Реферат: «Честь» и «слава» на Руси в X — Начале XIII вв.: терминологический анализ

Больше внимания в Галицко-Волынской летописи уделяется внешней, «светской» стороне событий, особенно военным деяниям, поэтому неслучайно, что понятие «слава» больше используется для характеристики земных дел и, в особенности, военных успехов и подвигов140 . Мы не будем анализировать все случаи, когда «слава» появляется на страницах этого произведения (тем более, что тогда мы выйдём далеко за наши хронологические рамки), но отметим только одну особенность её понимания в летописи. Ранее мы имели дело с земной славой, описываемой в её «пространственном аспекте», по выражению Д.С.Лихачёва: как в «Девгениевом деянии», так и ПВЛ и Киевском своде кон. XII в. слава о человеке, событии или Русской земле расходилась «по всем странам». Но в Галицко-Волынской летописи слава характеризуется не только пространственно, но и, так сказать, хронологически: она не только распространяется по земле, но и пребывает во времени, остаётся в памяти людей, в каждом поколении отзываясь новыми славными (или бесславными) деяниями.

Например, «слава» побед и деяний Даниила Романовича несколько раз сравнивается с достижениями его предшественников, в том числе Владимира «великаго, иже б‡ землю крестилъ». Сравнение Даниила с его отцом Романом преподано так: Даниил вернулся после победы над ятвягами «со славою на землю свою, наследивши путь отца своего великаго Романа, иже б‡ изострился на поганыя яко левъ, имже половци д‡ти страшаху»141 . Сам Даниил, по словам летописца, лелеял желание превзойти предков славой: когда его позвали венгры воевать в Чехию, Даниил согласился, «славы хотя, не б‡ бо в земл‡ Русц‡и первее, иже б‡ воевалъ землю Чьшьску — ни Святославъ хоробры, ни Володимеръ святыи»142 .

Несколько раз в летописи описываются военные подвиги, совершённые отдельными героями. Например, при описании взятия татарами Судомира рассказывается, как некий «лях», из защитников города, «не бояринъ, ни доброго роду, но простъ сыи человекъ», «створи д‡ло памяти достоино» — убил татарина на городской стене. Описывается также мужественное поведение двух дружинников Владимира Васильковича — один из них был «прусин родомъ», другой «дворныи его слуга любимы сынъ боярьскии Михаиловичь именемь Рахъ»: они «не поб‡госта» в бою, «но створиста д‡ло достоино памяти и начаста ся бити мужескы» и погибли «мужественымь сердцемъ, оставлеша по соб‡ славу посл‡днему в‡ку»143 . Не исключено, что в описании этих подвигов сказалось влияние на летописца русского перевода «Истории Иудейской войны» — некоторые выражения совпадают почти дословно (ср. с приведёнными нами выше цитатами). Однако не так важно совпадение с другим произведением, а важно то, что автор летописи посчитал возможным использовать эти выражения — очевидно, они совпадали с его собственным стилем и умонастроением.

«Слава» во всех этих примерах не только рассматривается вполне положительно и даже уважительно, но даже понимается как некая ценность, которая существует в памяти поколений вплоть до «последнего века». Воин может внести свой вклад в общую «копилку» подвигов, совершённых поколениями героев, проявив «мужество». Для русского князя вполне естественным является поревновать славе предков, которая уже существует во времени, передаётся из века в век, и оставить по себе свою «славу». Индивидуальная слава героя соотносится с общей «внеположенной» славой.

Такое представление о «славе» князя или воина — не только как известности, распространяющейся по земле, по «всем странам дальним», но и как «славы предков», существующей как некая «вневременная», вечная ценность, которая служит идеалом и образцом для новых поколений, — уже было замечено в нашей историографии и раскрыто, исходя из кратких, но ёмких, выражений «Слова о полку Игореве». Д.С.Лихачёв указал на то, что развёртывание времени в Древней Руси не соответствовало современному и было как бы обратным: прошедшее время было «передним», а будущее и настоящее (которые фактически не различались) — «задним». В связи с этим он обращал внимание на то, что «предняя слава» в словах Игоря и Всеволода обозначает именно эту славу предков, славу прошлого, а «задняя» слава относится к задуманному братьями походу. Такое же «разделение славы» — на добытую предшественниками, связанную с прошлым, и на ту, которую ещё надо добыть в настоящем — Д.С.Лихачёв усматривал в выражении «Слова» «свивая славы оба полы сего времени»144 .

