Эволюция материнства
Ясно, что мы имеем здесь не повторение того, что
иногда наблюдается у животных, как это утверждает Мечников, например, а нечто
совершенно новое. Там уничтожение детенышей самками наблюдается только в
неволе, где и половые и материнские инстинкты подвергаются большему или
меньшему извращению; там поэтому умерщвление потомства – всегда акт
патологический и никогда не целепонимательный. Здесь, у человека, акт этот
всегда целепонимателен и естественно вытекает из установленных выше законов
материнства для животных и человека. Матери дикарей племени Маори на вопрос:
почему они убивают своих детей? – отвечают совершенно просто, что они это
делают потому, что дети мешают матерям следовать за мужчинами в их постоянных
перемещениях с места на место. Позднее, когда материнское чувство понизилось,
некоторые племена Южной Африки стали употреблять своих детей в виде приманки в
западнях для львов, а жители долины Нигера и многие другие дикари стали
продавать своих детей или променивать их на разные безделушки; дикари-матери
начали убивать детей, потому что заботы о них старят женщину – мать.
Тасманийки
прибегали к выкидышам в течение первых лет своего замужества для того, как это
свидетельствует Вонвик, «чтоб сохранить свежесть своих прелестей». Туземки
бассейна Ориноко, по словам Гумбольдта, употребляют многочисленные средства для
производства выкидышей с целью отложить бремя материнства до более зрелого
возраста.
Интересно
отметить, что в то время как у высших животных уход за потомством и материнское
чувство тем больше и тем сильнее, чем в том и другом представляется большая
надобность в условиях жизни данного вида, у человека стремление к освобождению
себя от забот о потомстве тем сильнее и последствия этого стремления тем
значительнее, чем больше дети могут стеснять индивидуальность родителей в
условиях данной среды и условиях существования вообще. Там, где эти условия
тяжелы, там убийство детей представляет явление, освященное обычаями, прочно
укоренившимися и широко распространенными; там, где эти условия не так суровы,
там явление это, вытекая из факторов меньшей мощности, проявляется с меньшей
силой.
В
противоречии с этим заключением, на первый взгляд, как будто бы стоят
многочисленные факты, свидетельствующие о наличности любви к тем детям
матери-дикарки, которые ею не убиты и оставлены живыми. На самом деле факты эти
никакого противопоказания установленному выше закону материнства не
представляют.
Дело в том,
что инстинкт материнства как у высших животных, так и у человека стимулируется
не одним, а несколькими факторами, в числе которых значатся и чисто
физиологические: кормление молоком. У животных связь материнства с кормлением
молоком отмечена была еще Дарвином. У человека эта связь констатирована многими
авторами. Один из них описал случай, как девушка (француженка), получив от
пастора разрешение на грех, который задумала совершить под условием
«покормить», приняла все меры к приведению своего плана в исполнение, т.е. к
отдаче «незаконного» ребенка в воспитательный дом; но перед тем как это
сделать, вспомнила данное пастору обещание «покормить», дала ребенку грудь и…
оставила ребенка у себя, с любовью ухаживала за ним и вырастила его.
По
свидетельству путешественников, за оставленными в живых детьми дикари Патагонии
ухаживают, проявляя все признаки животной привязанности к ним и любви: мать не
сводит глаз со своего ребенка и постоянно дает ему-то грудь, то кусочки
кровяного мяса, которые он приучается сосать. Матери-бушменки так любят своих
детей, что во время голодовки делятся с ними скудной пищей. Любовь эта, однако,
– присовокупляет Моффа (Vingt – trois ans dans I'Afrique australe), – чисто животная.
На основании
изложенных и длинного ряда других аналогичных данных сравнительная психология
считает понижение чувства материнской любви у человека научно установленным
фактом и объясняет это тем, что сила и форма материнского чувства представляют
собою продукт не какого-то спонтанно стремящегося к усовершенствованию
психологического свойства животных, всем им принадлежащего, а продукт отбора на
почве борьбы матери (за свою индивидуальность) с потомством (за свою жизнь). С
этой точки зрения, как мы сейчас увидим, явление детоубийства получает не
только простое объяснение (и не в разрез с данными филогенеза, а в полном с
ними согласии), но и совершенно иной смысл: «отвратительные и непонятные
страницы далекого прошлого», как называет Сутерланд, период жизни людей с
широко распространенным детоубийством, превращаются в полные глубокого
эволюционного значения события.
