Курсовая работа: Синтаксис любви 
Не
прошло мимо внимания Толстого и то, что Соня управляема, послушна, и эта
особенность характера невесты также пришлась ему по сердцу, хотя сам он
покорностью не отличался. Позднее, возведя безликую чеховскую Душечку в эталон
женщины, Толстой подтвердил притягательность для него слабохарактерных женщин,
а жена прямо и коротко записывала в дневник: “Ему нужна была женщина пассивная,
здоровая, бессловесная и без воли”. Все так, но Толстой, заметив во время
наездов в дом Берс покорность Сони, как оказалось потом, страшно на сей счет
заблуждался, смиренность ее была мнимой, лукавой, и в отличие от чеховской
Душечки Софья Берс имела не 4-ю, а 3-ю Волю.
Не
было бы счастья, да несчастье помогло. Потому что именно 3-я Воля Софьи
определила ее выбор, пробудила чувства, сделала более чем привлекательной в ее
глазах фигуру Толстого. Угадав в нем по твердому взгляду и плотно сжатому рту
мужчину волевого и самоуверенного, Соня не могла не зажечься при мысли, что
рядом с ним она утратит свою обычную для 3-й Воли неуверенность в себе, станет
решительней и целеустремленней. А графский титул и слава крупного русского
писателя до предела распалили и без того бешеное, хотя и тайное, честолюбие
лекарской дочки.
На
первый взгляд все в будущем браке Толстого складывалось как нельзя лучше,
обещало долгое, ничем не омрачаемое счастье. Оба получали то, что хотели, и
даже с избытком. И вместе с тем наряду с желанной инаковостью было в их
характерах нечто, предполагавшее заведомое и полное согласие. Ситуация,
казалось, лучше не бывает...
* *
*
Первый,
самый страшный удар, от которого он так и не смог никогда оправиться, Толстой
получил сразу же в спальне. Дело в том, что женщины с 1-й Физикой по
толстокожести своей часто страдают аноргазмией и в силу слабой возбудимости
бывают ленивы при исполнении супружеских обязанностей. Тогда как люди с 3-й
Физикой склонны не только вкладывать в секс всю душу и силы, но еще являются
сексуальными альтруистами, для которых явные свидетельства переживаемых в их обществе
наслаждений едва ли не дороже собственного удовольствия. Сопоставив эти
особенности двух разных Физик, нетрудно представить себе, какая трагедия
разыгралась в спальне Толстых.
“У
него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно – у меня никакой,
напротив”, – записывала в дневник Толстая, отмечая этой записью лишь верхушку
того айсберга, что навсегда утвердился в ее спальне. Конфликт между тем был
гораздо глубже простого конфликта между сексуальным азартом и ленью. Дело не в
том, отказывала ли жена Толстому в близости или не отказывала, а в том, что с
ее стороны не было реакции на эту близость. Сколько пыла ни вкладывал Толстой в
юное, цветущее тело жены, он не слышал из него никакого отзвука в ответ на свои
труды. Напрашивался особенно ужасный для 3-й Физики Толстого вывод: если такое
упоительное, явно созданное для любовной неги тело молчит в его объятиях, то
дело не в ней, а в нем. ОН НЕ МУЖЧИНА. Было от чего ужаснуться и прийти в
отчаяние...
Уверен,
именно с этой тайной трагедией Толстого, может быть даже им самим до конца не
осознанной, связан загадочный факт его биографии первых лет брака – навязчивая
мысль о самоубийстве, мысль столь упорная, что он даже прятал от себя верёвки,
боясь повеситься. Отголоски переживаний тех лет можно найти в “Анне Карениной”,
“Крейцеровой сонате”, дневниках; и достоверность их сомнения не вызывает.
Просто нам теперь известен их источник: противоречие между его 3-й Физикой и
1-й Физикой её.
С
годами кризис смягчился, Софья Андреевна оказалась плодовитой и часто одаривала
Толстого зримыми подтверждениями его мужественности. После тридцати лет роды и
кормление грудью до такой степени истончили ее прежде толстую кожу, что она
начала испытывать оргазм, а вместе с ним пришли страсть и жажда наслаждений.
