Реферат: Имперское пространство России в региональном измерении: дальневосточный вариант 
Реферат: Имперское пространство России в региональном измерении: дальневосточный вариант
А.В. Ремнев
Отдельные регионы в силу их специфики (времени
вхождения в состав империи, географических и природно-климатических факторов,
удаленности от имперского центра, этнического и конфессионального состава
населения, уровня социально-экономического развития, влияния
внешнеполитического окружения) представляли разные варианты имперских
процессов, что обусловило сложность и вариативность политикоадминистративного
строя Российской империи. Понятие имперское пространство в региональном
измерении1 в данном случае позволяет более точно описать имперские процессы в
рамках региона, акцентируя исследовательское внимание на региональную специфику
«географии власти» (размещение, структура и динамика имперской власти,
«властное освоение» региона, политико-административное поглощение (интеграция)
империей новой территории). Это понятие охватывает важные сферы региональной
политики: имперская идеология и имперская практика в региональном прочтении;
установление как внешних (в том числе и государственных), так и внутренних
(административных) границ региона; динамика управленческой организации внутри
регионального пространства (властная административно-территориальная и
иерархическая структура регионального пространства, административные центры и
их миграция).
Применительно к этому, казалось бы, достаточно дать
определение империи, как большой геополитической общности («мир-империя» в
определении Ф. Броделя и И. Валлерстайна), исторического способа преодоления
мировой локальности, установления внутреннего мира и межрегиональных
экономических и культурных связей, хотя бы и силой. С управленческоправовой
точки зрения Российская империя представляется сложно организованным
государственным пространством. Длительная устойчивость Российской империи
объяснима именно с позиции поливариантности властных структур, многообразия
правовых, государственных, институциональных управленческих форм,
асимметричности и разнопорядковости связей различных народов и территориальных
образований. И чем больше правительство добивалось успехов на путях
централизации и унификации управления (к чему оно, несомненно, стремилось), тем
более оно теряло гибкость и становилось неповоротливым, неспособным эффективно
и адекватно реагировать на быстро меняющуюся политическую и
социально-экономическую конъюнктуру, отвечать на вызовы националистических
идей.
Россия как империя постоянно расширялась, включая в
свое государственное пространство все новые территории и народы, отличающиеся
по многим социально-экономическим и социокультурным параметрам. За решением
первоначальных военно-политических задач имперской политики неизбежно следовали
задачи административного обустройства и последовательной интеграции региона в
имперское пространство. Российской особенностью процесса внутреннего имперского
строительства явилось заметное преобладание политико-административных целей над
экономическими. Наряду с рационализацией, модернизацией и ведомственной
специализацией государственной власти в центре и на местах шел процесс ее
экстенсивного развития, подпитываемый включением в состав империи новых
территорий, что обусловило управленческие региональные различия, а «география
власти» имела сложный политико-административный ландшафт, с повторяемостью
(иногда трансплантацией уже апробированных на других окраинах) властных
архаических институтов («инородческое», «военно-народное управление») и моделей
управленческого поведения.
В ходе исторического развития Российской империи на ее
огромном и многообразном географическом пространстве сложились большие территориальные
общности (регионы2), заметно выделяющиеся своей индивидуальностью, имевшие
существенные отличия в социальноэкономическом, социокультурном и
этноконфессиональном облике, что закреплялось определенной региональной
идентификацией. Особый административный (и даже политический) статус мог лишь
усиливать или ослаблять региональные позиции. Стремление к регионализму (сверх
обычного деления на губернии) объяснимо также известным несоответствием
традиционного административно-территориального деления потребностям политики и
управления, требующих более широких административных объединений. Историко-географические
регионы обладают определенной устойчивостью и даже способностью регенерации под
воздействием имперских кризисов (например, Приамурское генерал-губернаторство,
Дальневосточное наместничество, Дальневосточная республика, Дальневосточный
федеральный округ).
Империя, включая в свой состав тот или иной регион на
востоке, начинала прежде всего его властное освоение, интеграцию в имперское
политико-административное пространство. Этот процесс имел значительную
временную протяженность и определенную последовательность.
