Курсовая работа: Неукрощенный тональ: гениальность и безумие 
Как-то бабушка махнула
И тотчас же паровоз
Детям подал и сказал:
Пейте кашу и сундук
Или:
Всё настигнет естега:
Есть и гуки, и снега…
А ты, тётя, не хиле,
Ты микука на хиле.
Использование
алогизмов и семантической разорванности в качестве лингвистических
экспериментов широко использовалось формальными литературными школами начала
века, особенно футуристами (Д.Бурлюк, А. Крученых, В.Хлебников). Однако в
случае Хармса, мы имеем дело не с экспериментированием (которое к тому времени
давно вышло из моды), а с самодовлеющим творческим методом.
Темы
стихотворений (в которых можно уловить хоть какой-то смысл) содержат намеки на
собственную исключительность, не в плане самоутверждения, столь свойственного
молодым поэтическим дарованиям, но в плане неприязни к всякого рода расхожим
сентенциям и шаблонам:
Я гений пламенных речей.
Я господин свободных мыслей.
Я царь бессмысленных красот.
Я Бог исчезнувших высот.
Я светлой радости ручей.
Когда в толпу метну свой взор,
Толпа как птица замирает.
И вкруг меня, как вкруг столба,
Стоит безмолвная толпа.
И я толпу мету как сор.
Скандальная
репутация Хармса поддерживалась не только его необычной творческой манерой,
которая будет рассмотрена ниже, но и экстравагантными выходками и манерами, а
также вычурным внешним видом. Стремясь отличаться от основной массы граждан,
влившихся в борьбу за индустриализацию страны, Хармс появлялся в общественных
местах "в длинном клетчатом сюртуке и круглой шапочке, поражал изысканной вежливостью,
которую ещё больше подчеркивала изображенная на его левой щеке собачка".
"Иногда, по причинам тоже таинственным, перевязывал он лоб узенькой черной
бархоткой. Так и ходил, подчиняясь внутренним законам". Одной из выдумок
Хармса было "изобретение" себе брата, который якобы был
приват-доцентом Петербургского университета, брюзги и сноба. Манерам этого
"брата" он и подражал. Так, отправляясь в кафе, брал с собой
серебряные чашки, вытаскивал их из чемоданчика и пил только из своей посуды.
Когда шел в театр, то наклеивал фальшивые усы, заявляя, что мужчине
"неприлично ходить в театр без усов". Читая с эстрады, надевал на
голову шелковый колпак для чайника, носил при себе монокль-шар в виде
вытаращенного глаза, любил ходить по перилам и карнизам. При этом, люди,
знавшие Хармс достаточно близко, отмечали, что его чудачества и странности
как-то удивительно гармонично дополняли его своеобразное творчество. Однако в
целом облик и поведение Хармса вызывали недоверие и неприятие окружающих,
воспринимались как насмешка или даже издевка над общественным мнением, иногда
возникали прямые столкновения с представителями власти: его принимали за
шпиона, знакомым приходилось удостоверять его личность. Эпатажное поведение,
часто составляющее часть имиджа творческой натуры, в данном случае абсолютно
дисгармонировало с социальной средой и общественными установками. Можно
резюмировать, что несмотря на сгущавшуюся политическую атмосферу, поведение
Хармса диктовалось внутренними малообъяснимыми мотивами, без учета реалий.
Такой же хаотичной и нелепой была и личная жизнь писателя. В довольно молодом
возрасте он женился в на 17-ти летней девушке, из семьи французских
иммигрантов, которая едва говорила по-русски и была абсолютно чужда тех
интересов, которыми жил Хармс, а также далека от его круга общения. Несколько
стихотворений Хармса, посвященных жене, написаны в диапазоне от патетического
воодушевления, нежной страсти, до вульгарной порнографии. В дневниковых записях
звучит мотив непонимания и нарастающей отчужденности в семейных взаимоотношениях,
нежность смешивается с брезгливостью, ревность сочетается с каким-то навязчивым
и монотонным флиртом со случайными женщинами. Нарастающая амбивалентность
чувств и диссоциация эмоций в сочетании с бытовой неустроенностью сделали
неминуемым разрыв отношений с женой.
В
нашей стране долгое время Хармс был известен прежде всего как детский писатель.
К. Чуковский и С. Маршак высоко ценили эту ипостась его творчества, даже в
какой то степени считали Хармса предтечей детской литературы. Переход на творчество
для детей (и феноменальный успех у детской читательской аудитории) был
обусловлен не только вынужденными внешними обстоятельствами, но более всего
тем, что детское мышление, не связанное привычными логическими схемами, более
склонно к восприятию свободных и произвольных ассоциаций. Неологизмы Хармса
также инфантильны и напоминают исковерканные ребенком слова или сознательные
аграмматизмы ("скаска", "песенька", "щекалатка",
"валеньки", "сабачка", "матылек" и т.д.).