Однако Толстой, естественно радуясь этим переменам, в то же время не переставал
мучиться. Настолько не то и не так получал он в спальне в силу эгоизма,
грубости, механистичности, торопливости и прямизны чувственных представлений
жены, что секс так и остался для него танталовой пыткой. Толстой видел желанный
плод, но не мог по-настоящему вкусить его, и в “Крейцеровой сонате”, не
выдержав, публично расписался в ненависти к этой пытке. Горький, знавший
Толстого уже стариком, отмечал: “Мне всегда не нравились его суждения о
женщинах – в этом он был чрезмерно “простонароден”, и что-то деланное звучало в
его словах, что-то неискреннее, а в то же время – очень личное. Словно его
однажды оскорбили и он не может ни забыть, ни простить”.
Еще
с годами выяснилось, что метастазы противоречия между 1-й и 3-й Физикой
отдаются не только в спальне Толстых, но ими поражен практически весь
физический пласт их совместной жизни (быт, имущество, деньги и т.д.).
Выяснилось: он почти аскет – она обожает роскошь; он “непротивленец” – она бьет
детей и окружает имение вооруженной охраной; он расточителен и склонен к
широким жестам – она скаредна. Одним словом, не было в материальном мире
пункта, по поводу которого их взгляды не были бы противоположны, и не
существовало силы, которая могла бы их примирить.
* *
*
Будем
справедливы, тот удар, что получил на брачном ложе Толстой, представлял собой
невольный возврат со стороны жены тех ударов, что начал наносить ей Толстой еще
до свадьбы. Он, будучи еще женихом, по крайней самовлюбленности и толстокожести
своей личности не придумал ничего умнее, как дать юной Софье Берс для прочтения
старые дневники. Большей жестокости по отношению к её 3-й Воле трудно себе
представить. Вот отрывки из первой её записи в дневнике с пока еще робкими
словами упрёка, но уже не чуждые мрачным пророчествам: “... Он не понимает, что
его прошедшее – целая жизнь, жизнь с тысячами различных чувств хороших и
дурных, которые мне уже принадлежать не могут... Я тоже увлекалась, но
воображением, а он – женщинами, живыми, хорошенькими, с чертами характера, лица
и души, которые он любил, которыми он любовался... начинаю чувствовать сильнее,
что у нас есть что-то очень непростое в отношениях, которое нас постепенно
совсем разлучит в нравственном отношении”. Будущее показало, что бестактность с
дневниками – не случай, а норма отношения Толстого к себе и к жене. Он с самого
начала посчитал себя настолько значительней, масштабнее ее, что, мимоходом
раня, находил излишним вникать в переживания и боли живущего рядом человека.
Однако
главный конфликт между ними, типичный для противоречия между 1-й и 3-й Волями,
заключался в том, что, водрузив себя на некий пьедестал, Толстой так никогда и
не пустил жену постоять рядом с собой. Парности не получалось. Был король и
была женщина-приложение. Поэтому вся история жизни Софьи Толстой представляет
собой историю сизифовых попыток взобраться на гору, вершину которой
безраздельно занимает ее муж – строгий, хладнокровный олимпиец, сбрасывающий
оттуда всякого, кто покусится разделить его одинокое величие.
Судя
по всему, конфликт по Волям в семье Толстых напоминал сходный конфликт в семье
Байронов. У Байронов также 3-я Воля великого поэта боролась за право на
существование, свободу и равноправие с 1-й Волей супруги и также
безрезультатно. Через призму своего психотипа Анабелла Байрон описывала
семейный конфликт следующим образом: “Если бы он почувствовал себя достойным
меня, он стал бы добрым... Контраст, который, как ему казалось, существовал
между ним и мной, делал меня объектом его ужасной ярости... Сознавая слабость
собственного характера, он, естественно, ревновал к характеру совершенно
противоположному” Одной фразы Анабеллы Байрон – “если бы он почувствовал себя
достойным меня”– достаточно, чтобы понять, сколь непреодолима была пропасть,
разделявшая супругов Байронов. У поэта недоставало духа, чтобы сделать свою 3-ю
Волю ровней 1-й Воли супруги. А у Анабеллы не было желания протянуть мужу руку
и, вытащив из бездны унижения, поставить рядом с собой, как равноправного
партнера.
