Реферат: Анализ программы демифологизации

Последователи Бонхеффера, в частности, Г.Вагнер (бывш. ГДР), считает, что даже доказательства неисторичности Иисуса не опровергли бы значения христианства. С его точки зрения неправильно связывать керигму с каким-либо событием или лицом, в том числе с Иисусом Христом. Это критика с позиций радикально безрелигиозного, отчасти, социального христианства. Неизвестно, что сказал бы об этом сам Бонхеффер, но ясно, что у Бультмана более комплексная позиция.

Близки к этой критике радикальные взгляды Ф.Бури и Ш.Огдена. Бури (швейцарский богослов, последователь А.Швейцера) поддерживает принципы демифологизации и экзистенциальной интерпретации, которые приблизили Новый Завет к современности, но, упрекая Бультмана в непоследовательности, Бури осуждает его толкование события – миссии Христа как необходимого для реализации перехода от неподлинного к подлинному существованию. По Бури евангельские рассказы — только символ этого перехода, достигаемого решением человека. Бури критикует Бультмана за представление о керигматическом характере Нового Завета, как пережиток мифологической точки зрения. Он выходит за пределы скептицизма Бультмана и, соответственно, вновь видит его непоследовательность: исторические посылки не могут служить основанием веры, утверждал Бультман, но настаивает на начале керигмы в определенных исторических событиях.

Также и Ш.Огден (американский модернистский экзистенциальный богослов), рисуя убедительную картину глубокого религиозного индифферентизма в западном обществе, подчеркивает важность демифологизации и экзистенциальной интерпретации. Но также, выходя за пределы мыслительного круга Бультмана, он полагает, что экзистенциальное “ подлинное существование” может быть достижимо и без веры во Христа. Христос просто наиболее полно и ясно выражает заложенные в природе человека возможности. Таким образом Огден ставит под сомнение разрыв между Ветхим и Новым Заветом, религией и философией, разумом и верой и ставит вопрос об отношении христианства и различных философских систем и религий, в которых выражается та же экзистенциальная проблема.

Позиции Вагнера, Бури, Огдена последовательно критикуют Бультмана, но это уже не столько критика, сколько выход вовне его. Эти мыслители представляют собой весьма модернистское крыло христианского богословия. Эта степень радикализации проблематики не была известна Бультману и тут нечего возразить с его позиций. Мы же, не разделяя вполне этих радикальных позиций, признаем их место в ряде богословских реакций современного христианства на общественно-философские проблемы последних десятилетий.

На особом месте стоит критика Бультмана данная К.Ясперсом. Одна их полемика заслуживает тщательного рассмотрения. Вкратце, критика Ясперса двояка. Он упрекает Бультмана во все той же непоследовательности и перескакивании с позиций ученого на утверждения веры и подмене одного другим. Ясперс отвергает необходимость реинтерпретации мифа и отказа от мифологического языка.

Мифологическое мышление является не чем-то прошлым, но характеристикой человека в любую эпоху... Он сохранил следующие элементы: 1) Миф рассказывает историю и выражает интуитивные стремления, более, чем универсальные концепции... 2) Миф имеет дело со священными историями и видениями, с историями о богах, более, чем об эмпирических реалиях... 3) Миф является передатчиком значения, которое может быть выражено только языком мифа...

Таким образом, с позиций своего трехчастного экзистенциализма и очень глубокого философствования Ясперс критикует интуитивное представление Бультмана о мифе в его применении к Новому Завету и объективации трансцендентного. Но с другой стороны он требует рекеригматизации христианства, то есть его переоткрытия для каждого нового поколения, по причине того, что Христос — “ камень претыкания” , который нельзя ухватить с философского наскока.

Позиция Ясперса трудна для понимания, она очень многообразна. Его критика Бультмана становилась со временем менее напряженно, подконец они уже довольно мирно переписывались. Мы приведем здесь одно высказывание, которое может подытожить подход Ясперса, с его широчайшего философского горизонта, к программе Бультмана, который, несомненно, более технически относился к философии.

Философ, безусловно, не может указывать теологам и церквам, как им следует поступать. Философ может лишь надеяться на участие в разработке предпосылок. Он хотел бы помочь подготовить почву и сделать ощутимым пространство духовной ситуации, в котором должно расти то, что он создать не может.

V Мы провели достаточно подробный обзор критики основной программы демифологизации и экзистенциальной интерпретации Нового Завета Р.Бультмана. Суммируем теперь основные возражения на теорию демифологизации и приведем возможные ответы на них самого Бультмана.