При
этом весьма характерным было отношение Хармса к детям: "Я не люблю детей,
стариков и старух…Травить детей - это жестоко. Но что - нибудь ведь надо же с
ними делать?". Писатель из повести "Старуха" категорично
заявляет: "Дети - это гадость". Сам Хармс объяснял свою нелюбовь к
детям в бредоподобном ключе: "Все вещи располагаются вокруг меня некими
формами. Но некоторые формы отсутствуют. Так, например, отсутствуют формы тех
звуков, которые издают своим криком или игрой дети. Поэтому я не люблю
детей". Тема "нелюбви к детям" проходит через многие
произведения Хармса. Причины этого явления нужно искать в детстве самого
писателя, по-видимому, Хармс не может принять свой детский образ, в связи с
какими-то неприятными воспоминаниями и ассоциациями, и переносит свою неприязнь
на детей вообще. Современник вспоминает: "Хармс терпеть не мог детей и
гордился этим. Да это и шло ему. Определяло какую-то сторону его существа. Он,
конечно, был последним в роде. Дальше потомство пошло бы совсем уж
страшное".
Кто
составлял круг общения Хармса, помимо собратьев по перу? Среди людей, его
окружавших преобладали чудаки, душевнобольные ( как он их называл -
"естественные мыслители"), больше всего ценились им в людях такие
качества как алогизм и независимость мышления, "сумасшедшинка", свобода
от косных традиций и пошлых стереотипов в жизни и в искусстве. "Меня
интересует только "чушь"; только то, что не имеет никакого
практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении.
Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и
азарт - ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю:
восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность,
распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех". "Всякая
морда благоразумного фасона вызывает во мне неприятное ощущение". Хармс,
таким образом, провозглашает спонтанность и непосредственность чувств, без их
логической трактовки и любой внутренней цензуры. Такой мировоззренческий подход
объясняет утрированную "детскость" в поведении и творчестве писателя.
(…)
Пьеса
Хармса "Елизавета Бам" (1929 г.) является примером способности уйти
от шаблонов обывательского мышления, рассматривать явления с неожиданных
сторон, отчасти благодаря нарушенному восприятию окружающего. Именно в эти годы
окончательно формируется неповторимый творческий стиль Хармса, который можно
назвать тотальной инверсией. Принцип этого стиля во всеобщей смене знака:
жизнь, всё посюстороннее, природа, чудо, наука, история, личность - ложная
реальность; потустороннее, смерть, небытие, неживое, безличное - истинная
реальность. Отсюда противоречивость и драматичность текстов, со смещением
смыслов и акцентов в противоположную от логики сторону - к интуиции. J.Lacan,
французский психиатр и психоаналитик, изучая психогенез психических расстройств,
уделял особое значение структурно - лингвистическим нарушениям у
душевнобольных. В какой-то степени его описания могут способствовать объяснению
своеобразия творческой манеры Хармса: сочетание алогизма -
Видел я во сне горох.
Утром встал и вдруг подох.
и семантической афазии -
Эй, монахи! Мы летать!
Мы лететь и ТАМ летать.
Эй, монахи! Мы звонить!
Мы звонить и ТАМ звенеть.
К
1930 году у Хармса на фоне внешних неблагоприятных факторов (семейный разлад,
социальный остракизм, материальная нужда) отмечаются периоды отчетливо
пониженного настроения, с наличием идей самоуничижения, убежденности в своей
бездарности и фатальной невезучести. По склонности к неологизмам, Хармс дал
своей меланхолии женское имя: "Игнавия". Свою аффективность и чувствительность
Хармс упрямо скрывает за аутистическим фасадом. Таким образом, можно клинически
рассматривать личность Хармса как психопатическую. В структуре личности
просматриваются как нарциссические и истерические ("лгуны и плуты",
"чудаки и оригиналы" по E. Bleuler), так и психастенические черты,
что позволяет отнести эту психопатию к кругу "мозаичных" шизоидов.