То
же – у Толстых. Он не считал нужным делать даже вид, что признает равенство
жены с собой, и, прямо не указывая на нее пальцем, тем не менее записывал в
читаемый женой дневник: “... Есть люди, до такой степени чуждые, далекие в том
состоянии, в котором они находятся, что с ними нельзя обращаться иначе, как
так, как обращаться с детьми, – любя, уважая, оберегая, но не становясь с ними
на одну доску”.
Нельзя
сказать, что Софья Толстая сразу взбунтовалась, оказавшись в положении ведомой,
подчинённой. Её 3-й Воле поначалу даже понравилось передоверять себя чужой,
более сильной Воле, но по мере того как тяжесть длани мужа проявлялась все
явственнее, тем очевиднее делалась самоубийственность смирения. Оставался путь
безнадёжного мятежа, динамику которого можно проследить по таким отрывкам из её
дневника: “Он говорил, что я слабохарактерна. Это, может быть, к лучшему”;
“Леву ужасно люблю, но злит меня, что я себя поставила с ним в такие отношения,
что мы не равны”; “...у меня был порой страстный любовник или строгий судья в
лице моего мужа, но у меня никогда не было друга”; “Говорила я ему, как он меня
всю жизнь унижал”; “Боюсь быть слабой... иногда хочется придраться к его
слабости”; “У меня бывает иногда глупое, но бессознательное желание испытать
свою власть над ним, т.е. простое желание, чтоб он меня слушался. Но он всегда
меня в этом осадит... ”; ”иногда мне ужасно хочется высвободиться из-под его
влияния, немного тяжелого, не заботиться о нем, да не могу. Оттого оно тяжело,
что я думаю его мыслями, смотрю его взглядами, напрягаюсь, им не сделаюсь, себя
потеряю”.
По
мере того как имя Толстого приобретало все большее общественное значение,
борьба между ним и Софьей Андреевной все чаще перемещалась в социальную сферу.
Показуху, чего таить, любили оба, но более всего по своей 3-й Воле к ней лежала
душа у Софьи Толстой, ее общественное мнение волновало несравненно больше,
нежели закоренелого индивидуалиста Толстого. Она старательно фотографировалась
рядом с ним, делала все, чтобы ее имя постоянно сопутствовало имени мужа, шла
даже на то, что было совершенно противно ее природе: благотворительность. Но
главное, пусть криво, пусть комично, она стремилась играть роль влиятельной,
любящей и любимой супруги. По этому поводу сам Толстой стонал: “Не говоря уже о
любви ко мне, которой нет и следа, ей не нужна и моя любовь к ней, нужно одно:
чтобы люди думали, что я люблю ее”.
Шли
годы, но после того как испарились последние иллюзии, уже ничего не менялось в
отношениях Толстых. Он продолжал смотреть на нее как генерал на рядового и вел
себя соответствующе, она обижалась и, нащупав его больное место, мстила,
затворяя дверь спальни.
Обоюдно
ощущалась безнадежность положения, и каждый искал выход. Мысль Толстого бродила
в широком диапазоне – от развода (“Живой труп”) до убийства жены (“Крейцерова
соната”). Толстая подумывала о разъезде (“Мне легче, когда его нет”), позднее
более привлекательной показалась мысль завести посторонний роман (“Мне хочется
убить себя, бежать куда-нибудь, полюбить кого-нибудь...”). Разумеется, когда
потребность любви уже столь ясно сформировалась, любовь не заставляет себя
долго ждать. Софья Толстая влюбляется, влюбляется в Танеева – милого человека и
прекрасного композитора. Дело едва не дошло до греха, остановили Софью
Андреевну, скорее всего, возраст (ей шел шестой десяток) и страх перед бешеным
нравом Толстого.