— Может ли человек прийти к христианскому пониманию существования без обладания верой во Христа? — Ответ Бультмана дан в программном эссе. Экзистенциальное понимание существования является философским взглядом через который христианское понимание может быть прояснено, Новый Завет истолкован. Основное различие между Новым Заветом и экзистенциализмом в том, что “ Новый Завет и христианская вера знают и говорят о деянии Бога, впервые делающем самоотдачу, веру, любовь, подлинную жизнь человека” (курсив Р.Б.). Экзистенциализм же говорит что это существует, но неспособно освободить человека от отчаяния, которое возникает, когда он оказывается неспособным достичь этого — Является ли событие Христа и действие Бога в Нем мифологическим и, таким образом, законным предметом демифологизации? — Бультман ответил бы своим стремлением демифологизировать событие Христа, но настаивал бы на том, что оно является актуальным “ действием Бога” . Оно является комбинацией мифа и истории. Бультман не мог примирить утверждения ап.

Павла и ап. Иоанна о предсуществовании Христа с евангельскими легендами о непорочном рождении (Матфей, Лука). Мифологический язык не дает человеку понимать Иисусатолько в исторических терминах, но подчеркивает, что “ его происхождение берет начало в вечности и не связано с областью природно-человеческого” . “ ...значение жизни Иисуса определяется тем, что Бог через нее хочет сказать мне” .

— Как поступает теория демифологизации с идеей креста? — Хотя Бультман думает, что большая часть повествования Нового Завета о кресте мифологична, крест сам по себе он принимал как исторический непреходящий факт для веры. Бультман отверг все интерпретации креста в духе компенсационной теории искупления. Крест есть значимый факт истории, на нем, по вере, наши грехи распяты и мы стали новыми творениями, когда крест становится для нас реальным.

— Является ли воскресение мифологическим феноменом? — Воскресение и крест неразделимы в Новом Завете. Бультман полагал, что неприемлемо говорить о воскресении как об “ историческом событии” , которое может, каким-то образом, утвердить власть и значение креста. Бультман признавал его как утверждение веря в воскресение, что более важно, чем простое историческое событие, доказываемое пустой гробницей. Воскресение является эсхатологическим событием в котором человек может принять участие верой. Здесь не может быть доказательств. Вера не подтверждается историческими исследованиями. Воскресший Христос встречает нас в проповеди. Доказательства сделали бы веру ненужной. Возвещение воскресения является частью эсхатологического события искупления, а не частью его.

— Возможно ли какое бы то ни было действие Бога в программе демифологизации, в ее нынешнем виде? — Это важный вопрос. Богословие Бультмана делает серьезный упор на событие Христа в котором Бог искупительно действует. Мы упоминали критиков, которые стремились демифологизировать “ действие Бога” (Бури) и даже саму идею Бога (Вагнер); другие же подчеркивали необходимость сохранения мифологии для сохранения идеи Бога и Его действия (РК, Тиллике, Барт, с разных сторон).

Бультман возражал критикам, критикуя их понимание действие Бога как “ вмешательства” в естественно-исторические события, в смысле разрыва причинно-следственной связи. Бультман же понимает действие Бога как происходящее “ внутри” этих событий (глава “ Значение действия Бога” в книге “ Иисус Христос и мифология” ). Здесь налицо парадокс веры, привлекающий наше внимание, в котором одно событие может быть понято как действие Бога и, в то же время, иметь вполне интеллигибельное объяснение в естественных или исторических терминах.

— Не заместит ли программа демифологизации мифологического мировоззрения современным научным подходом, который может стать новым препятствием к пониманию послания? — Вероятность этого возможна. Но Бультман отмечает, что демифологизация не отвергает Писание, или христианское послание, а только прошедшее мировоззрение, призывает человека к личному решению. Он утверждает, что существующий мир также изменится, а программа демифологизации может помочь предохранить потерю послания вместе с превалирующим мировоззрением. Современный человек не приемлет прежней картины мира, но демифологизация трансцендентности Бога способна прояснить для него то, что Бог стоит посреди нас и освобождает нас для радикальной открытости будущему.