Однако отсутствие признаков стабилизации и компенсации психопатии,
невозможность приспособиться к жизни и найти свою социальную нишу к зрелому
возрасту, а также нарастание аутизации с ещё большим отрывом от реальности,
позволяет говорить о признаках латентного шизофренического процесса. Игра в
человека, совершающего экстравагантные и загадочные поступки, постепенно
перестала быть игрой, стала сердцевиной личности Хармса. Речь идет о
"амальгамировании" нажитых психопатических черт с шизоидным ядром
личности, что также говорит в пользу эндогенности процесса. Личностная
динамика, проделанная Хармсом, таим образом, укладывается в рамки
псевдопсихопатии и имеет признаки процессуальности. Грубый демонстратизм
сочетается с аутистическим мышлением и повышенной ранимостью, аффективные
расстройства со временем принимают всё более атипичный характер: в депрессиях
преобладают признаки моноидеизма, дисфории, а гипомании сопровождаются
дурашливым аффектом и расторможенностью влечений. Благодаря склонности к
самоанализу и самонаблюдениям, из дневниковых записей Хармса мы узнаём об
эпизодах дромомании, в некоторых автобиографических литературных отрывках и
набросках описываются субпсихотические переживания ("О том, как меня
посетили вестники", "Утро", "Сабля"). Некоторые
рассказы и письма могут служить образцами расстройств мышления по
шизофреническому типу (обрывы мыслей, соскальзывания, персеверации,
символическое письмо). При этом необходимо отделять формальную писательскую
манеру, которая могла меняться с течением времени, от общей стилистики
творчества Хармса, полностью отражающей все грани его личности. Косвенным
признаком, подтверждающим наличие прогредиентности заболевания является
некоторое обеднение и потускнение яркой психопатоподобной симптоматики с
течением времени и доминирование устойчивых черт чудаковатости, вычурности и
эмоционального уплощения - постпроцессуальные состояния типа
"verschrobene". (…)
Объём
написанного Хармсом сравнительно невелик и может уместиться в одном томе.
Учитывая, что продолжительность его творчества составляла около 15 лет, можно
было говорить о пониженной творческой работоспособности. Сам Хармс период с
1932 года называет периодом "упадания". Но именно в это время
наступает его духовная и творческая зрелость, создается повесть
"Старуха" и наиболее популярный цикл рассказов "Случаи".
Проза Хармса строится уже не на формальных экспериментах и неологизмах, а на
абсурдности и неожиданности сюжета, что создает сильный эмоциональный эффект:
"Писатель: Я писатель.
Читатель: А по - моему, ты г…о!
Писатель стоит несколько минут потрясенный этой
новой идеей и падает замертво. Его выносят".
В
последние годы мировоззрение Хармса сдвигается в более мрачную сторону.
Несколько меняется и стилистика повествования: на смену афазии смысловой и
семантической приходит афазия нравственная. При описании экспрессивных
расстройств у лиц, больных шизофренией отмечается нарушение силлогических
структур: шизофреник использует формы, которые играют идентичностью сказуемых,
как, например у Хармса: "Машкин удавил Кошкина". Нарастает количество
нестандартных метафор, сюжеты носят нарочито схематичный, формализованный
характер, что является характерным признаком аутистического стиля письма (
можно провести аналогию с поздним Гоголем или со Стриндбергом). Одновременно
усиливается склонность к абстрактному и парадоксальному рассуждательству,
отвлеченному морализаторству и резонерству. Действующие персонажи безличны,
механистически - карикатурны, их поступки лишены внутренней логики,
психологически необъяснимы и неадекватны. Складывается впечатление вселенского
Бедлама, подчиненного причудливым изгибам писательской мысли, фатального и
хаотичного: "Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов,
узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала
с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка
Спиридонова спилась и пошла по дорогам..." Трагизм рассказов усиливается до
ощущения полной безнадежности, неминуемо надвигающегося безумия, юмор принимает
зловещий, черный характер. Герои рассказов изощренно калечат и убивают друг
друга, элементы суровой действительности, вплетенные в гротескно - абсурдную
форму хармсовского повествования вызывают уже не смех, а ужас и отвращение
("Упадание", "Воспитание", "Рыцари",
"Помеха", "Реабилитация" и др.).
Будучи
второй раз женат, Хармс осознает свое бессилие изменить внешние обстоятельства,
остро чувствует свою вину перед женой, которая вынуждена была разделять с ним
нищенское полуголодное существование. В дневниках все чаще появляются
характерные записи: "Я совершенно отупел. Это страшно. Полная импотенция
во всех смыслах…Я достиг огромного падения. Я потерял трудоспособность окончательно…Я
живой труп…Наши дела стали ещё хуже…Мы голодаем…Я ничего не могу делать. Я не
хочу жить…Боже, пошли нам поскорее смерть", и, наконец - "Боже,
теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меня
окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня
надежды и быстро уничтожь меня во веки веков".