Во-первых, первоначальное освоение («первооткрыватели»
обеспечивающие «историческое» право на данную территорию), создание опорных
военно-промышленных пунктов и установление периметра (зоны, рубежа) внешней
границы, обеспечение государственной безопасности и формирование имперского
тыла (в том числе за счет естественных преград, слабой доступности и бедности
природных и трудовых ресурсов, низкой привлекательности окраинной территории)3,
создание оборонительных рубежей, государственной границы, размещение вдоль
границы вооруженной силы (регулярных и иррегулярных войск, казачьих линий,
военно-морских баз). Высокая степень частной инициативы, лишь координируемой и
направляемой государством, симбиоз военно-хозяйственных функций и создание
квазиадминистративных институтов (частные компании, экспедиции).
2. Под регионом в данном случае автор понимает не
политико-административное, а историко-географическое пространство. Аналогом
современного понятия «регион» в дореволюционной терминологии можно считать
«область» (отсюда, например, название общественно-политического движения
«областничество»).
3. Часто, особенно в ранние периоды российской
истории, государственная граница не имела четких очертаний и носила черты
некоего рубежа (фронтира), неясно определенной зоны, отделяющей Россию от
других государств и народов.
Во-вторых, стремление «сцентровать» новую территорию,
путем установления региональных центров государственной власти (на первых порах
превалировали военно-административные и фискальные интересы, а затем уже
собственно экономические). Начало хозяйственной колонизации регионального тыла
(часто этот процесс идет от границ региона в глубь территории). Изменение
внешнеполитических и внутриполитических задач, экономическое освоение региона,
демографические процессы приводили к частой миграции региональных центров.
В-третьих, определение административно-политического
статуса региона (наместничество, генерал-губернаторство, губерния, область),
поиск оптимальной модели взаимоотношений региональной власти и центра
(сочетание принципов централизации, деконцентрации и децентрализации).
Организация имперской инфраструктуры региона (пути сообщения, почта, телеграф)
и культурное закрепление (церкви, школы, медицина, научные учреждения).
Создание смешанных органов местного управления и суда («инородческое»,
«военно-народное» управление).
В-четвертых, имперское «поглощение» региона путем
создания унифицированных управленческих структур:
административнотерриториальное деление (включая специальные ведомственные административно-территориальные
образования: военные, судебные, горные и т.п. округа), специализированная
институциональная организация различных уровней управления и суда, сокращение
сферы действия традиционных институтов, усовершенствование системы управленческой
коммуникации. «Обрусение» территории путем ее интенсивной земледельческой и
промышленной колонизации, распространения на окраины реформ, апробированных в
центре страны, экономическая и социокультурная модернизация.
Административное устройство Азиатской России в XIX в.
рассматривалось как «переходная форма», которая с официальной позиции должна
иметь конечной целью «путем последовательных преобразований введение окраин в
тот устойчивый административный строй, приданный европейским губерниям, который
представляя свободу и развитие в пределах областных интересов, поддерживает
объединение действий в руках центральных учреждений»4. Строительство империи
считалось тождественным процессу поглощения Россией восточных окраин. Так, Ф.Ф.
Вигель, проехавший через Сибирь в 1805 г. в составе посольства графа Ю.А.
Головкина в Китай, писал, что активная британская политика в американских
колониях сослужила плохую службу метрополии, и Англия не только утратила эти
колонии, но обрела в их лице опасных соперников. Другое дело Россия, убеждал
Ф.Ф. Вигель, которая смотрела на Сибирь, «как богатая барыня на дальнее
поместье, случайно ей доставшееся, куда она никогда не заглядывала, управление
коего совершенно вверено приказчикам, более или менее честным, более или менее
искусным. Поместье всегда исправно платит оброк золотом, серебром, железом,
мехами: ей только и надобно; о нравственном и политическом состоянии его она
мало заботится». Такое дремотное состояние Сибири, как он считал, было только
на пользу России, именно оно обеспечило то, что все осталось в руках
государства, а не было разбазарено частными лицами. Поэтому Сибирь, «как
медведь», сидит у России на привязи. Однако в будущем, как рассуждал далее Ф.Ф.
Вигель, Сибирь будет полезна России как огромный запас земли для быстро
растущего русского населения, и по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а
Россия расти5. И в этом виделось кардинальное отличие Российской империи от
колониальных империй Запада.