— Не превращает ли демифологизация веру в философию, или, как минимум, не подчиняет ли ее экзистенциальной философии? — Бультман возразил бы, что любой интерпретатор подходит к тексту с определенными предпосылками. Вспомним, что он говорил о необходимости ставить верные вопросы к тексту. Так Бультман сознательно благодарил Хайдеггера, что экзистенциальный анализ того позволял ему ставить верные вопросы. Однако, Бультман отвергал возможность философии производить веру и постоянно утверждал уникальность веры во Христа и силы Святого Духа, о чем никогда не стоит забывать. Бультман учил, что экзистенциальная философия конечна, ограничена. В вере же человек может познать Бога.

— Не сводит ли демифологизация Бога к субъективному феномену опыта человека? — Бультман действительно заявлял: “ Говорить о Боге значит говорить о себе...” , но “ несомненно, из этого не следует, что Бог не находится вне верующего” . Хотя мы познаем Бога только в личном отклике на Его обращение к нам, мы никогда не сможем говорить о Боге объективно, но только в терминах, в которых мы понимаем Его действие к нам и в нас” .

— Наконец, не разрушает ли демифологизация единократность события Христа? — Бультман, как христианин, согласился бы с тем, что Христос умер однажды и за всех. Его упор был бы здесь не столько на историческую событийность, а на событийность эсхатологическую. То, что Бог был во Христе, не есть предмет исторического доказательства. Это то событие, которое происходит всякий раз, когда проповедуется Слово. Он приходит сюда и теперь в Евангелии и это эсхатологическая единственность события. Уникальность не в том, что Бог вошел в этот злой мир в ту конкретную историческую эпоху, а в том, что он входит в наш (курсив Р.Б) злой век.

На этом мы окончим наш воображаемый диалог. Он был построен на известных вопросах или возражениях к программе демифологизации — экзистенциальной интерпретации. Ответы, излагающие точку зрения Р.Бультмана, приведены по его основным трудам, касающимся этой программы: эссе “ Новый Завет и мифология”, 1941 и работе “ Иисус Христос и мифология”, 1958.

В предыдущей части мы рассмотрели персонифицированную критику Бультмана, с которой не можем согласиться, в большей или меньшей степени. В этой части изложили подход Бультмана к наиболее дискутируемым вопросам, в общем, без вынесения оценки. В следующей части приведем, на наш взгляд, вполне обоснованную критику его системы, с которой мы вполне согласны.

VI Через четыре года после “ Иисуса Христа и мифологии” (1962) вышла в свет, тут же став богословским бестселлером (переведена на 18 языков), всем известная книга еп. Дж.Робинсона “ Быть честным перед Богом” (“ Honest to God” ), где были популярно пояснены те чересчур субъективные и произвольные положения Бультмана с которыми трудно согласиться.

Я не хочу здесь углубляться в споры, вызванные бультмановской программой демифологизации. Во многом они, думается, были вызваны некоторыми...

особенностями изложения. Так: а) Бультман склонен высказывать суждения о том, чего “ ни один современный человек” не может принять (такие, как “ невозможно пользоваться электричеством и радио и верить, что...” ), которые отражают научный догматизм уже ушедшего поколения. Это придает его изложению некоторый налет старомодного модернизма; б) то, что он вычеркивает столь большую часть (курсив Дж.Р.) евангельской истории (например, все рассказы о пустом гробе), связано просто с его склонностью в качестве исследователя Нового Завета к крайнему и, на мой взгляд, необоснованному недоверию к традиции. Его исторический скептицизм и его критика мифологии — это разные вещи (курсив мой – А.Г.); в) его переоценка частной философской концепции экзистенциализма хайдеггеровского образца как замены мифологического мировоззрения обусловлена исторически и даже географически. Он считал, что это подходящая замена для немцев его поколения, но мы вовсе не обязаны считать ее единственной альтернативой.

Дальнейшее было углублением и детализацией этих построений (речь не идет о некритическом отвержении, неуместном для научного анализа) неисчислимым множеством богословом. Это в общем.

Что же касается конкретных моментов, то, как мы уже не раз упоминали, Бультман располагал крайне интуитивным представлением о мифе. Далее мы рассмотрим его конкретные упущения в мифологической характеристике основных пунктов новозаветного провозвестия. Это необходимо разобрать более подробно.

Демифологизация первородного греха, как мы уже говорили, страдает жесткой полярностью мифологического – научного мировоззрений у Бультмана. Однако человек, в действительности, мыслит не столь однозначно, да и невозможно с необходимостью доказать автономность человека, также, как и его гетерономность.

