Реферат: Субстанция деятельности: первичные определения

Это не означает, однако, что активность тождественна самодвижению и мы можем, к примеру, рассуждать об «активности» торфяника, способного самовозгораться в полном соответствии с также упоминавшимся законом «единства и борьбы» своих собственных «противоположностей». В действительности активность свойственна лишь тем системам, самодвижение которых имеет форму информационной самоорганизации, а конкретнее, выступает как саморегулируемое поведение в среде существования, направленное на самосохранение в ней путем целесообразной адаптации к ее условиям.

Расшифровку этого определения следует начать с признака целесообразности, который альтернативен признаку спонтанности, характеризующему самопроизвольные вещественно-энергетические взаимодействия в природе.

Простейший критерий отличения целесообразных и спонтанных процессов уже приводится нами выше в связи с характеристикой субстанциальных систем. Читатель помнит, что спонтанными мы называли процессы, лишенные «цели» в аристотелевском понимании этой категории (как «того, ради чего» существует нечто), т.е. процессы, которые возникают «почему-то», но не «зачем-то», лишены внешней «целевой причины» и «назначения» в своем существовании.

В самом деле, анализируя случай с ветром, сломавшим дерево, ученый примет во внимание множество различных причин происшедшего — силу воздушного потока, направление его движения, вызвавшие его метеорологические обстоятельства и т.д. и т.п. Без ответа останется лишь один вопрос: «для чего» ветер сломал дерево? Бессмысленность этого вопроса очевидна для современного человека, который в отличие от первобытных людей, подверженных анимизму (т.е. одушевлению неодушевленного), не склонен приписывать физическим силам природы какие-либо цели — в любом из пониманий этого многозначного термина.

Подчеркнем, что бесцельность физических процессов касается не только случайных столкновений — подобных столкновению ветра и дерева, которое вполне могло и не состояться. Напротив, бесцельными являются и вполне необходимые процессы, которые в силу существенных причин не могут не иметь места — как не может не падать на землю сорвавшееся с яблони яблоко. Однако необходимость этого события отнюдь не отрицает его бесцельность, не позволяет нам понять, «зачем» яблоко упало наземь, «зачем» существует закон тяготения и т.д. и т.п.

Так ли обстоит дело в случае с поведением живых систем? Можно ли считать бессмысленным вопрос «зачем?», адресованный уже не ветру, а бобрам, подгрызшим и свалившим дерево? Существует ли в данном случае некоторая цель, которой подчинены подобные акты поведения?

Ответ на этот вопрос зависит от того, какой из интерпретаций понятия «цель» — узкой или широкой — придерживается ученый. В узком смысле слова понятие «цель» относится лишь к человеческому поведению, в котором оно обозначает идеальный образ желаемого результата, выстраиваемый сознанием и предпосылаемый реальным операциям по достижению задуманного. Подобная способность к «символическому поведению», как утверждает современная наука, присуща только «человеку разумному» и отсутствует у животных, не способных к осмыслению целей своей активности (об этом ниже).

Существует, однако, и более широкая интерпретация категории цели, в которой она обозначает то, к чему стремится система, способная к чему-то стремиться, т.е. обладающая устойчивым, изнутри определяемым вектором самодвижения в среде, избирательным отношением к ее условиям, способностью отличать в них желаемое от нежелаемого, полезное от бесполезного или вредного. Лишь в этом случае мы вправе говорить об объективной целеустремленности системы, отличая ее от квазистремлений типа центростремительной силы в физических системах или постоянной «устремленности» магнитной стрелки компаса на север, а не на юг.

Условием подлинной целеустремленности является дифференцированное отношение к миру, которое возникает лишь при условии субстанциальной выделенности системы в среде существования, ее способности к самоорганизации и самосохранению в ней (очевидно, что «поведение» магнитной стрелки было бы целесообразным лишь в том случае, если бы ей в целях самосохранения был бы «противопоказан», объективно «вреден» юг и «полезен» север, что едва ли соответствует действительности).

Именно в таком широком смысле слова понятие «цель» применимо к поведению живых систем — включая сюда не только «умных» бобров, но и «безмозглый» желудь, целью развития которого является самосохранение и саморазвитие в среде существования, ведущее к превращению в дуб, а не в березу или осину.

Говоря философским языком, термин «цель» в его широком значении обозначает особый тип отношения между процессом самодвижения и его результатом, возникающий в условиях предзаданного, «эквифинального» поведения самоорганизующихся и самосохраняющихся систем. Цель — это вектор движения системы, обладающей набором устойчивых жизненно значимых состояний, с которыми связано сохранение ее качественной самотождественности, субстанциальной выделенности в среде и к которым она стремится в любых меняющихся условиях существования.