Региональная политика империи преследовала в конечном
итоге цели политической и экономической интеграции страны, установления ее
социальной, правовой, административной и даже народонаселенческой однородности.
Но конкретные потребности управления заставляли правительство продолжать
учитывать региональное своеобразие территорий, что придавало административной
политике на окраинах определенную противоречивость и непоследовательность. Это
отражалось, в свою очередь, на взаимоотношениях центральных и местных властей,
приводило к серьезным управленческим коллизиям. Переход от поливариантности в
административном устройстве (как это было на ранних этапах истории империи) к
внутренне усложненной моновариантной модели неизбежно приводил к росту
централизации и бюрократизации управления, допускающих лишь некоторую
деконцентрацию власти на окраинах. Административная централизация
представлялась мощным орудием не только управления, но и политического
реформирования. Как справедливо заметил еще дореволюционный исследователь
правительственной политики в Сибири С.М. Прутченко: «Нужды управления,
потребности наилучшей административной организации становились служебными иным
целям, подчинялись политическим задачам»6.
Изменение внешнеполитической ситуации в
АзиатскоТихоокеанском регионе и в Средней Азии усложняло управленческие задачи,
а расширение границ империи на востоке и юге вело к смещению направлений
военно-административной активности центральной и местной администрации. Рост
населения и неравномерность его распределения по губерниям и областям,
изменение в соотношении русского и коренного населения, целенаправленная
колонизация в рамках «политики населения»7, новые пути сообщения и торговые
связи, появление новых центров экономической жизни также требовали
корректировки административных границ и размещения управленческих региональных центров.
Административнотерриториальное устройство Азиатской России долгое время по
преимуществу преследовало политические и «военно-мобилизационные» цели,
отодвигая на второй план все в большей степени заявлявшие о себе потребности
экономики. Хотя решение задач властного освоения нового имперского региона
неизбежно учитывало комплекс объективных факторов, экономическое районирование
продолжало испытывать на себе пресс военнополитических и административных
задач. В.П. Семенов-Тян-Шанский отмечал, что границы губерний и областей
Российской империи возникли во многом случайно, «путем канцелярских
усмотрений», и поэтому «ниже всякой критики с географической точки зрения»8.
Декларировав некоторые общие принципы регионального
подхода к изучению имперского пространства России, попытаемся поверить их
конкретным материалом процесса имперского поглощения одного из регионов
Дальнего Востока процесса, имевшего значительную историческую временную
протяженность и организационно-пространственную незавершенность.
В политике самодержавия на Дальнем Востоке тесно
переплелись два важнейших направления, имевших единую цель: организация
имперского пространства. Первое направление нацелено на внешнюю имперскую
экспансию; второе — на внутреннее административно-территориальное и хозяйственное
устройство. Имперский характер этой политики характеризовался явной
зависимостью пространственной структуры власти, ее географии, от
внешнеполитических и военно-стратегических установок, от изменений в имперской
идеологии и даже от часто менявшихся взглядов влиятельных государственных
деятелей как в Петербурге, так и в самом регионе. Дальний Восток России в XIX
в. демонстрировал слабую расчлененность сфер внешней и внутренней политики,
сочетание традиционных и инновационных идеологем. Региональное своеобразие
управленческой политики на Дальнем Востоке вобрало в себя как классические для
Российской империи приемы властной организации, так и специфические черты,
порожденные природными факторами, а также комплексом региональных
геополитических воздействий.
Дальневосточный правительственный курс (как
внешнеполитический, так и внутриполитический) был не только непоследовательным
и противоречивым, но носил явно импульсивный характер, подогреваемый, главным
образом, периодически возникавшей опасностью утраты российских дальневосточных
территорий. В данной статье речь пойдет о достаточно длительном и динамичном
для регионального измерения имперских процессов хронологическом периоде
(1800-1861 гг.), отмеченном как подъемами, так и спадами правительственной активности.
При этом важно направить исследовательское внимание не только на реальные
пробразования в административнном устройстве региона, но и на неосуществленные
проекты, понять мотивы и аргументацию управленческого реформирования.