После
того как роман с Танеевым благополучно разрешается ничем и становится ясно, что
перемена судьбы уже не состоится, Софья Толстая круто меняет приоритеты, она
как бы заново влюбляется в мужа и, прежде живя с ним почти в разъезде, начинает
буквально преследовать его. Однако, как выясняется, и здесь Толстая опоздала.
Поводок чувственности, на котором она всю жизнь водила Толстого, по мере
старения делался все длиннее и тоньше, а к его 80-летию порвался совсем. Кроме
того, на место рядом с Толстым теперь, помимо нее самой, претендовало еще
множество людей: выросшие дети, единомышленники-толстовцы. Оказалось, что,
прежде чем начать очередную безнадёжную и прежде одинокую попытку восхождения
на пьедестал к мужу, необходимо еще растолкать локтями толпу конкурентов.
Поэтому остаток жизни она потратила не на борьбу с самим Толстым, он стал для
нее лишь орудием, а с главными соперниками: дочерью Александрой и толстовцем
Чертковым.
На
какое унижение способно постоянно разжигаемое, но никогда не насыщаемое
честолюбие 3-й Воли, видно на примере поведения Софьи Толстой незадолго до
бегства мужа из Ясной Поляны. Вот написанное ее собственной рукой: “Я ушла,
лазила по каким-то оврагам, где меня трудно бы было когда-либо найти, если б
мне сделалось дурно. Потом вышла в поле и оттуда почти бегом направилась в
Телятники, с биноклем, чтобы видеть всё далеко кругом. В Телятниках я легла в
канаву недалеко от ворот, ведущих к дому Чертковых, и ждала Льва Н-а. Не знаю,
что бы я сделала, если бы он приехал; я все себе представляла, что я легла бы
на мост через канаву и лошадь Льва Н-а меня бы затоптала...”
Бог
мой! Старуха, которой в пору о смерти подумать, ревнует, ревнует, как девочка,
к постылому, но прославленному мужу, – его товарища, вся вина которого
заключается в причастности к той благодати, что она считала своей
исключительной собственностью.
Толстой
расплатился со своей мучительницей самым беспощадным образом, раз и навсегда
выиграв многолетнее сражение с ней, бежав из Ясной Поляны и умерев на железнодорожной
станции, не в её кровати и не на её руках. Софья Толстая, конечно, не была бы
собой, если бы не попыталась отыграть назад хотя бы несколько очков в этой
безнадёжно проигранной партии. Сначала она имитировала самоубийство, потом
поехала на станцию к умирающему мужу и там пыталась обработать журналистов.
Сын, Сергей Львович, с болью писал: “Мама стала спокойнее, но взгляды и мысли
ее не изменились. Тот же эгоизм и постоянная мысль только о себе. Она постоянно
говорит и любит говорить на вокзале, где все корреспонденты ее жадно слушают, а
мы сидим, как на иголках. Отсюда вся та грязь, которая появилась в газетах”.
Даже
соседство с трупом мужа не останавливало Толстую в ее последней
пропагандистской кампании. Борис Пастернак, будучи еще совсем ребенком,
сопровождал отца, знаменитого художника, который должен был сделать рисунок с
мертвого Толстого, и запомнил следующую картину: “... Прощавшихся удалили из
комнаты. Когда мы вошли, она была пуста. Из дальнего угла навстречу отцу быстро
шагнула заплаканная Софья Андреевна и, схватив его за руки, судорожно и
прерывисто промолвила сквозь слезы: “Ах, Леонид Осипович, что я перенесла! Вы
ведь знаете, как я его любила! ” “... она оправдывалась и призывала отца в
свидетели того, что преданностью и идейным пониманием превосходит соперников и
уберегла бы покойного лучше, чем они”.
Так,
теперь уже в заочном споре с холодеющим трупом мужа заканчивала свою
многолетнюю борьбу графиня Толстая.