Очевидно, что в случае с животными целесообразность проявляется в стремлении к удовлетворению предзаданных потребностей (насыщение, безопасность, продолжение рода и т.д.), которые выражают объективное отношение «открытой» живой системы к необходимым условиям своего самосохранения в среде существования. Именно эти потребности определяют устойчивые векторы поведения, заставляют животное избирательно относиться к условиям существования, используя должные средства для достижения вполне определенных и вполне определимых целей. Зная потребности живого существа, любой натуралист объяснит нам, зачем бобры валят деревья, зачем им нужен строительный материал определенной формы и размера, зачем им нужны плотины, которые они возводят из этого материала, какой цели служат искусственно создаваемые запруды и т.д. и т.п. Мы получим ответ на любой из вопросов «зачем?», адресованных любому акту поведения, поскольку оно осуществляется не «просто так», а ради некоторой объективной надобности, заранее программирующей содержание и направленность поведенческих реакций.

Итак, наличие некоторой цели (независимо от факта или меры ее осознания действующим существом) есть главный признак, отличающий активность живых систем от спонтанных взаимодействий физического мира. Но эту абстрактную характеристику нужно конкретизировать, раскрыв как общую природу целей, стоящих перед носителями биологической активности, так и реальные способы их достижения.

Начнем с характеристики наиболее общих механизмов целесообразной активности, присущих и животному и человеку. Речь идет об информационных механизмах поведения, позволяющих носителям активности ориентироваться в среде существования и регулировать свои отношения с ней путем выработки, накопления, сохранения и трансляции жизненно важной информации.

Все мы знаем, что в повседневной речи слово «информация» употребляется для обозначения некоторого набора сведений, циркулирующих в человеческом обществе: научных и технических знаний, художественных образов, профессионального опыта, политических, религиозных, моральных и прочих воззрений, вырабатываемых, передаваемых и получаемых людьми.

В то же время и философия, и кибернетика, и прочие науки, имеющие дело с информацией, не ограничивают ее сферой социального. В самом деле, животные, как известно, не читают газет и не смотрят телевизор, наиболее примитивные из них вовсе лишены органов зрения и слуха. Однако это не мешает любому живому существу вести информационный образ жизни, совпадающий по своим родовым признакам с самыми изощренными формами информационного поведения человека. Шум шагов, услышанный животным в лесу и воспринятый им как сигнал опасности, цепь нервных импульсов, передавших соответствующую «команду на спасение» от головного мозга к конечностям, крик, с помощью которого животное предупреждает своих сородичей об опасности, — все это примеры информационных сигналов, которые вполне сопоставимы со средствами информационной ориентации людей.

Таким образом, первый шаг в научном осмыслении информации — это рассмотрение ее как потока «значимых сообщений», природа которых не зависит от степени их осмысленности, рефлексивности, отказ от сведения информации к умопостигаемым понятийным конструкциям, основанным на феномене «второй сигнальной системы».

Каким же должно быть понятие информации, чтобы, не превращаясь в пустую абстракцию, трюизм, оно охватило собой и «мыследеятельность» человека, и способность амебы различать кислотную среду существования?

Разные ученые по-разному отвечают на этот вопрос, рассматривая информацию то как «передачу разнообразия» в окружающем нас мире, то как процесс «упорядочения структур и воздействий», то как «уменьшаемую неопределенность восприятия», то как «отображение» свойств и состояний одного объекта в свойствах и состояниях другого, взаимодействующего с ним.

Не вдаваясь в тонкости, мы соглашаемся с точкой зрения, которая определяет понятие информации через понятие управления — целесообразной активности живых и социальных систем, направленной на оптимизацию отношений со средой существования. Будучи средством сохранения субстанциальной целостности, качественной выделенности в среде существования, управление предполагает способность системы ориентироваться в ней, оценивать воздействия среды, как безразличные или небезразличные для самосохранения, и, далее, перерабатывать полученные извне «сообщения» во внутренние «коды» ответного действия.

Соответственно информацию можно определить как совокупность значимых сигналов управления, вырабатываемых и транслируемых саморегулирующимися системами, способными строить свои отношения со средой по принципу обратной связи, «тестируя» внешние воздействия и перерабатывая их адаптивные реакции. Секрет информационного поведения состоит в способности системы отображать среду, воспринимая ее импульсы не в их буквальном субстратном содержании, а как значимые сигналы поведения, вызывающие и направляющие реакцию, отличную от физической реакции на импульс.