Мы знаем
теперь, что, как только развитие умственных способностей человека достигло той
высоты, на которой он оказался способным к более активному участию в борьбе
индивидуальности с потомством, способности эти тотчас, разумеется, стали на
сторону индивидуальности матери, ибо у ребенка их еще нет. Интересы же матери
требовали отнимать у потомства то, что отнять было можно. Изменить
анатомо-физиологические основы материнства и отнять или уменьшить что-либо в
этой области можно было только оперативным путем, – явился аборт; если он
сделан не был, оставалось детоубийство, которое стало широко распространенным.
Ближайшим следствием указанных явлений должно было произойти систематическое
понижение материнского чувства.
Каким бы ни
представлялось нам это явление с точки зрения современной этики и морали, дело
исследователя заключается не в том, чтобы оправдывать или клеймить этот период
прошлого, а в том, чтобы исследовать его истинные причины и выяснить его
значение, чтобы его понять и правильно учесть.
Истинная же
причина этого явления, как я только что сказал, заключается в том, что
материнский инстинкт человека, будучи тем же по своим основам, что и
материнский инстинкт млекопитающих животных, и являясь и там и тут результатом
борьбы индивидуальности матери с таковой потомства, с момента нарушения
равновесия сил заинтересованных в этой борьбе сторон вмешательством в нее силы
разума, ослабившим роль инстинктов, не могла удержаться на уровне средней
пропорциональной интересов этих борющихся сторон, которую мы видим у животных.
Победа должна была склониться на сторону более сильного, т.е. на сторону
индивидуальности матери, в интересах которой действовала новая сила (разума).
Победа, как и везде, ведет за собой если не всегда гибель, то более или менее
значительный ущерб побежденному: детоубийство явилось логическим следствием
победы.
И вот что
особенно интересно и что вместе с тем представляется особенно непонятным с
точки зрения авторов, незнакомых с данными биопсихологии: у дикарей первого
периода эволюции человечества – у пигмеев, огнеземельцев, японских айнов и
других – детоубийства не наблюдается; явление это встречается лишь у дикарей
второго периода эволюции, когда они достигли сравнительно значительного
умственного развития. «Вместе с возрастанием разума, – говорит Сутерланд, – детоубийство,
не наблюдаемое у низших рас, получает место и становится все более и более
широким». Выходит так, что материнское чувство, эволюция которого была, по
мнению Сутерланда, непременным условием развития нервной системы и которое
становилось тем более глубоким, чем совершеннее была организация нервной
системы, у человека оказалось к ней в обратном отношении: большее развитие
нервной системы повлекло за собой не большее, как бы следовало, а меньшее
развитие материнского чувства…
Иным
представляется этот факт с точки зрения биологии и законов биологической
наследственности: материнство у человека, как и у животных, представляет собою
результат борьбы индивидуальности матери с потомством. На самых низших стадиях
человечества (у дикарей первого периода эволюции) дело должно было идти поэтому
совершенно так же, как оно шло у животных, где естественным отбором определялся
и объем материнского чувства, и его содержание, и период его длительности.
Отбор этот
регулировал отношение матери и потомства в биологическом направлении, т.е. в
интересах обеих сторон. По мере того, однако, как развивались разумные
способности, матери открывалась возможность, пользуясь ими, противопоставить
свои индивидуальные интересы интересам потомства.
Мы знаем, что
эволюция психических способностей красноречиво свидетельствует о том, что ее
смысл заключается в систематическом возрастании роли разумных способностей и их
значения в жизни животных, а у человека эта роль достигла крайних пределов
своего развития. Мы знаем далее, что по мере эволюции общественности
естественный отбор ослабевает, а с этим вместе и то его значение, которое он
имел в качестве регулятора взаимоотношений между матерью и потомством у
животных и на низших ступенях человеческой культуры.
Прямым следствием
вновь создавшегося положения являлось то, что биологические интересы потомства
были принесены в жертву биологическим интересам матери. Детоубийство являлось
прямым и логическим следствием этого создавшегося положения вещей.