Таким образом этот этап программы аргументируется положениями современной веры в идею субъективности человеческого бытия, а не независимыми доводами. Идея эта есть результат определенной метафизики, чьи исторические корни (до Хайдеггера) содержатся у Канта и Гуссерля.

Демифологизация воплощения Христа наталкивается на затруднения в том, что и для эсхатологической веры Христос является и Богом и человеком одновременно. Когда Бультман определяет миф как мышление, для которого потустороннее есть одновременно и посюстороннее, тогда Христос, как воплощение Бога, есть нечто мифическое. Невозможно устранить исконно мифическую основную идею, что божественное является, пусть не всегда и не всеми это признается, но она не должна привести к разрушению христианского провозвестия.

Миф о феномене распятия как заместительной жертвы также находится в системе целостности веры. Основания его демифологизации те же, что и у идеи первородного греха. Она приводит к идее креста как призыва к экзистенциальному решению. Но если сама идея Христа сохраняется, то необходима идея жертвы. Бультман говорит что Бог был во Христе и проявляет непоследовательность в элиминации содержания распятия.

Проблема демифологизации воскресения самая глобальная. Дискуссии о природе чуда занимают сотни страниц и коренятся в рационалистическом представлении о непреодолимости законов природы (Юм и ему подобные). Проблематика вопроса выходит за пределы нашего обзора и мы ограничимся констатацией, что современная наука, философия и апологетика показала невозможность абсолютного оправдания и декларирования этих законов, в крайнем случае, их сведение к частному случаю, гигантской серии повторений или вере. Множество попыток оправдания естественнонаучного мышления приводит к выводу, что конструкция законов природы покоится на определенной схеме интерпретации реальности, нуждающейся в историческом обосновании, но не соответствующей какому-либо знанию об этой реальности в себе. Бультман не располагал этими выводами и, фактически, выступал с позиций догматизирования метафизики науки, что, конечно, прискорбно.

Демифологизация таинств не является проблемой для цвинглианского подхода к этому вопросу. Представители же исторических церквей могли бы возразить, что Бультман, по-протестантски низводит их статус. В самом деле, средоточием всего у Бультмана выступает проповедь. С эти можно согласиться, в определенном догматическом контексте. Но если лишать таинства их мифической субстанциальности, то ею должно обладать слово, — а это будет также мифическим явлением, необходимым для нуминозной самоидентичности церкви, что более естественно излагается в католическом и православном богословии таинств и литургике. Бультман просто не мыслил такими категориями.

Еще несколько слов по поводу экзистенциального подхода, являющегося у Бультмана положительным аспектом программы (наравне с отрицательным демифологизаторским, ср. упоминание на стр. *). В свете большой открытости современного богословского горизонта мы не можем, вслед за Г.Кюнгом, не признать определенной постхайдеггеровской сужености экзистенциального анализа Бультмана. А именно: 1) При всей критике таких мифологем, как непорочное рождение, сошествие в ад, вознесение, Бультман гиперкритичен в пренебрежении теми экзистенциальными открытиями, которые таятся в историческом Иисусе. 2) Он сосредотачивается на узко-антропологической экзистенции, снижая значение самого бытия, космоса, природы, окружающей Среды. 3) Редуцировал реальную мировую историю к человеческой историчности, подлинное будущее — к человеческой будущности, отвлекаясь, тем самым, в своем богословии “ бытия-в-мире” от конкретного общества и политического измерения (хотя при нацистах он был вместе с Бартом).

VII /Заключительная/ Пришло время завершать нашу работу. К.С.Льюис в одной из своих статей (к сожалению у нас нет ссылки) говорил о необходимости ремифологизировать современное христианство. Именно “ ре-” , так как жизнь человека в современном секулярном обществе тяготеет ко все большей иссушенности в области духа, в области отвлеченного мышления и воображения. Чтобы сделать человека более способным откликнуться на христианскую весть, являющуюся чем-то отстоящим далеко за пределами обыденного круга современного бытия, неудивительно, что Льюис хотел как-то размягчить мышление людей своего (и нашего) времени. Льюис был филологом – писателем, он вырос в романтической атмосфере английской культуры и литературы, поэтому он и оказался способен на такие шедевры как “ Хроники Нарнии” , в согласии со своим стремлением к ремифологизации жизни.