Для пояснения сказанного достаточно привести простейший пример информационного поведения, каковым является наша реакция на прикосновение другого лица. Очевидно, что физический «смысл» прикосновения, его энергетические параметры будут одними и теми же в случае, когда собеседник пожимает нашу руку, и в случае, когда он, на манер Ставрогина из «Бесов» Достоевского, с той же силой стремится пожать наш нос. И тем не менее эквивалентные физические события вызывают у нас принципиально различную реакцию на контакт, воспринимаемый как проявление дружелюбия в одном случае и как откровенный акт агрессии — в другом. Еще более наглядно этот феномен проявляется в ситуации с жестикуляцией, когда совершенно идентичные телодвижения, соотносимые с разными социокультурными образцами поведения, воспринимаются европейцами как жест одобрения, а латиноамериканцами как грязное оскорбление, и т.д.

Аналогично обстоит дело и с поведением живых систем, когда вид величественного льва вызывает разные желания у львицы и косули, провоцирует у них принципиально различную поведенческую реакцию.

Уже из этих примеров нетрудно понять, что сущность информации может быть понятна лишь при условии функционального подхода и не может быть раскрыта на основе субстратного анализа, который определяет явления на основе их первичных качеств — свойств вещества, «материала», из которого они состоят.

Действительно, в своей субстратной основе любое информационное сообщение представляет собой оптический, акустический, электрический и прочий физический или химический процесс, что не мешает информационным системам обнаруживать в нем «второй план», воспринимать его как носителя некоторых «кодов» действия, подлежащих восприятию и дешифровке.

Нетрудно догадаться, что в философском смысле слова информация выступает как частный случай «отношений представленности», позволяющих объекту или процессу «являть собой другое», обретать свойства и состояния, отличные от присущих ему по природе, выступать в качестве «и.о.» (исполняющего обязанности) иного представленного в нем явления.

Простейшей иллюстрацией отношений представленности может служить денежная банкнота — клочок бумаги с типографскими знаками, явно «неравный самому себе» — обладающий, в частности, несравненно большей стоимостью, чем себестоимость пошедшего на него материала. Ясно, что эта бумага представляет собой явление, отличное от себя, не выводимое из собственных физико-химических свойств; точно так же крохотный кусочек пластмассы — номерок из гардероба — выступает как нечто «неравное самому себе», а именно как «полномочный представитель» шубы, сданной нами на хранение, и т.д.

Подробный анализ отношений представленности в их социально-философской ипостаси предстоит нам ниже — в связи с изучением особого класса социальной предметности, который мы будем именовать «символами» или «знаками». Пока же отметим, что именно представленность как форма связи явлений окружающего нас мира выражает феномен информации, не сводимой к своей субстратной основе и выступающей как функциональная характеристика целесообразной активности.

Это означает, что мы не склонны — подобно некоторым другим философам — давать расширенную трактовку информации, рассматривать ее как всеобщее свойство материи. Информация как таковая отсутствует в мире физических взаимодействий, в котором любой энергетический импульс всегда равен себе самому и не становится сигналом, не обретает никаких значений, не совпадающих с его субстратными свойствами.

В действительности физический мир обладает лишь потенциальной информационностью, которая актуализируется для систем, способных «считывать» информацию с ее материальных носителей.

Это значит, что сход лавины, оставившей свой след на земле, не следует трактовать как «информационное взаимодействие» материальных систем, «отражающихся» друг в друге. На самом деле речь идет о простейшем физическом взаимодействии, «информационность» которого существует лишь для «имеющих глаза и уши», т.е. в диапазоне «живое существо — среда», а не «земля — камни». Эти и подобные физические процессы содержат в себе потенциальную информацию точно так же как сухие дрова содержат в себе потенцию стать огнем. Однако сами по себе они являются информацией не в большей степени, чем заяц, еще не съеденный волком и вольно бегающий в лесу, является пищей.

Итак, важнейшим средством целесообразной активности живых систем является способность информационного отображения среды существования, создания определенного патерна внешних событий, вызывающего, направляющего и контролирующего поведенческую реакцию, операциональные физические акты поведения (будь то удар лапой, укус, прыжок и пр.).

Каковы же собственные цели информационной активности? Зачем, ради чего живые системы предпринимают поистине титанические усилия, моделируя среду и управляя своим поведением в ней?

Целевая детерминация, как мы видели выше, касается любого конкретного акта в поведении информационных систем, будь то строительство запруды, поимка добычи, поединок с соперником в брачных делах. В каждом из этих случаев мы можем обнаружить ту надобность, с которой соотносится данное действие, средством достижения которой оно является.

