – охоту ради торговли, существенно изменил
жизнь этих народов, где охота совершенно не была «рассчитана» на продажу
пушнины. Другая новация – обучение детей в школах-интернатах привела к разрыву
преемственности, ибо дети оказались выключенными из непосредственных эстафет
трудного быта, а после окончания обучения уже не могли вновь включиться в
программы, составляющие суть образа жизни северных народов.
Перенос традиций в новые культурные ареалы, например,
авантюрного романа – на Восток, науки – в Россию и на Восток, ислама и
христианства – в Африку, города – в Африку и т.д. проливают определенный свет
на функционирование традиций. При переносе интеллектуальной традиции в новый
культурный ареал программы, составляющие традицию как куматоид, вступают во
взаимодействие с другими программами, характеризующими материал, объектное
поле. Само это «поле» – это некий культурный феномен, для которого характерны
свои традиции. Оказывается, что далеко не на любом «материале» могут жить такие
программы, как наука, литература, ибо программы среды «мешают» жить этим новым
программам. Усугубляет ситуацию то обстоятельство, что в случае сложных
традиций, таких, скажем, как наука, далеко не выявлены, не экстериоризованы все
те программы, в рамках которых она реально существует. Так, анализируя
социокультурные проблемы формирования науки в России, Н.И. Кузнецова ставит
своей целью ответить на вопрос, как происходит «развитие науки в рамках импортной
модели ее заимствования и укоренения ("индигенизации") в данной
культуре?» [19, с. 9]. В конечном итоге, как показал автор, можно сделать
вывод: «Петр I предписал русскому народу Просвещение, но жизнь, по выражению
Ю.М. Лотмана, сопротивлялась Регламенту в виде злоупотреблений, с одной
стороны, в виде обычаев – с другой» [19, с. 76].
Подведем итоги. В статье была сделана попытка
перенести опыт исследования знания, науки средствами теории социальных эстафет
– на изучение другой реальности – обычаев, ритуалов, традиций, стилей, жанров и
тому подобных проявлений традиционности. Мы представили все эти феномены как
эстафеты или куматоиды, т.е. как некоторые программы, простые или сложные,
сквозь которые «течет» материал. Специфика куматоидов в том, что они фиксируют
важнейшую особенность объектов гуманитарного познания – их неатрибутивность,
невозможность вывести свойства этих объектов из их материала. Действительно,
любой стиль, жанр содержит в себе, во-первых, «программную» составляющую как
некоторую структуру, и, во-вторых – материал, являющийся переменным фактором:
меняются герои романа, место действия, эпоха, но роман остается жанром
эпической, повествовательной литературы, существенной особенностью которого
является изображение сложных путей развития личности в ее многообразных связях
с обществом. Сами программы, составляющие сущность исследованных нами
гуманитарных феноменов, не остаются, однако, неизменными, эволюционируют, что
дает возможность говорить о появлении новаций на пути следования традициям.
Использование опыта философии науки, перенос его в
сферу исследований традиций дает возможность сделать некоторые шаги к
построению теории традиций – за счет того, прежде всего, что многообразные
феномены, внешне достаточно не похожие один на другой, были рассмотрены не со
стороны их содержания, как это обычно делали специалисты каждой конкретной
гуманитарной науки, а со стороны их формы. С этой точки зрения обычаи, обряды,
стили, жанры – это механизмы передачи того или иного содержания, механизмы,
существующие в виде непосредственных или вербализованных эстафет, либо – в виде
образцов продукта. В свою очередь, рассмотрение традиций как механизмов требует
и учета содержания, ибо, не зная, какое именно содержание транслируется с
помощью того или иного обряда, обычая, традиции, мы не сможем выявить начало и
конец эстафеты.
Кроме неатрибутивности, присущей знанию, и
обнаруженной также у традиций, для последних характерна также дополнительность
– оказывается, что при экстериоризации норм литературного творчества, при
«извлечении» их из готовых литературных продуктов – романов, пьес, од,
рассказав и т.п. – формулируются вовсе не те нормы, в рамках которых работали
создатели этих произведений. И чем точнее «извлечены» нормы, тем менее они
соответствуют реальной практике художественной деятельности. Ситуация с
экстериоризацией норм литературной деятельности очень похожа на ситуацию с
формулированием норм классификационной деятельности в науке, рассмотренной С.С.
Розовой [20, гл. 1]. Она показала, что в традиционном учении о классификации
сформулированы требования к «хорошей» классификации, но – в реальной научной
практике ученые им не следуют, не могут. Классификации, которые они строят и
которыми пользуются, иногда не имеют оснований, не все классификации являются естественными,
не сохраняется непрерывность деления на классы и т.п. Это происходит потому,
что сформулированы, например, формально-логические правила деления понятий,
тогда как реальные ученые работают вовсе не в нормативах формальной логики.
Задачи дальнейшей работы видятся в том, чтобы
систематически исследовать проявления традиционности в культуре, рассмотреть
функционирование традиций как систему с рефлексией, выявить расхождения
рефлексии и реальной практики, исследовать роль рефлексии в гуманитарном познании.
Список
литературы
1. Традиция в истории культуры. М.: Наука, 1978. 279
с.
2. Традиционные и новые обряды в быту народов СССР.
М., 1991. 350 с.
3. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы
общения русских крестьян ХIХ в. М.: Наука, 1986. 278 с.
4. Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной
Европы. М.: Наука, 1983. 224 с.
5. Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.
6. Художественные традиции литератур Востока и
современность: ранние формы традиционализма. М.: Наука, 1985. 200 с.
7. Розов М.А. Научное знание и механизмы социальной
памяти. Научный доклад на соискание уч. ст. д.ф.н. М., 1990
8. Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия
науки и техники. М.: Контакт–Альфа, 1995. 380 с.
9. Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблема
анализа знания. // Теория социальных эстафет: История – Идеи – Перспективы.
Новосибирск: НГУ, 1997. С. 9–67.
10. Плахов В.Д. Традиции и общество: Опыт
философско-социологического исследования. М.: Мысль, 1982. 220 с.
11. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990.
456 с.
12. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.:
Художественная литература, 1975. 448 с.
13. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая
школа.1989, 406 с.
14. От сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996. 270 с.
15. Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск,
1998.
16. Левада Ю.А. Традиция // Философская энциклопедия:
В 5-ти т. Т. 5. М., 1970.
17. Розов М.А. Методологические особенности
гуманитарного познания // Проблемы гуманитарного познания. Новосибирск: Наука.
Сиб. отд. 1986. С. 33–54.
18. История всемирной литературы: в 9-ти т. Т. 2. М.:
Наука. 1985.
19. Кузнецова Н.И. Социо-культурные проблемы
формирования науки в России (ХVIII – середина ХIХ в.). М.: УРСС, 1997. 264 с.
20. Розова С.С. Классификационная проблема в
современной науке. Новосибирск: Наука, Сиб. отд. 1986. 223 с.
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.auditorium.ru
|