Развивая соображения Д.С.Лихачёва, Ю.М.Лотман в более поздней статье, в которой он уже обходит молчанием свои построения о «славе» сюзеренов и «чести» вассалов, утверждал, что в «Слове» отразилась такая особенность мифологического (средневекового) сознания, как обращённость к началу, к прообразу, архетипу и осмысление всего происходящего как обновления этого изначального архетипа. «Лежащие в основе миропорядка "первые" события не переходят в призрачное бытие воспоминаний — они существуют в своей реальности вечно. Каждое новое событие такого рода не есть нечто отдельное от "первого" его прообраза — оно лишь представляет собой обновление и рост этого вечного "столбового" события». «Слово о полку Игореве» тоже, по мнению Ю.М.Лотмана, повёрнуто к истокам и поход Игоря трактуется тоже как обновление того, что было ещё заложено и совершено «дедами». В частности, слава в песне «мыслится как нечто предсуществующее со времён дедов-зачинателей (слава всегда "дедняя"). Её можно заставить потускнеть, если не подновлять новыми героическими делами, но тем не менее она не исчезнет, продолжая бытие в некотором вневременном мире». Тогда, когда в «Слове» говорится: «выскочисте изъ д‡днеи сла⇻145 , — имеется ввиду недостойное обращение со славой; тогда же, когда используется выражение «звонячи въ прад‡днюю славу»146 — это достойное обновление «передней» славы147 .

Свидетельства Галицко-Волынской летописи, приведённые выше, кажется, подтверждают выводы Д.С.Лихачёва и Ю.М.Лотмана о существовании в сознании древнерусского человека представления о славе предков как о некоей идеальной ценности, на которую нужно ориентироваться. Представление это имело ввиду именно военные деяния и прежде всего князей, хотя славу «последним веком» мог в принципе оставить по себе и любой воин (и даже не знатного происхождения — хотя это и было исключением, которое вызвало специальное замечания летописца). В «Слове о полку Игореве» слава также, как правило, относится к князьям, хотя есть исключения: в «прадедню славу» звонят «ковуи», а последняя фраза провозглашает «княземъ слава а дружи퇻148 (попытки — например, Р.О.Якобсона и вслед за ним Ю.М.Лотмана — как-то переиначить это выражение не убедительны; союз «а», как доказано, имел в древнерусском языке соединительное значение149 ). То, что военная слава могла относиться и к дружине, и даже к отдельным её представителям, доказывают подобранные нами примеры из летописи (не говоря уже о таких переводных памятниках, как «Девгениево деяние» и «История Иудейской войны»). Не может быть никаких сомнений и в том, что представителей знати могли вообще назвать «славными», — достаточно вспомнить описание «славы» Варлаама, боярского сына, в «Житии Феодосия».

Можно только согласится с общепринятым мнением, что понятие «славы» занимает в «Слове о полку Игореве» особое, выдающееся место. Нам бы только хотелось подчеркнуть, что при определённом своеобразии понимание славы в «Слове» не было каким-то уникальным в древнерусской литературе.

Своеобразие заключается прежде всего в исключительно земном, светском понимании славы автором «Слова» и в том, что в его изложении она приобретает характер некоей особой, внеположенной ценности, существующей самостоятельно во времени и в пространстве. Она может звенеть в городах и рокотать в разные времена, её могут петь разные народы150 . К ней как к заветной цели стремятся князья, пытаются её «претрепать» или «расшибить» или даже «похитить» и «поделить»151 . Но она ни в коем случае не является только результатом и последствием их действий, наоборот, она сама может сыграть с ними злую шутку и ввести в несчастье: Бориса Вячеславича «слава на судъ приведе», а Изяслав сын Васильков, который «притрепа славу д‡ду своему Всеславу», сам в итоге оказался «подъ чрълеными щиты на кровав‡ трав‡ притрепанъ»152 . Гореславичем из Святославича стал и Олег, основатель княжеской ветви Ольговичей, своими подвигами ковавший «крамолы» и «усобицы»153 . Наконец, стремление к славе Игоря и Всеволода также обернулось «тугой», «хулой» и «нуждой».

Однако, как ни странно, именно в такой двойственности в «образе» славы, которая легко может обернуться горем и смертью, обнаруживаются точки соприкосновения «Слова» и современной ему литературы домонгольской Руси. Как автор «Слова», восхищаясь мужеством и доблестью князей и дружин, никогда не воспевает смерть и гибель, так же он и не делает славу некоей идеальной ценностью. Он воспринимает её скорее как двуликого Януса и указывает на её условность описанием той «тьмы», которая «св‡тъ покрыла», т. е. всемирной катастрофы, которая произошла из-за того, что князю, жаждущему славы, «спала умь похоти и жалость знамение заступи»154 . Об истинных ценностях автор «Слова» прямо не говорит, но он намекает на них, когда, описывая подвиги Всеслава Полоцкого и упоминая, что тот «разшибе славу Ярославу», заключает пассаж о Всеславе «припевкой» «смысленого» Бояна: «ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути»155 . Автор «Слова», таким образом, хорошо осознаёт условность, конечную тщету перед «судом Божиим» всех «славных» деяний. Конечно, в таком отношении можно усмотреть имплицитно присутствующее в «Слове» знание о том, что, кроме земной, существует ещё и высшая, небесная слава156 .