Рубеж XVIH-XIX веков ознаменовался повышенным
интересом к Азиатско-Тихоокеанскому региону со стороны ряда европейских
государств. Не могла оставаться в стороне от этого и Россия, уже двумя
столетиями ранее укрепившаяся на побережье Тихого океана и имевшая долгое время
здесь своего рода монополию. Император Павел I, не считаясь с затратами,
усиливал российское военное присутствие на российском побережье Тихого океана.
Граф С.Р. Воронцов уже в царствование Александра I, обсуждая перспективы
российских морских экспедиций на Дальний Восток, прямо заявлял, что «это было
единственное поприще, на котором Россия могла бы развить первоклассные морские
силы» 9. Это было время великих кругосветных путешествий, рождения самых
фантастических планов, деятельности отважных мореплавателей и разного рода
авантюристов. В правительственных кругах велись геополитические споры, какой
быть будущей России — континентальной или морской державой, какому направлению
— восточному или западному — отдать приоритет во внешней политике? И хотя,
бесспорно, европейская политика доминировала и определяла позиции России в
других регионах мира, было бы неоправданно принижать значение политических
акций и на далеких восточных рубежах огромной империи. Зачастую российское
движение на восток выглядело иррациональным (идеологически объясняемым
историческими традициями, геополитической предопределенностью), питаемым
имперскими амбициями, желанием не отстать от других в дележе колониальных
владений. Россия, как и другие европейские государства, пыталась открыть для
своей торговли порты Японии и Китая, наладить торговые отношения с Филиппинами,
урегулировать правила мореплавания и морских промыслов. Это была, как
справедливо отметил современный историк B.C. Мясников, новая политика России на
Дальнем Востоке, «которая с полным основанием может быть названа
азиатско-тихоокеанской»10.
Северо-восток империи в этот период рассматривается
преимущественно как плацдарм для дальнейшей экспансии в Тихоокеанско-Азиатском
регионе и на Северо-Американском континенте, где самодержавие проводило свою
политику под прикрытием Российско-Американской компании. Ее управляющий А.А.
Баранов «бессознательно, но инстинктивно гениально стремился окружить северную
часть восточного океана нашими владениями, дополняя и замыкая их от Уддского
острова до Ситхи занятием Калифорнии, Сандвичьевых островов, Южных Курил, что
привело бы к занятию устья Амура и других пунктов к югу», писал служивший в те
годы в компании Д.И. Завалишин11. При этом неизменно подчеркивались те выгоды,
которые получит Россия от такой экспансии, прежде всего в укреплении российских
позиций на дальневосточном тихоокеанском побережье. Управляющий РАК0 Н.П.
Резанов не без основания опасался, что европейские державы могут опередить
Россию на Дальнем Востоке12. О том, что эти опасения были небезосновательны,
свидетельствуют записки Ж.Б. Лессепса (одного из участников экспедиции
Лаперуза), отмечавшего слабость русской власти в Охотско-Камчатском крае:
«Могущество Российского государства ослабевает по мере удаления от центра»13.
В новых политических условиях самодержавие должно было
спешно предпринять меры по укреплению своих позиций в Охотско-Камчатском крае,
прежде всего на Сахалине и Курильских островах, а также упрочить положение на
Чукотском полуострове. К началу XIX в. система управления на северо-востоке
Российской империи оставалась предельно простой, что объяснялось
незначительностью здесь русского населения и несложностью правительственных
задач, которые сводились к сбору ясака с коренных народов. Города
Охотско-Камчатского края (Охотск, Гижигинск, Петропавловск, Верхнекамчатск)
представляли собой небольшие селения в несколько сот человек. Воинский
контингент ограничивался незначительными командами городовых казаков. В 1799 г.
в Охотско-Камчатский край был перемещен полк под командованием полковника
Сомова и дополнительно направлена команда моряков и строителей во главе с
капитан-лейтенантом Н.И. Бухариным. Устройством нового порта на Тихом океане в
заливе Алдома (впрочем, выбранного неудачно) занялся контр-адмирал И.К. Фомин.
Но увеличение численности войск обостряло и без того сложную проблему снабжения
края продовольствием, что, в свою очередь, влекло постановку задач
хозяйственного освоения края. Это требовало значительного притока населения,
которое непонятно как было доставить в Охотско-Камчатский край, и чем снабжать
в первое время.
Страницы: 1, 2, 3
|
|