Другой
вопрос, повторяю: что представляет собой это явление с точки зрения морали; но
здесь мы говорим не о ней и ее требованиях, а о данных сравнительной
психологии, с точки зрения которой мы должны признать эту первую страницу
истории человеческой эволюции биологически закономерной: женщина-мать
освободила себя от тяготевшей над нею силы видовых стимулов.
Против этой
моей теории, в свое время опубликованной, было несколько выступлений. Одно из
них принадлежит проф. Л.С. Бергу в его книжке «Борьба за существование и
взаимная» помощь» (1922 г.). Сущность соображений ученого сводится к
следующему: пользуясь разумом, человек совершает не одни детоубийства, но и
другие преступления: подлоги, мошенничества, грабежи, убийства; если объяснять
детоубийство как «акт прогрессивной эволюции, акт победы разума», то ясно, что
и указанные преступления, мы должны будем признать актами прогрессивной
эволюции.
Я полагаю,
прежде всего, что не смысл фактов нужно исправлять общими рассуждениями, а как
раз наоборот: общие рассуждения – фактами и их смыслом.
Преступления,
которые Л.С. Берг отождествляет с детоубийством у человека, ничего общего,
кроме соображений от морали, не имеют: первые с самого же начала считались
недопустимыми и карались как преступления (за исключением междуплеменных, а в
наше время международных столкновений, когда они возводились и возводятся в
доблесть, а совершителей их именуют героями); тогда как детоубийство не только
не встречало осуждения, а санкционировалось общественностью. Родители
признавались хозяевами жизни своих детей. Общественность, которая карала
мошенников, грабителей и убийц в своей среде, – признавала детоубийство в своей
среде актом нормальным и правомерным.
Ч. Дарвин
по этому поводу пишет: «Этот обычай (детоубийство) чрезвычайно распространен на
свете, и есть основание думать, что он господствовал в гораздо больших размерах
в древние времена». «В Южной Америке некоторые племена, по словам Азары,
уничтожали прежде такую массу детей обоего пола, что были близки к вымиранию.
На островах Полинезии женщины убивают по четыре, пяти и даже десяти детей, а в
Эллисе нельзя найти ни одной женщины, которая не убила бы по крайней мере
одного ребенка».
Позднее,
когда последствия от такого порядка вещей были признаны опасными,
общественность приняла меры к охране детей, а поведение матери признано было
аморальным, и не столько само по себе, сколько вследствие нарушения
установленных в этом направлении правил поведения. Прошло много времени, прежде
чем детоубийство было признано деянием аморальным и каралось законом, как деяние
само по себе преступное.
Одного этого
факта достаточно для того, чтобы заключение, построенное на отождествлении
явлений, сходных с точки зрения современной морали и совершенно различных по
своему генезису, признать неправильным. Это обстоятельство, это отождествление
различных по своему существу явлений привело Л.С. Берга и к неправильной
оценке самого детоубийства как такового. По его мнению, это такое же извращение
материнского инстинкта у человека, как и у некоторых животных, поедающих своих
детенышей. Это грубая ошибка: детоубийство у животных всегда наблюдается только
в неволе и всегда является следствием связанных с неволей дегенерации или
извращением психических способностей, тогда как у дикарей детоубийство явилось
не на низшей ступени их культуры, а на более высокой, и сверх того, если бы мы
допустили, что у человека детоубийство является, как и у животных, следствием
дегенерации, то как объяснить, что целые племена дикарей вымирали от слишком
широко практиковавшегося у них уничтожения детей? Как объяснить свидетельство
статистики, удостоверяющей, что детоубийство не уменьшается?
Таким
образом, логика фактов приводит нас к заключению, что детоубийство у человека
явилось следствием победы биологической индивидуальности матери над
биологической индивидуальностью потомства, благодаря поддержке, оказанной
первой из них разумными способностями.