* *
*
Очевидно,
в моем изложении жизнь Толстых выглядит сплошным кошмаром. И, по сути, так оно
и было. К сказанному, для справедливости, следует добавить лишь некоторые
детали, способные отчасти смягчить общую безрадостную картину. Во-первых,
перекрестье с Первой на Третью функцию не только взаимно травмировало супругов,
но и давало им ту или иную форму защиты. Положение, занимаемое мужем в
обществе, служило могучим щитом больному, очень ранимому духу дочери
безвестного московского доктора. В свою очередь, она, вырвав из рук Толстого
вожжи управления хозяйственно-финансовой сферой, очень облегчила, упростила и
сделала комфортной жизнь своего не слишком практичного мужа.
Заметно
скрашивало их совместное существование и тождество по 2-й Эмоции и 4-й Логике.
Это тождество облегчало им жизнь даже тогда, когда они ссорились, потому что
ссоры их представляли собой серии направленных друг в друга бессмысленных (4-я
Логика) выкриков, заканчивающихся потоками обоюдных слез (2-я Эмоция).
Особую
миротворческую роль в семье Толстых выполняла 2-я Эмоция. Она наделила Толстого
великим художественным талантом, его жену замечательным художественным чутьем,
поэтому совместные занятия литературой долгие годы прочно цементировали их
отношения. Но самыми светлыми в силу тождества по 2-й Эмоции эпизодами их жизни
были те, когда они играли на рояле в четыре руки. В эти минуты не только
наиболее полно раскрывалась лучшая сторона их натуры, но каждый находил в
другом равного себе, идеального партнера. И, что самое главное, часы,
проведенные вместе у рояля, являлись едва ли не единственными в их жизни, когда
они были равны, что очень много значило для остро ощущавшей свое неравенство с
мужем Софьи Андреевны.
К
сожалению, в последние годы, когда возомнивший себя пророком Толстой посчитал
литературу и музыку слишком суетными для своего нового сана занятиями и мощью
своей 1-й Воли задавил тягу к ним в себе, оборвалась последняя ниточка,
связывавшая и мирившая его с женой, и в их жизни не осталось уже ничего, на чём
интересы и взгляды супругов могли бы сойтись. Начался окончательный и полный
развал семьи.
* *
*
Выводя
некие закономерности эроса как такового, можно сказать: общим для эроса
является то, что он никогда не оправдывает обычно связываемых с ним громадных
надежд, никогда не способствует гармонизации внутреннего мира человека и
никогда не снимает изначально заложенного в нем конфликта. Это точно. А во всем
остальном – возможны варианты.
* *
*
Например,
конфликт при “эросе” никогда не снимается. Но он может углубляться, как в
случае с Толстыми, а может смягчаться. Таким смягчающим со временем конфликт
вариантом является “дворянский полуэрос”. Звание “дворянского” он получил
потому, что при нем любая комбинация перекрестья Первой функции на Третью
сочетается с тождеством по “дворянской” 2-й Воле. Иллюстрацией для данной
ситуации возьму жизнь хорошо знакомой мне пары. Их психотипы комбинировались
следующим образом:
“лао-цзы”
(он): 1) Логика 2)Воля 3)Физика 4)Эмоция
“гёте”
(она): 1) Физика 2) Воля 3) Логика 4) Эмоция
Поскольку
прежде уже довольно много говорилось о противоречии между 1-й и 3-й Физиками,
между 1-й и 3-й Логиками, суть конфликта при данной комбинации, думаю, читателю
должна быть ясна. Грубо говоря, “лао-цзы” приходил в бешенство от эгоизма
“гёте”, “гёте” же выходила из себя от безапелляционности суждений “лао-цзы” и,
казалось, ничего поделать с данным противоречием уже нельзя было. Все бы так и
тянулось, в лучшем случае не углубляя конфликта, – на одной ноте, до развода
или кончины одного из супругов, если бы не тождество по 2-й Воле.