Погибли мы в житейском поле.
Нет никакой надежды боле.
О счастьи кончилась мечта.
Осталась только нищета.
В
конце тридцатых годов образ жизни Хармса и его поведение остаются такими же
экстравагантными, хотя необходимости эпатировать публику уже не было. Можно
предположить нарастание аутизации с отсутствием критики и элементарного
инстинкта самосохранения, наличие эмоционального снижения, что вело к усилению
непредсказуемой импульсивности и неадекватности поведения. Дневниковая запись
от 1938 года: "Подошел голым к окну. Напротив в доме, видно, кто-то
возмутился, думаю, что морячка. Ко мне ввалился милиционер, дворник и ещё
кто-то. Заявили, что я уже три года возмущаю жильцов в доме напротив. Я повесил
занавески. Что приятнее взору: старуха в одной рубашке или молодой человек,
совершенно голый". В 1939 году Хармс попадает наконец не только в поле
зрения правоохранительных органов, но и психиатров. Он поступает на лечение в психиатрическую
больницу и после выписки получает свидетельство о заболевании шизофренией. Вряд
ли можно согласиться с теми биографами, которые считают, что психическая
болезнь Хармса была "очередной артистической мистификацией",
симуляцией с целью получения "охранной грамоты", которая могла бы
спасти его от повторного ареста. Для многих художников, безусловно, болезнь
была одним из немногих средств, позволявших укрыться от не слишком
доброжелательного к ним мира. В случае Хармса если и можно что-то предположить,
то лишь аггравацию текущего психического расстройства. (…)
Трагедия
Хармса как художника и как человека заключалась не в его болезни. "Даниил
Иванович…владел своим безумием, умел направлять им и поставить его на службу
своему искусству". Трудно сказать, испытывал ли Хармс полное
удовлетворение от своего сочинительства, удавалось ли ему "смотреть на
писание как на праздник". Судя по всему, вряд ли, но сама возможность
творческого самовыражения должна была помочь ему в стабилизации психического
состояния и способствовала более благоприятному течению заболевания. (…)
Хармс
предвосхитил свое время, лавры "отцов абсурда" получили Э.Ионеско и
С.Беккет. Ф.Кафка, писатель во многом схожий с Хармсом, если не по форме, то по
сюжетной проблематике, уже при жизни получил громкое признание, а затем и вовсе
был "канонизирован" как классик психологической прозы (и Кафка и
упомянутый выше Хлебников страдали тем же душевным недугом, что и Хармс). (…)
В
эпоху демократических перемен в России появлялись многочисленные эпигоны,
пытавшиеся скопировать хармсовский стиль. Однако ни одному из подражателей не
удалось приблизиться к манере письма Хармса, что объясняется невозможностью
полной эмпатии и искусственного воссоздания внутреннего мира,
"мыслетворчества" человека, страдающего шизофренией, к тому же
обладающего самобытным талантом.
Сегодня
Хармс - один из самых издаваемых и читаемых авторов в России. Его талант
выдержал испытание временем, его творчество вернулось к нам из небытия и
забвения. Извечная дилемма "гениальности и помешательства" вновь
указывает на то, как нестандартные личности, юродивые и душевнобольные, гонимые
и казнимые, - являются истинными двигателями нашей культуры. К сожалению,
прогресс достаётся дорогой ценой. (…)
Список литературы
Арнольд В.И. Теория катастроф. М.,1990
Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства.
М., 1994
Буянов М.И. Лики великих, или Знаменитые
безумцы. М., 1994
Гончаренко Н.В. Гений в искусстве и науке. М.,
1991
Короленко Ц.П., Фролова Г.В. Вселенная внутри
тебя. Новосибирск, 1979
Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. М.,
1995
Осипов Н.Е. Страшное у Гоголя и
Достоевского//Мир психологии. 1999. №2
Ранкур-Лаферриер Д. Психика Сталина:
психоаналитическое исследование. М, 1996
Ротенберг В.С. Психофизиологические аспекты
изучения творчества/Художественное творчество: Сборник статей. Л., 1982
Салямон Л. О физиологии
эмоционально-эстетических процессов/Содружество наук и тайны творчества:
Сборник статей. М., 1968
Cпивак М.П. Посмертная диагностика гениальности.
М., 2001
Эриксон Э. Психоанализ Гитлера/Психология и
психоанализ власти: Хрестоматия. Самара, 1999. Т. 2
Юнг К.Г. Диагностируя диктаторов/Психология и
психоанализ власти: Хрестоматия. Самара, 1999. Т. 2
Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог. СПб, 1999.
|