Физиологическая
основа материнства, однако, осталась, а с нею вместе и те первичные инстинкты,
которые с этими основами связаны. И вот, когда коллективная психология
общественности (а под ее руководством совершались все важнейшие события
культурной эволюции: ограничение, а потом и запрещение кровосмесительства,
борьба когнатического рода с агнатическим, индивидуализация имущественных
отношений, так тяжело отразившихся на судьбе женщины, усыновление и пр.), когда
эта коллективная психология, во многих отношениях заменившая роль естественного
отбора, приняла на себя регулирование отношений матери к ребенку, то последний
нашел в этой психологии свою поддержку; детоубийству был положен предел.
Физиологические основы материнства, оставшиеся неприкосновенными, положили
начало новым формам взаимоотношений матери и потомства: общественная жизнь и
обусловливающие ее факторы вызвали в матери новые способности и развили их в человеческом
смысле, Превратив животную привязанность самки в разумное чувство любви и
заботы о воспитании.
Уровень этих
забот пока еще очень низок и в подавляющем большинстве случаев сводится к
«вынашиванию и выхаживанию детей» с обычными понижениями и повышениями
экспансивного чувства любви к тому или иному ребенку, в кормлении через меру, к
взысканиям без системы и без всякого знания научных основ педагогического дела.
Наряду с этим большинством, однако, прокладывает
путь и новый тип материнства.
Факты свидетельствуют,
что достижения на пути к освобождению индивидуальности от поглощения ее видом
не исчезли. Факты свидетельствуют далее, что чем больше разумные заботы
человека-матери заменяют ее животные чувства, характеризующие любовь
матери-самки, тем чаще встречаемся мы с ее стремлением связать свою жизнь с
жизнью общественной; стремление это ищет новых путей, которые давали бы
возможность решения новых задач средствами, удовлетворяющими обе
заинтересованные стороны.
Как в свое
время индивидуальный, эгоистический разум матери подсказал ей, что она может,
если найдет это нужным, освободить себя от наложенных на нее
биологически-наследственных обязательств по отношению к потомству, вследствие
чего она выработала, путем опыта и наблюдения, целый ряд приемов к решению
задачи в желательном для себя направлении, – так тот же разум, но уже не
индивидуально-материнский, а коллективным путем наблюдения и познавания
опасности, которая грозит от дальнейших злоупотреблений матери, от ее
обязанностей по отношению к потомству, – противопоставил выработанным за период
падения материнского чувства правилам поведения – новые правила. Они были
первоначально такими же принудительными, как правила, регулирующие
взаимоотношения членов общества друг к другу; но затем, в течение веков, по тем
же законам, по которым сложившиеся первоначально правила поведения членов
общества по отношению друг к другу превратились в закон нравственности, новые
правила поведения в области материнского чувства сложились в новую форму
материнства и новое, несравненно более сложное содержание, которое снова повело
его эволюцию вверх (r-s)
по пути, неведомому в царстве животных, и если еще далеко не поставило на ту
высоту, на которой она может и должна стоять, то самый путь, которым прошла эта
эволюция, дает уверенность в правильности принятого направления и в
правильности грядущего решения задачи.
Заключение
Указываемый
биопсихологией путь дальнейшей эволюции материнства, как видимо, делает
совершенно излишними рассуждения об извращении материнского инстинкта в связи с
его ослаблением, делает ненужным лицемерное воздержание, как принцип
неомальтузианизма и самый этот мальтузианизм, со старыми и «новоизобретенными»
средствами избавления от деторождения. Вместе тем, однако, этапы пройденного
пути свидетельствуют и о том, что жить, не принимая энергичных мер к борьбе с
порожденным вековой культурой злом и неправдой в так называемом женском вопросе
– о котором речь шла выше, – нельзя, а с другой стороны, что борьба эта с
надеждой на успех возможна.
Список литературы
1. Вагнер В.А. Этюды
по сравнительной психологии. Вып. 9. М.: 1929. С. 4–92 (с сокр.).
2. Сравнительная психология
и зоопсихология. СПб: Питер, 2001. С. 156–203.
3. Анцыферова Л.И., Завалишина Д.Н.,
Рыбалко Е.Ф. Категория развития в психологии // Категории
материалистической диалектики в психологии. М., 1988, с. 9–36.
4. Тинберген Н. Поведение
животных. М., 1985.
5. http://www.ethology.ru/library
Страницы: 1, 2
|
|