В
этом месте следует вспомнить, что 2-я Воля – воля сильная и гибкая. Напоминание
об этом нелишне, потому что «дворянин», осуществляя или ощущая давление,
обладает достаточной силой и гибкостью как для активных наступательных
действий, так и для уступок. Переведя разговор в брачную плоскость, можно
сказать, что у «дворянина» хватает упорства при навязывании партнеру своей
системы ценностей и хватает терпимости, восприимчивости, когда ему с тем же
упорством навязывают чужую. Поэтому «дворянский полуэрос» имеет ту
специфическую черту, что конфликт между супругами не снимается, но, благодаря
2-й Воле, заметно смягчается, и партнеры оказываются на финише ближе друг к
другу, нежели на старте.
Такое
постепенное сближение произошло и между супругами в известной нам паре:
«лао-цзы» – «гёте». Постоянное взаимное давление привело к тому, что «гёте», не
утратив ничего из присущего ей меркантилизма, включила-таки домочадцев в сферу
своих забот, а «лао-цзы» стал находить в себе силы молча выслушивать большую
часть того, что говорила «гёте». Казалось, еще немного, и их взаимное сближение
приведет в какой-то точке к полному тождеству ценностей и позиций. Но это
иллюзия. Терпимость, проявляемая друг к другу в этом случае, ничего не меняла в
системах ценностей супругов, но лишь смягчала конфликт, смягчая попутно и
остроту взаимного восприятия: на смену любви-ненависти приходила не ненависть,
а более нейтральная и округлая форма отношений – приязнь-неприязнь.
Хотя
картина «дворянского полуэроса» выглядит со стороны некой драмой с
кисло-сладким «хэппи-эндом», в нем все равно никогда не смолкает тайная
трагическая нота. И это понятно. Легко ли без горечи сознавать, что гигантский
дар любви и всепрощения растрачен на постоянную позиционную борьбу за мелкие
уступки, что чаемое в начале пути единение сердец так никогда и не состоялось?
* *
*
Вероятно,
от «дворянского полуэроса» мало чем должен был бы отличаться «крепостной
полуэрос», т.е. комбинация, где перекрестье с Первой функции на Третью
сочетается с тождеством по 4-й Воле. Однако дать однозначно положительный ответ
на поставленный вопрос мешает обычная для 4-й Воли беда: она не властна над
собой, а равно не свободна и в своих отношениях с себе подобными. Поэтому
зачастую политику в отношениях между супругами при «крепостном полуэросе»
диктует не внутреннее противоречие и согласие функций, а третья посторонняя
сила с более сильным характером.
Лучшей
иллюстрации проблем «крепостного полуэроса», чем отношения супругов Терезы и
Жан-Жака Руссо, не найти, поэтому обратимся к их психотипам:
“руссо”
(Ж-Ж. Руссо): 1) ЭМОЦИЯ 2)ЛОГИКА 3)ФИЗИКА 4)ВОЛЯ
“эпикур”
(Т.Руссо): 1) ФИЗИКА 2) ЛОГИКА 3) ЭМОЦИЯ 4) ВОЛЯ
Хотя
в данной схеме представлены два психотипа, по справедливости к ним следовало бы
пририсовать еще один, психотип госпожи Левассер – тещи Руссо, так как семья
философа представляла собой не дуэт, а трио, где первую скрипку, на беду
супругов, играла как раз теща.
Система
взаимопритяжения и взаимоотталкивания при перекрестье с Первой функции на
Третью Физик и Эмоций уже отчасти известна читателю. Поэтому кратко обрисовывая
ситуацию, скажу, что Руссо, судя по «Исповеди», влекла дебелая плоть Терезы, а
отталкивали прямолинейный прагматизм и суховатость - недостаток для него столь
значительный, что он долго не решался появляться на люди в ее обществе. Тереза
своей «Исповеди» миру не оставила, но можно догадаться, что ей нравилась
чувствительность Руссо, а раздражали непрактичность и крикливость. Впрочем,
будучи людьми с 4-й Волей, оба мало были настроены на взаимную критику и
обострение противоречий.