Однако понять эту систему частных целей мы сможем лишь в том случае, если сумеем редуцировать их к одной глобальной цели, определяющей поведение целенаправленных систем. Таковой, как уже отмечалось выше, является оптимизация отношений со средой, направления на самосохранение системной целостности или, иными словами, выживание системы в среде существования.

Возникает вопрос: не противоречат ли рассуждения о целях существования живых и социальных систем той характеристике субстанциальных объектов, которая была приведена нами выше? Прежде чем ответить нет, давайте вспомним  свойство sui generis, отличающее их от объектов функциональных, вспомним, что мы не могли найти той внешней цели, которой подчинено возникновение органической реальности и потому признали его самопорождением в среде, не связанным с целевой причинностью.

Это означает, что понятие спонтанности вполне приложимо к биологическим объектам, явлениям и процессам. И тем не менее оно не охватывает собой всю совокупность их жизненных циклов, характеризуя лишь некоторые механизмы генезиса, а также определенные механизмы саморазвития (типа ненаправленных мутаций в живой природе, явлений «бифуркаций» связанных со стихийной сменой доминантного типа функционирования, имеющей место, как мы увидим ниже, и в социальной реальности).

Во всем остальном процесс существования живых систем, способ их внутреннего функционирования далек от механизмов спонтанного взаимодействия, существующих в физической реальности. Из того факта, что живые системы не созданы «кем-то» и «для чего-то» не следует, что, единожды возникнув, они не обретают собственных внутренних целей существования, главной из которой является самосохранение в среде. Подобную внутреннюю цель существования не ради чего-то внешнего, а «ради самого себя» признавал еще Аристотель, именуя ее энтелехией.

Мы можем смело утверждать, что подобное самосохранение в среде существования является исключительным признаком активности, монопольным достоянием «нефизических» систем. Это утверждение, однако, нуждается в определенных оговорках, необходимых для того, чтобы самосохранение биосоциальных объектов не выглядело беспредпосылочным явлением, не имеющим никаких генетических корней в неживой природе. Речь идет о правильном понимании связи между самосохранением, которое присуще лишь носителям активности, и системной самоорганизацией, свойственной и процессам физической реальности.

Термин «самоорганизация» уже использовался нами в связи со способностью субстанциальных систем порождать специфицирующее их качество, поддерживать и воспроизводить доминантный тип строения, функционирования и изменения, не редуцируемый к внешним по отношению к системе реалиям, существующий независимо от них. Долгое время ученые полагали, что подобная способность системных объектов к спонтанному порождению и поддержанию своих организационных параметров присуща лишь физической реальности, взятой в целом, и не присуща отдельно взятым физическим явлениям. Конечно, ученые не считали, что у неживых объектов и процессов вовсе отсутствует способность к сохранению своих организационных параметров, определяющих присущее им качество. Не будет ошибкой сказать, что каждый системный объект, имеющий свою структурную и функциональную организацию, обретает вместе с ней не только специфицирующее его качество, но и устойчивость, сопротивляемость внешним деструктивным воздействиям (в чем нетрудно убедиться, пытаясь распилить кристаллическую решетку алмаза или разложить молекулу воды на составляющие ее газы).

Но можно ли трактовать качественную устойчивость физических систем как способность к самоорганизации, которую демонстрируют носители активности? Сам смысл философского принципа «самости», о котором говорилось выше, заставлял отрицательно отвечать на этот вопрос. В самом деле, мы не можем говорить о самоподдержании алмаза, ибо сохранение организационных параметров имеет в данном случае характер пассивного сопротивления внешнему воздействию и не предполагает собственных «действий» системы по поддержанию присущего ей структурного и функционального порядка. Сопротивляясь деструктивным воздействиям, алмаз проявляет «самодеятельность» ничуть не большую, чем нос боксера, который — в полном соответствии с законом Ньютона — наносит «ответный удар» перчатке соперника...

Отказывая отдельным физическим системам в свойстве самоорганизации, ученые полагали, что оно возможно лишь для систем, обладающих не только качественной определенностью, но и реальной качественной автономией. Иными словами, самосохранение есть свойство систем, способных не столько выделяться, сколько обособляться во внешней действительности, приобретать ту степень свободы, которая превращает эту действительность в «среду существования» с иными, нежели у системы, типом функционирования и динамики.

Лишь в этом случае система перестает быть акциденцией внешнего мира, состоянием, «завихрением» среды и обретает собственную субстанциальность. Лишь в этом случае у нее возникает небезразличное отношение к собственному качеству, которое, говоря философским языком, выступает уже не как «качество в себе», но как тщательно лелеемое и охраняемое «качество для себя».