Нам осталось оценить употребление выражения «ищучи себе чести, а князю славы» и понятия «честь» в «Слове о полку Игореве».

Разумеется, идея Ю.М.Лотмана о том, что «слава» в этом выражении соответствует «сюзерену», а «честь» — вассалу, не может быть принята157 . В памятниках литературы домонгольской Руси и военная, и прочая «мирская» «слава» прилагается по отношению к дружине и знати. «Честь», как мы видели по Киевскому своду кон. XII в., является одним из основных понятий межкняжеских отношений, и в летописи, наоборот, значительно реже используется в отношении дружины и знати, чем в отношении князей.

В летописи сочетание «слава и честь» как устойчивая формула используется, в частности, и для характеристики военных побед (хотя было бы неправильно, как говорилось выше, расценивать её как «традиционную воинскую формулу»). В тех случаях, если речь идёт о походах и победах русских полков над иноплеменниками, особенно половцами, слава и честь в Киевском своде могут быть даже взаимозаменяемы: русские князья и дружины ищут и добывают как честь, так и славу. Ничего удивительного в том, что автор «Слова» использовал это выражение при описании военного похода русских князей на половцев, нет. В то же время в литературе домонгольской эпохи сочетание слов «честь» и «слава» могло использоваться в самых разных контекстах и ситуациях, и устойчивой формулы, которая бы применялась не в контексте восхваления Бога и святости, ещё не сложилось. Сочетание этих слов могло совершенно по-разному составляться в разные выражения в зависимости от жанра, стиля произведения, художественного вкуса автора. Например, в том же Киевском своде летописец в некрологе Ярославу Галицкому находит такую форму словоупотребления: «б‡ же князь мудръ и р‡ченъ языком и богобоинъ и честенъ в земляхъ и славенъ полкы...» 158 Автор «Слова о полку Игореве» использовал свои средства художественной выразительности и традиционное словосочетание интерпретировал несколько по-своему, и ни о чём кроме его оригинальности и творческой смелости это не говорит.

Кроме этого выражения, в «Слове» ещё один раз упоминается слово «честь»: Всеволод бьётся, «забывъ чти и живота». Два раза в одном месте повторяется словообразование «нечестно» — Святослав Всеволодич с «златым словом» обращается к Игорю и Всеволоду: «рано еста начала Половецкую землю мечи цв‡лити, а себ‡ славы искати. Нъ нечестно одол‡сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте»159 .

Интерпретация этих мест Д.С.Лихачёвым стала общепринятой (ей в целом следует и Ю.М.Лотман в своих построениях). «Честь» здесь интерпретируется как «феодальная»: князья выступили в поход своевольно, «без разрешения их старшего князя», поэтому говорится, что Всеволод «забыл» свои «вассальные обязательства» перед киевским князем, а затем Святослав упрекает князей за «своевольство»160 .

Мы не можем согласиться с таким выводом. В летописях и других памятниках литературы домонгольской Руси мы не нашли ни одного намёка на то, что понятие «честь» связано с какими-то «вассальными обязательствами». Едва ли можно увидеть и что-то «феодальное» в тех значениях, которые имеет древнерусское слово «честь». Основное значение этого слова — «почёт, почести, уважение». В силу конкретности средневекового мышления, мало оперировавшего абстрактными понятиями, под «честью» могли понимать не только то уважение, которое следовало оказывать лицу, облечённому той или иной властью или саном, обладающему тем или иным статусом, но и сам сан, статус, власть. С другой стороны, так как уважение, как правило, выражается в конкретных формах, то и эти формы могли обозначаться словом «честь» — в ту эпоху это были обычно внешние знаки почитания (поклоны и т. п.), дары, награды, почётное сопровождение. В Древней Руси даже известна подать традиционно-патриархального характера под названием «почестье» — дары (со временем чётко определённые по форме и размеру) зависимого населения своему господину161 .

Почитания в принципе мог удостоится кто угодно. Разумеется, первым и основным объектом почитания был Бог. «Честь» воздавалась также церковным иерархам, монахам и другим людям, приобщённым к сакральному. Среди светских лиц, которые удостаиваются «чести», в наших источниках упоминаются, главным образом, князья и изредка послы и представители знати162 .