Помимо
влекущей и раздражающей инаковости, ощущали Жан-Жак и Тереза, что их натурам
присуще нечто, изначально роднящее их: оба были по 2-й Логике людьми вдумчивыми
и по 4-й Воле покладистыми. И, видимо, именно ощущение реального родства душ
давало им надежду, что со временем взаимные противоречия отпадут сами собой.
Динамику
и характер отношений между супругами Руссо лучше всего передал сам Руссо. Он
писал: «В первый же раз, как я увидел эту девушку за столом, я был поражен ее
скромными манерами и еще больше ее живым и кротким взглядом...». «Она была
очень застенчива, я тоже». «Сходство наших сердец, соответствие наших
характеров скоро привели к обычному результату». «У моей Терезы было ангельское
сердце; наша привязанность возрастала вместе с нашей близостью, и мы с каждым
днем все более чувствовали, в какой мере созданы друг для друга». «Мягкий
характер этой хорошей девушки, казалось, так подходил к моему, что я привязался
к ней чувством, неуязвимым для времени и обид».
Знакомясь
с признаниями Руссо, можно было бы только порадоваться за супругов, если бы их
собственная радость не омрачалась обоюдной управляемостью, не дававшей им до
конца принадлежать ни себе, ни друг другу. О себе Руссо писал: «Вся моя свобода
зависела от случая; больше, чем приказаниями, я был порабощен собственной
волей. У меня не было ни одного дня, когда, просыпаясь, я мог бы сказать «Я
проведу этот день, как мне хочется...». Я умел кричать, но не действовать, мне
предоставляли говорить, но поступали по-своему». Сходные характеристики давал
Руссо своей супруге: «Преданная своей матери и родным, она принадлежала им
больше, чем мне, больше чем себе самой...»
Безволием
супругов Руссо пользовались многие, но более других нагрела на этом
обстоятельстве руки теща философа. Она не только бессовестно обирала обоих, но
и старательно их ссорила. Не будь у супругов Руссо по 4-й Воле иммунитета к
дрязгам, трудно сказать, чем бы закончилась для них разрушительная деятельность
более сильной и злой 3-й Воли госпожи Левассер. Хотя даже их природное
миролюбие в конце концов дало трещину и не уберегло супругов от взаимного
отчуждения. Роль тещи в своей семейной жизни Руссо характеризовал следующим
образом: «Я окружил эту женщину вниманием, заботами, делал ей маленькие
подарки, стараясь заслужить ее любовь, но никак не мог добиться этого, и она
была единственным источником огорчения, которое я испытывал у своего домашнего
очага...». «Напрасно я старался слить в одно наши интересы; это оказалось
невозможным. У г-жи Левассер всегда находились свои личные интересы,
противоположные моим и даже интересам ее дочери, которые уже не были отдельными
от моих».
Печальный
итог своих претензий к браку и к покладистой супруге Руссо подвел следующим
образом: «Наконец, если благодаря своей любви ко мне, благодаря своей хорошей
натуре она избегала полного порабощения, то все же была подчинена настолько,
что это в большинстве случаев мешало воздействию хороших правил, которые я
старался ей внушить; и какие меры я ни принимал, мы всегда оставались
разъединенными».
На
примере истории супругов Руссо хорошо просматривается специфика «крепостного
полуэроса»: партнеры так и не добираются друг до друга, чтобы до конца познать
горечь внутренних противоречий и сладость взаимного узнавания. Между ними
выстраивается столько людей, что оказаться лицом к лицу на сколько-нибудь
продолжительное время у них нет возможности. Поэтому вопрос: как складываются
отношения при «крепостном полуэросе», всегда остается дискуссионным, зависящим
более от психотипов родственников и знакомых, нежели от психотипов самих
супругов.
Что
касается «эроса» в целом, т.е. любой комбинации, где присутствует перекрестье с
Первой Функции на Третью, то характеризуя его, я не побоюсь повториться:
любовь-«эрос» – самое яркое, захватывающее и самое бесплодное из чувств. Оно
множит и губит гигантские надежды, ничего не дает и, в лучшем случае, не
превращает начальную любовь-ненависть в просто ненависть. Дальнейшее –
молчание...
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://parent.fio.ru/
|