Руководствуясь сказанным, философы всегда полагали, что качественная выделенность физико-химических систем не достигает степени качественной автономии, при которой система сама создает свое качество, а получает его «на время» в череде обратимых метаморфоз, качественных превращений из простого в сложное, из неподвижного в подвижное, из холодного в горячее и наоборот.

Развитие современной науки, как уже отмечалось выше, внесло серьезные уточнения в сказанное, сделав поправку на феномен физической самоорганизации, описанный основоположниками синергетики. Речь идет об открытых системах потокового типа, так называемых диссипативных структурах (термин И. Пригожина), способных создавать и сохранять определенный уровень «порядка» в своей организации.

В экспериментах, описываемых нелинейной термодинамикой, перед нами предстают флуктуативные процессы, создающие макроструктуры, функционирование которых уже не описывается законами, способными исчерпывающе объяснить движение микроэлементов «среды», образующих синергетические объекты18. По сути дела мы сталкиваемся с саморазвивающимися процессами, которые находятся в состоянии своеобразного «обмена веществ» со средой: «засасывают» в себя ее элементы и заставляют их существовать по собственным законам, отличным от законов спокойной среды.

Не углубляясь в специальные вопросы философии естествознания, мы можем признать, что саморегуляция биосоциальных систем и самоорганизация физического типа имеют общий знаменатель, единый источник, характеризуемый понятиями интеграции и дезинтеграции, «порядка» и «хаоса», энтропии и негэнтропии.

Понятия энтропии и негэнтропии, как известно, широко вошли в современный научный обиход и используется далеко за пределами термодинамики, в которых первоначально зародились. Во многих науках закрепилась интерпретация этих категорий, связывающая негэнтропию со способностью системы препятствовать хаотизации своей структурной и функциональной организации, необратимому распаду на более простые «образующие» с иной, чем у системы, субстанциональной определенностью. Иными словами, негэнтропийность сложноорганизованных систем означает «умение» системы поддерживать определенный уровень «порядка», определяющего ее качественную самотождественность, т.е. способность к самоподдержанию в условиях среды, из которой черпаются вещественно-энергетические условия существования.

Признавая эту способность универсальной характеристикой мира, мы тем не менее не можем не видеть, что способы перехода от хаоса к порядку, механизмы интеграции и дезинтеграции систем существенно различны в физическом и «надфизическом» мирах.

В то время как самоорганизация физических систем представляет собой сугубо спонтанный, ненаправленный процесс, самоорганизация биологических объектов, как мы видели выше, представляет собой целесообразную активность, основанную на информационных механизмах поведения. Самоорганизация системы в данном случае предстает перед нами как ее саморегуляция, направленная на самосохранение в среде в условиях негарантированного выживания в ней. Способность системы порождать и воспроизводить свое качество, поддерживать и «охранять» свою системную целостность, выделенность в мире выступает как целевая доминанта существования, отсутствующая в физическом мире, где нет и не может быть целенаправленного поведения.

Очевидно, что никакая синергетика не может объяснить нам информационную направленность поведения, в котором феномен самоорганизации порождается не внешними по отношению к ней причинами (как это имеет место с ячейками Бинара, представляющими собой предсказуемое следствие температурных изменений), а внутренними целевыми причинами самосохранения субстанциального качества в среде существования (как это имеет место с любым живым существом, рождение которого есть целенаправленная передача эстафеты жизни). Понять такое поведение мы сможем лишь в том случае, если раскроем специфические механизмы регуляции, отсутствующие и физической среде, — а именно систему потребностей существования, а также информационные механизмы поведения, позволяющие носителям активности избирательно относиться к среде, обеспечивать свое выживание в ней.

Осталось сказать, что способом такого выживания является адаптация или приспособление информационных систем к внешней среде, т.е. способность приводить свою организацию в соответствие с условиями среды, из которой заимствуются все необходимые вещественно-энергетические условия существования, выступающие как предмет жизненных потребностей.

Такая адаптация, как правило, альтернативна гомеостазу физических систем, которые также «стремятся» сохранить свою качественную определенность, охраняя свои исходные состояния, воспринимая их изменение как необратимую деформацию. Напротив, информационные системы способны сохранять себя в среде существования путем значительных изменений своей внутренней организации, своих «морфологических» и «физиологических» характеристик, используя подобную перестройку как способ оптимизировать отношения со средой, повысить шансы на выживание в ней.

Таковы в самом грубом приближении основные признаки активности, определяющей способ существования живых систем, альтернативный спонтанным преобразованиям вещества и энергии, происходящим в неживой природе.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-u.ru/