В Киевском летописном своде кон. XII в. и в Галицко-Волынской летописи в ряде случаев прослеживается обозначение словом «честь» княжеского сана, достоинства и содержания княжеской власти. Под «честью» разумеются княжеские «столы», владение «волостями» без «обиды» со стороны, внешние атрибуты власти. Однако, так как в средневековом сознании власть сливалась в нераздельное целое с её носителем, то оскорбление княжескому сану расценивалось и как личное оскорбление самому князю, и наоборот. В этой ситуации в рамках описания межкняжеских «обид» всё чаще употребляется понятие «сором». Вместе с ним и слово «бесчестие», изначально значившее лишь «отсутствие почёта, уважения», стало употребляться в значении оскорбления князю, а значит, и княжескому статусу (или, если угодно, наоборот)163 . Здесь видится зародыш той системы компенсаций за оскорбления по «бесчестью», которая хорошо известна по документам Московского периода. Однако ни в коем случае нельзя, как это часто делают учёные164 , сопоставлять понятие «чести» (или «бесчестья») с той системой возмещения ущерба, которая была принята в Древней Руси согласно нормам Русской Правды: «обида» и «сором» Русской Правды и других юридических памятников до XV в. могут обозначать личное оскорбление, однако не имеют никакого отношения к понятиям «чести» и «бесчестия», связанным со статусом, саном, «чином» (используя позднейшую терминологию) лица.

Наконец, благодаря постоянному сближению сначала в религиозных текстах, а затем и в светских, понятий «честь» и «слава», в некоторых случаях исходное значение «почёт» всё более приобретало смысл «репутация», «известность», и тогда слова «честь» и «слава» могли быть взаимозаменяемы.

Все эти возможности употребления слова «честь» ничего общего с феодализмом, вассалитетом, кодексом чести, рыцарством и т. д. не имеют.

Как же тогда толковать указанные места «Слова о полку Игореве»?

Нам представляется, что автор «Слова», когда писал о поведении Всеволода в бою, имел ввиду «честь» в обычном для того времени смысле: разумелось его княжеское достоинство, его особый (почитаемый, почётный) статус и тот внешний облик, внешние атрибуты, которые присущи князю. Автор просто хочет сказать, что князь в упоении битвой забыл обо всём на свете: о своей жизни, жене, Чернигове и, главное, о том, как он сам внешне выглядит и что собой представляет. Сегодня мы сказали бы: князь, забывшись, утратил способность смотреть на себя со стороны.

Несколько сложнее смысл слова «нечестно». Те значения, которые даёт В.Л.Виноградова на основе словоупотребления в других памятниках литературы, — «нечестиво», «неучтиво, непочтительно» — не подходят по смыслу165 . Проще всего было бы перевести «бесславно» (как это иногда и делается), исходя из того, что «честь» именно в контексте военных предприятий против половцев могла употребляться в смысле «слава» (см. выше примеры из Киевского свода). Использовать более употребительное слово «бесчестно» было бы оскорбительным для князей и дружины, — тогда было бы слишком явно указание на позор поражения и, главное, «сором» пленения князя166 , поэтому автором, который был явно близок участникам похода, было выбрано другое, не столь однозначное по ассоциациям, слово.

Таким образом, обращение к современным «Слову о полку Игореве» памятникам письменности и более внимательный терминологический анализ не только позволяет прояснить значение некоторых спорных мест «Слова», но и заставляет отказаться от тех стереотипов, что сложились в нашей историографии и которые на самом деле ничего не объясняют в жизни древнерусского общества, но лишь запутывают и вводят в заблуждение.

Список литературы

Барсов Е.В. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси. Т. I. M., 1887. С. XV.

Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 145.

Рыбаков Б.А. Пётр Бориславич. Поиск автора «Слова о полку Игореве». М., 1991. С. 66. В другой работе Б.А.Рыбаков прямо говорит о древнерусском боярстве (уже с IX в.) как о «русском рыцарстве»: Киевская Русь и русские княжества. М., 1993 (2-е мзд.). С. 251.

Например, А.С.Орлов считал, что происхождение «Слова» из «дружинной среды» доказывается, в частности, его «общим тоном рыцарственной воинственности, выраженной терминами и метафорами воинского обихода, лозунгами воинской "чести" и "славы"» (Героические темы древней русской литературы. М. — Л., 1945. Глава II. «Слово о полку Игореве» как произведение дружинной поэзии. С. 33).

Лихачёв Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978. С. 117, 118 — 126.

Барсов Е.В. Указ. соч. Глава III. «Слово» как выражение школы Киевской дружинной Руси. С. 219 и след.

Лотман Ю.М. Об оппозиции «честь» — «слава» в светских текстах Киевского периода // Учёные записки Тартусского государственного университета. Вып. 198. Труды по знаковым системам. Т. III. Тарту, 1967. С. 100 — 112. Эта статья переиздана: Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. III. Таллин, 1993. Далее цитаты приводятся по этому изданию.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6