Совсем в другом положении вырос и сформировался Р.Бультман, анализу системы которого мы и посвятили нашу работу. Также стремясь донести Евангелие до современного человека, но под влиянием суховатого экзистенциализма Хайдеггера, живя в весьма индустриальном окружении и учась у либеральных богословов, Бультман пошел совсем по другому пути.

И тот и другой по своему правы. Конечно, в радикализме и уровне претензий Бультмана гораздо больше поводов для неприятия, критики, злобного и не очень злобного отвержения. Но хочется призвать к справедливости. Как часто мы видим у таких критиков крайне вульгарный подход к Писанию, церкви, ко всему христианству в целом. Как часто проповедь Святого Слова Бога выхолащивается и превращается в размахивание плетью над головами ни в чем не повинных слушателей, которые, в зависимости от силы характера, или становятся рабами мертвой буквы и того, кто в церкви рявкает погромче, или уходят и никогда не скажут доброго слова о такой форме церкви. Как бы то ни было, и те и другие воспринимают совершенно ложное понимание христианства. Бультман стремился донести весть до современного ему общества. В его работах она принимает определенную культурную деформацию, приемлемую в целом немногими. Но такая деформация есть элемент неотъемлемый, главное состоит в степени приемлемости ее в нашем случае.

Если нас не устраивает что-то в интерпретации Евангелия Р.Бультманом, стоит задуматься, а скольких людей не устраивает наше собственное мифотворчество и сделать выводы в обе стороны. Да, последующие поколения герменевтов прежде всего обратили внимание на узость картины мира Бультмана (ссылками на упреки Бультмана в непоследовательности полна наша работа), и это у человека бывшего одним из крупнейших ученых своего (нашего) времени. Тем более нам стоит быть проницательнее и скромнее и не выдавать то, что нам хочется сказать, за истину “ с большой буквы И” . Хотя бы потому, что в других языках слово “ истина” начинается с других букв. Моисей сказал бы “ temE)” , Павел “ a)lh/Jeia” , а люди часто трясут русской Библией так, как будто она в таком виде и упала с неба! Мы можем постараться сделать то, что пытался сделать Бультман, Льюис и множество других известных и неизвестных христиан. Бультман донес до многих весть о Христе, освобождая ее от либеральной редукции и нацистской мифологизации. Живя в хаотичной общественной ситуации он тяготел к философии экзистенциализма местного образца. В современной российской ситуации с этим немало схожего. Поэтому мы можем с определенной уверенностью ожидать скорый рост интереса с экзистенциальной философии от Киркегора до Ясперса, от Достоевского и Шестова до Ницше и Сартра, включая многих других. Разобравшись в системе Бультмана, учтя его ошибки, расширив кругозор до уровня современного мышления и ситуации мы сможем более эффективно развивать наше христианство и значительно серьезней подойти к тексту Библии, который совсем не банальная и не простая вещь.

Мы начали работу эпиграфом, упоминающем о Боге, как Океане. При таком подходе, о котором говорил о. Г.Чистяков, мы способны овладеть богословием Бультмана, на наш взгляд лучше всего выраженном в следующем отрывке: Конечно верно, что демифологизация избирает современное мировоззрение в качестве критерия. Демифологизировать — значит отвергнуть не Писание или христианскую весть в целом, но мировоззрение Писания, которое является мировоззрением прошедшей эпохи, которое слишком часто удерживается в христианской догматике и в церковной проповеди. Демифологизировать — значит отвергнуть то, что весть Писания и церкви должна быть связана с древним мировоззрением, которое давно устарело.

Пусть Бультман интерпретировал весть Евангелия в терминах экзистенциализма, относясь к нему недостаточно критично, не соглашаясь с нормативной ролью Писания. Его место в одном ряду с блаж. Августином, св. Ф.Аквинатом или К.Бартом, которые не позволяли себе этого в отношении своих философий неоплатонизма, аристотелизма и того же экзистенциализма с позитивистской окраской. По той причине, что Бультман подобно им говорил к своему времени на его языке и философии, которые резонировали и были чувствуемые во времени. Его интересы и философия существования также говорят к нам в посткоммунистической России, в существующем положении дел. Но мы можем выйти за его пределы и избежать опасностей “ прикручивания” Евангелия к конкретной философии и даже методологии. Евангелие должно быть и будет свободно от конкретной философии и мы будем свободны в таком провозвестии Евангелия, ибо это будет истинное освобождающее Слова Бога к нам, лично к каждому, чтобы мы могли жить перед Богом и помогать другим окунуться в океан христовой свободы!